Образы и место провинции в национальном сознании

Восприятие провинции в национальном сознании чрезвычайно важно с точки зрения социокультурной самоидентификации. Если на «строительство» национальной культуры в XVIII в. решающее воздействие оказало влияние «извне», то для XIX в. более значимым был постоянный внутренний «культурообмен» между различными социальными слоями, регионами, национальностями. Задача этого уникального «культурного водоворота» заключалась не только в том, чтобы обогатить культуру общенациональную, растворившись в ней. Назначение русской провинции состояло в формировании духовной атмосферы для реального человека, в создании самой возможности духовной жизни вне столиц.

Провинция для авторитарного государства — это всегда источник неопределенности, нерегулярности. В этой ситуации она может стать пассивным, но все же реальным узлом сопротивления огосударствлению, стандартизации культуры. В провинции труднее приживаются массовые формы культуры, ставшие продуктом индустрии развлечений. Роль провинции в другом: она поставляет уникальные и индивидуализированные продукты культурного творчества. Стандарту и унификации легче поддается столичная культура — культура образца.

Русская провинциальность — это неуничтожимый потенциал национальной культуры, гарант ее возрождения в любой исторической ситуации. Усадьба, монастырь, малый город, дальний уезд — это внутренняя структура и важная часть механизма развития национальной культуры. Важнейшие с точки зрения жизнестойкости нации характеристики провинциальной культуры — чрезвычайная устойчивость и самовоспроизводимость. Она не связана напрямую ни с каким классом или сословием и относительно независима от столичных процессов. Пока существует в России фактор больших расстояний, плохих дорог и крайнего разнообразия населения, культура провинции не может исчезнуть.

Все эти позиции могут быть включены в научное содержание понятия «провинция». Парадокс отечественной культуры, однако, состоит в том, что в ней немало феноменов, существующих словно в двух ипостасях: обрисованных реальными фактами и предстающих в виде устойчивых мифов сознания — артефактов. В этом отношении провинция — один из образцов такого явного расхождения объективного содержания и эмоционального образа, своего рода артефакта национального сознания.

В качестве такового она обязана своим происхождением русской классической литературе, которая создала, по существу, монообраз с устойчивыми характеристиками. Осознание феномена провинции в национальном сознании через литературу началось с очень высокой критической ноты, заданной в произведениях Н. В. Гоголя. Мы имеем почти классическую иерархию: уездный город в «Ревизоре» и губернский город в «Мертвых душах». При этом беспросветная пошлость провинциальной жизни в уездном городе, где городничим служит Сквозник-Дмухановский и «все очень семейственно», карикатурно усилена в сценах жизни губернского города N^-B «Мертвых душах»: и затейливые фамилии, и предметы быта, туалета предназначены для обличительства. Вот губернский бал: «Галопад летел вовсю пропалую: почмейстерша, капитан-исправник, дама с голубым пером, дама с белым пером, грузинский князь Чипхайхилидзсв, чиновник из Петербурга, чиновник из Москвы, француз Куку, Перхуновский, Беребендовский — все поднялось и понеслось». В черновых заметках к «Мертвым душам» писатель раскрывает идейно-художественный замысел нарисованного образа: «Идея города. Возникшая до высшей степени Пустота. Пустословие. Сплетни, перешедшие пределы…» Значит ли это, что литературный образ провинциального губернского города целиком выдуман по заранее придуманной схеме?

Гоголевские образы провинции реализовались еще раз с теми же красками в произведениях М.Е. Салтыкова-Щедрина в 50—70-е гг. Писатель, который по делам службы объездил немало уездных и губернских городов, хорошо знал быт и нравы их жителей. В своих «Губернских очерках», «Господах Головлевых», в «Истории одного города», «Помпадурах и помпадуршах» он создал «истинно художественную хронику» провинциальной жизни.

Если у Н. В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина провинциальный город вызывает иронию и сарказм, то в пьесах А. Н. Островского этот образ приобретает зловещие черты. На сцену выходят купцы, купеческие дети, свахи, конторщики, приказчики, слуги, разорившиеся дворяне, учителя, актеры, разбойники — все, кто составлял население волжского города Калинова в «Грозе» и мог составлять население любой российской «глубинки». Пьеса «Гроза» была написана в 1859 г. после путешествия драматурга по Волге в составе литературной экспедиции, организованной по инициативе Морского министерства, которым руководил славящийся реформаторскими взглядами великий князь Константин Николаевич. Поездка имела в числе прочих и ознакомительные цели. Значит, мир Кабаних и Диких — та самая реальность русской провинции, которую увидел писатель?

Обычаи, обряды, нравы, поведение жителей Калинова выписаны так тщательно, что сомнений в этом не возникает. На сцене предстает провинциальный город с его улицами, переулками, заборами, домами, горожанами и их судьбами, от которых так и пахнет вековой замшелостью, ограниченностью, дикостью, безнадежной неподвижностью устоев. Мы имеем дело с тем же приемом художественной концентрации характеристик и явлений. Драматург вывел на авансцену самые уродливые черты провинции: подозрительность ко всему «вне ряда», убожество мыслей, дикость нравов. Впечатление до такой степени угнетающее, что название критической статьи Н. А. Добролюбова «Луч света^темном царстве» стало шедевром точного попадания в психологическое ожидание читателя и зрителя.

Типы и характеры провинции мы можем увидеть во многих рассказах и повестях Н. С. Лескова: «Очарованный странник», «Железная воля», «Мелочи архиерейской жизни», «Загон». В них предстает многоликая и многострадальная Россия, которую автор видит глазами человека, живущего в «глубинке». Добавили ли что-либо к этому ощущению российской провинции произведения А. П. Чехова в конце века? Писателем был выстроен целый мир, город за городом, с улицами, управами, окраинами, с тысячами живых людей. Литературоведы подсчитали, что в прозе А. П. Чехова живут и действуют почти 8000 персонажей! А один из современников писателя заметил, что если бы Россия каким-то чудом вдруг исчезла с лица земли, то по чеховским рассказам ее можно было бы восстановить до мельчайших подробностей. По сравнению с уже сложившейся литературной картиной русской провинции, внимание А. П. Чехова перенесено на провинциальную интеллигенцию да сарказм не так язвителен. А в остальном — та же мертвечина, глупость, полуневежество, гонор, губительная для деятельных людей бесцельность провинциального существования.

То, что причина трагедий героев не драматична, а обыденна и может быть выражена в двух словах: «среда заела», еще более усиливает тягостное впечатление. Единственный выход — рвущийся крик чеховских сестер: «В Москву! В Москву!» В чем же дело? Почему же литературная картина провинциальной жизни отличается от того вывода, к которому подталкивают нас объективные факты?

Через провинциальную жизнь русская литература пыталась понять тайную суть «русской души», последствия происходящих в стране изменений, потенциал человеческих характеров, а в конечном счете и провидеть судьбу России. Литературный образ реален в том смысле, что в этой самой «русской душе» провинция, вопреки всяким теориям, воспринималась как «глухомань», в которую попадает человек «с понятием», и его «среда заедает». Вековая лень русской души находила прекрасное самооправдание, вынося активный элемент вовне. Таким образом, явное расхождение образа провинции и ее объективной роли в истории русской цивилизации и культуры само по себе было одним из явлений национального духа.