Сборник «Вехи»: попытка изменения типа русской интеллигенции

Русско-японская война и первая революция в России обнажили глубинные противоречия российской цивилизации и активизировали разрушительные общественные силы внутри нации. Сторонники новых мировоззренческих идей (Бердяев, Франк, Флоренский, Булгаков, Шестов, Розанов и некоторые другие) забили тревогу по поводу разрушительных процессов, в том числе и в культуре. Главную опасность раскола нации они увидели в радикализме русской интеллигенции. Несмотря на появление новых мировоззренческих установок, основная часть общественно активной интеллигенции продолжала вращаться в прежнем кругу народнических идей.

Опасность заключалась в том, что идейная нетерпимость и политический авантюризм толкали народническую интеллигенцию на обострение общественных конфликтов, провоцировали создание экстремальных ситуаций, ведь «затишье томит героев». Между тем время «вечных» вопросов русской интеллигенции: «Что делать?» и «Кто виноват?» — закончилось, поскольку революция 1905 г. «дала слишком страшные ответы». Несоответствие героически-радикалистских идеалов народнической интеллигенции задаче консолидации нации на почве единой культуры вызвало интеллектуальный конфликт. Он был связан с изданием сборника «Вехи» и отличался редким драматизмом.

Три сборника: «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918) — составили своего рода трилогию альтернативной позиции интеллигенции: против революции и «общественных вопросов», против народопоклонства, против социализма. В совокупности с другими трудами «веховских» авторов сборник обозначил направление мысли как вариант интеллигентского либерализма. К тому же авторы сборника были не одиноки в интеллигентской среде. Статья почти безвестного земского статистика С. А. Харизомснова «Грехи интеллигенции» вышла в 1906 г. и предвосхитила некоторые «веховские» оценки первой революции.

Весной 1909 г. вышел сборник статей «Вехи» (Н.А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, А. С. Изгоев, Б. А. Кистяковский, П. Б. Струве, СЛ. Франк). Резонанс оказался потрясающим. В том же году сборник был переиздан пять раз, а всего выдержал 11 изданий. Уже в первый год было опубликовано более 200 откликов — и почти все резко критические. Сборник сыграл роль интеллектуального взрыва, который по интенсивности и последствиям можно сравнить лишь с эффектом «Философических писем» П. Я. Чаадаева в 1836 г. И в том и в другом случае была попытка изменить ценностные установки русской интеллигенции, не столько содержание, сколько тип ее идей и общественного поведения. Авторы нашумевшего сборника нанесли удар по трем главным мифам духовного мира русской интеллигенции.

Первому мифу — об обновляющей роли будущей революции — они противопоставили христианский принцип неприятия насилия. Они утверждали, что насилие никогда не может ничего создать. Первая волна революции показала, что в России она слишком похожа на русский бунт, «бессмысленный и беспощадный». Антагонизм русского общества, полярность психологии и национального духа превращали революцию в России в акт самоубийства, культурного и национального. По мнению Н. А. Бердяева и П. Б. Струве, Россия легко может оказаться в замкнутом круге «революция — контрреволюция», сменяющих друг друга.

Второй миф — о народе как средоточии русской идеи — родился вместе с появлением интеллигенции и прочно сжился с ней. Попытка «веховцев» развенчать этот миф воспринималась особенно болезненно. Дело в том, что слово «народ» интеллигенция понимала не исторически (т. е. определив, кто входит в народ, как изменяется его состав в разное историческое время, какие события с ним происходят ит. п.), а мифологически. Это означало, что термин воспринимался сакрально, вне исторических изменений: народ един, всегда прав, всегда мудр, непредсказуем и потенциально могуч.

По мнению авторов «Вех», интеллигенция фактически создала «религию народопоклонства» со своими святыми, великомучениками, молитвами, символами, своими священными преданиями. Ради культивируемой «любви к народу» интеллигенция отказалась от поиска «объективной истины», предпочитая «народную пользу» (НА Бердяев). Народопоклонство неизбежно рождало такие характеристики интеллигенции, как «героизм и подвижничество», радикализм и непримиримость, а это и есть движение к национально-культурному расколу. Интеллигенция должна не «спасать» народ, а просто профессионально заниматься своим делом — строительством национальной культуры.

Третий миф русской интеллигенции — это идея социализма в различных вариациях (анархическая, народническая или марксистская). Все варианты социализма, как были убеждены «веховцы», опасны тем, что предполагают изменять внешний мир, не меняя самого человека. Социализм, как «механическая теория счастья» (С.Л. Франк), предполагает только устранить все, что «мешает» человеку. И тогда будто бы само собой придет «царство Божие сразу и навсегда» как одномоментное и радикальное решение судьбы и отдельного человека, и всей России.

Но человек, его духовный мир, его иерархия ценностей не могут измениться механически вслед за изменением внешних обстоятельств жизни. Устроение человеческой жизни извне исключало момент индивидуального творчества. Всеобщее равенство предполагало перераспределение отнятых богатств, а не созидание новых.

Кроме того, авторы сборника впервые концептуализировали идеалистическое мировоззрение культуры, провозгласив «признание… первенства духовной жизни над внешними формами общежития». Этот уход от политики в область идеального, несовпадение нравственных критериев вызвал критику «Вех» не только со стороны радикальной интеллигенции (что вполне естественно), но и ближайших «родственников» — кадетских идеологов. «Веховец» С. Н. Булгаков в воспоминаниях 1923 г. дает оценку кадетскому либерализму накануне революции: «…духовно кадетизм был поражен тем же духом нигилизма и беспочвенности, что и революция. В этом духовном смысле кадеты были и остаются в моих глазах революционерами в той же степени, как и большевики…».

М.О. Гершензон писал, что бегство интеллигенции от политики после 1907 г. «было психологической реакцией личности, а не поворотом общественного сознания». Сборник потому и произвел впечатление бомбы, что в статьях удивительно точно отражались сомнения и разочарования российского общества после неудачи первой революции, кризис принципа революционаризма, выдвигалась идея гражданского согласия, нравственности. По мнению С. Н. Булгакова, интеллигенции следует перейти от истерики революционного героизма к деятельности «просто порядочных, дисциплинированных, трудоспособных людей», которые бы исповедовали личную ответственность и личное самосовершенствование. Прежний тип интеллигента — воинствующий монах — революционер «с фанатической ненавистью к врагам и инакомыслящим, с сектантским изуверством и безграничным деспотизмом, питаемым сознанием своей непогрешимости» — должен был уступить место интеллигенту-труженику, занятому реальным делом. С. Л. Франк предлагал интеллигенции пройти путь «от непроизводительного, противокультурного, нигилистического морализма» к «религиозному гуманизму».

Н.А. Бердяев убеждал интеллигенцию в необходимости измениться: «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда народится новая душа интеллигенции». Однако «веховцы», очень сильные в критике интеллигентских мифов, выглядели значительно слабее в формулировании положительной программы. Они провозгласили лишь исходный принцип обновления типа русской интеллигенции — ориентацию на духовную жизнь личности. Нов ситуации нараставшей политизации русского общества этот принцип не мог выйти за рамки декларации.

Высказанные «веховцами» идеи звучали слишком непривычно для народнической интеллигенции 10-х гг., поглощенной общественными вопросами и мечтавшей об «очистительной грозе» революции. И эта интеллигенция отреагировала на выход сборника «Вехи» совершенно естественно: она обиделась. «Вехи» усомнились в ее исторической заслуге: три поколения борцов с самодержавием, сотни жертв, героические подвиги, огромный культурный пласт «революционной литературы», дискуссии, политические партии, общественные кампании.

Диалог и не мог состояться. На авторов сборника обрушилась критика «общественности»: от большевика В.И. Ульянова-Ленина до кадета П. Н. Милюкова и полузабытого писателя («изобретателя» самого термина «интеллигенция») Д. А. Боборыкина. Но спор шел не по существу, а на эмоциональном уровне «выяснения отношений». Негативная реакция образованного общества на «Вехи» была столь сильной, что авторы сборника отказались от намерения издать уже подготовленный следующий сборник «О национальном лице» с прежним составом авторов.

«Веховская» попытка изменить ментальные характеристики русской интеллигенции, внедрив идею ценности личности, не выдержала конкуренции с традиционным сознанием большинства интеллигенции, «революционным консерватизмом» (Ю.Ф. Самарин).

В целом русская интеллигенция не приняла «Вехи» и пошла дальше по пути радикализации, углубляя тем самым раскол в национальном самосознании. «Веховцам» не удалось изменить психологию русской интеллигенции и повлиять на исторический выбор отечественной культуры и цивилизации. Много позже, в 1946 г., Н. А. Бердяев напишет, что «коммунизм был неотвратимой судьбой России».