Благоговение перед жизнью

Немецкий теолог Альберт Швейцер (1875—1965) в своих трудах пытался оспорить положение Р. Декарта о том, что первым фактором человеческого существования является познание. По мнению Швейцера, формула может выглядеть так: «я есть жизнь, желающая жить среди жизни». Благоговение перед жизнью оказывается у него основой всего мировоззрения и даже своеобразной этики. «Как в моей воле к жизни заключено страстное стремление продолжать жизнь, — писал Швейцер, — и после таинственного возвышения воли к жизни, стремление, которое обычно называют желанием, и страх перед уничтожением и таинственным принижением воли к жизни, который обычно называют болью, так эти моменты присущи и воле к жизни, окружающей меня, независимо от того, высказывается ли она или остается немой»^[1].

Швейцер считал, что добро — это то, что служит сохранению и развитию жизни, а зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей. Поистине нравственен человек только тогда, когда он повинуется внутреннему побуждению помогать любой жизни, которой он может помочь, и удерживается от того, чтобы причинить живому какой-нибудь вред. Он не спрашивает, по словам Швейцера, насколько та или иная жизнь заслуживает его усилий, он не спрашивает также, может ли она и в какой степени ощутить его доброту. Для него священна жизнь как таковая. Он не сорвет листочка с дерева, не сломает ни одного цветка и не раздавит ни одного насекомого. Когда он летом работает ночью при свете лампы, то предпочитает закрыть окно и сидеть в духоте, чтобы не увидеть ни одной бабочки, упавшей с обожженными крыльями на его стол.

Некоторые рассуждения Швейцера могут показаться сентиментальными и даже смешными. Человек идет по улице, видит червяка, ползущего по мостовой. Червяк может погибнуть на солнце, если вовремя не доползет до земли, где может спрятаться в щель. Тогда человек переносит его в траву. Если он проходит мимо насекомого, упавшего в лужу, то найдет время бросить ему для спасения листок или соломинку.

Однако Швейцер отвечает: такова судьба всякой истины, которая всегда является предметом насмешек до того, как ее признают. Когда-то считалось глупостью думать, что цветные люди действительно являются людьми и что с ними следует обращаться так же, как со всеми. Теперь эта глупость стала истиной. Сегодня кажется не совсем нормальным признавать в качестве требования разумной этики внимательное отношение ко всему живому вплоть до низших форм проявления жизни. Но когда-нибудь, — считает Щвейцер, — будут удивляться, что людям потребовалось столько времени, чтобы признать несовместимым с этикой бессмысленное причинение вреда жизни. «Этика есть безграничная ответственность за все, что живет»^[2].

Но ведь такой ход мысли может легко натолкнуться на парадоксы. Возьмем, к примеру, колоссальную работу сил природы, направленных на уничтожение жизни. Мир представляет собой жестокую драму раздвоения воли к жизни. Одна жизнь утверждает себя за счет другой, одна разрушает другую. Но одна воля к жизни действует против другой только по внутреннему стремлению, но не, но убеждению. Во мне же воля к жизни приобрела знание о другой воле к жизни. В ней воплотилось стремление слиться воедино с самой собой и стать универсальной.

«Свою истинность этика благоговения перед жизнью обнаруживает в том, что она постигает в единстве и взаимосвязанности различные проявления этического. Ни одна этика еще не сумела связать воедино стремление к самосовершенствованию, в котором человек использует свои силы не для воздействия вовне, а для работы над самим собой, и активную этику. Этика благоговения перед жизнью смогла это сделать, и причем таким образом, что не просто разрешила школьные вопросы, а значительно углубила понимание этики»^[3].

• [1] Швейцер Л. Культура и этика. М., 1973. С. 306—307.
• [2] Швейцер А. Культура и этика. С. 308.
• [3] Там же. С. 310−311.