Предмет и основные концепции философии науки

науке как феномене и категории

Сегодня термин «наука» ассоциируется в мире прежде всего с естествознанием. Даже математика на Западе не относится к науке, она просто математика — изучает не действительность, а идеальную реальность. Высшая математика вообще есть продукт «чистого» разума. Прикладная математика («физическая» математика) — это математика «из любезности», применение к каким-либо объектам. Это и есть Science — наука. Прикладная математика — это движение от естествознания к математике, или, наоборот, движение от чистой математики к прикладной (когда математикам «надоедает» заниматься чистой математикой).

Сегодня математика — это прежде всего полезность. Никто не ждет от нее Истины, от нее ждут пользы (античные софисты, которые обучали всему тому что выгодно для «клиента», в этом смысле оказались пророками). Вообще в современной науке истин нет, есть гипотезы. Истина — это некая «кредитная ставка», которая может быть возвращена или провалена.

Сегодня нет операциональных конечных средств, которые являются доказывающими инстанциями. Они могут подтверждать, но не доказывать. Важно лишь, что теория не должна противоречить фактам. Но сегодня нет ни одной теории, которая полностью соответствовала бы реальности. Реальность всегда больше, чем теория. Всегда есть факты, которые противоречат теории. Их оставляют, откладывают, считают несущественными и т. д., полагая, что время и руки до них дойдут.

Однако возникает вопрос: какие факты считать существенными и какие — несущественными? В науке это вопрос прагматики, а не истины. Истина в науке консенсусильна. Это не конвенция (поскольку конвенция слишком жестка), а результат длительных переговоров — конференций, статей, «сверки часов», лоббирования, договоренностей и т. д.; в определенной мере истина — эмпирический и социальный «репертуар».

Истина — результат не столько логики и единственной науки, сколько итог процесса познавания, построения модели объекта, который включает много операций, для чего требуется общее согласие. Требуется интеграл. Истина — это интеграл. Это не гештальт-гипотеза, а результат длительных социальных и когнитивных переговоров (иногда не менее 20—30 лет). Плюс 20—30 лет — реальное существование парадигмы и т. д., т. е. процесс повторяется. При этом одновременно происходит конкуренция, предлагаются альтернативные допущения. Фактически нет монотонности, как у Т. Куна в его знаменитой книге «Структура научных революций» (1963). Постоянно происходит перетягивание каната, конкуренция истины и теории. Критерии — «экономия» мышления, простота, естественность, минимальное количество шагов эффективность. Таким образом истина оказывается в высокой степени релятивной.

Естественно то, что просто, сложное искусственно.

Есть при этом некая «чистая интуиция» истины (как у Канта), как и интуиция добра, красоты (хотя «эстетизм» часто вызывает в России иронию). В науке также должны быть парадигмальные примеры, факты, на которых фундируется «чистая интуиция». Есть бесспорные примеры добра, зла, красоты, блага и т. п. Так и в науке. Есть стандарты, типичные примеры, модели, которые принимаются конвенционально, как соответствующие чистой интуиции. Дальше — то самое «перетягивание каната», споры о принципах, понятиях, о выводах из них и т. д. Наука редукционна, невозможна без редукции, т. е. сведения одного к другому — к закону, объяснению, понятию, первому основанию и т. п.

Проблема в том, как определить меру этой редукции, а это результат консенсуса. Суждения о мере конвенциональны, это результат споров. Истина в этом же ряду.

Современная философия науки проделала следующий путь: логика, методология, когнитивная психология науки. Проблемы науки разрешаются сегодня не только логикой и методологией. Наука только не в них. Здесь во многом нужна психология. Сегодня наука — это не просто не субъект-объектные (S — Р) отношения, а прежде всего субъектсубъектные (S — S) или S¹ — S² по отношению к объекту, т. е. налицо треугольник. Истина не между субъектом и объектом, а между двумя субъектами по поводу объекта.

Таким образом, истина «трехместна». Истину познает не Робинзон на необитаемом острове и не Маугли в джунглях, а сообщество, социальная система. Она не индивидна, она вполне определенно включена в научные сообщества. Это не исключает индивидуальные усилия и достижения ученого, напротив; однако любой индивид должен выносить свои результаты на суд сообщества, иначе грош им цена. Кроме того, если научное сообщество их принимает, путь и с сомнениями это есть залог и определенной объективности достигнутых результатов. Наука — это жизнь, не созерцательная, а организованная. Здесь нужна школа, методология, методика, тип мышления и конструкции и т. д. Познание происходит в коллективе. Отдельные ученые — это элементы системы, а не отдельные системы, части научного сообщества. Ученые, можно сказать, «гранулированы» по научным сообществам.

Субъект в определенном смысле — всегда коллектив. Продукт лишь тогда ценен, когда вписан в научный коллектив, признан экспертным коллективом, например ученым или диссертационным советом, научными фондами, системой грантов и т. д. Они либо дадут «премию» (ученую степень, деньги), либо разгромят. Признание происходит не со стороны студентов и аспирантов, а со стороны профессионалов (студенты и аспиранты могут судить лишь в той мере, в которой являются профессионалами, либо только о лекторском мастерстве). Ученого может судить только ученый (и то относительно).

Профессиональное научное сообщество относительно замкнуто. Тогда происходит «канализация» энергии. Практика вовсе не критерий истины. Практика лишь подтверждает, но не доказывает. Она индуктивна, а индукция не доказывает истину. Практик может быть много. Аргумент от практики консенсуален.

Таким образом, истина социальна, даже в математике. Не в том смысле, что знание не «божественно», а в том, что оно включает экспертную оценку. Истина — момент устойчивости, который необходим в обществе. Истина — реперная точка (не проблематизированное знание), принятое знание. Здесь какое-то время правит бал, господствует табу, которое снимает новое поколение, нуждающееся в своем «знамени» (и знании), идентификации. Люди часто создают что-то от недостатка опыта^[1], от необходимости в идентификации, а не от классического знания. Науку создают преимущественно до 40 лет, 50-летние в науке^[2] не создают ничего принципиально нового. Исключения лишь подтверждают правило.

Однако в науке должен быть и некоторый консерватизм, сохранение старого. Это столь же мощная сила, как и профессионализм, инновация. В науке должна быть определенная устойчивость.

Знание — это не только сила (Ф. Бэкон), но и форма власти (М. Фуко). Это также самоутверждение личности (умом, а не мускулами). Любой дискурс — форма власти, стремление властвовать через утверждение истины. Наука на это весьма сильно «завязана». Любой тоталитарный режим хорошо коррелирует с объективной истиной (как идеалистического, так и материалистического толка), ибо нуждается в санкции науки (подобно тому как раньше — Бога). Плюрализм — самый страшный враг для любого тоталитаризма. СССР в немалой степени потому и распался, что в нем не было плюрализма (в СССР и современной России свобода нередко понимается как крайность, «делаю что хочу»; отсюда — дихотомическое мышление по принципу «либо — либо», развитие по маятнику, из крайности в крайность). Однако «плодоносные опыты» (Ф. Бэкон) находятся посередине, не в трансценденции, не на земле (муравей), а между небом и землей. Пчела — символ срединного пути, единства философии и науки. Она летает, но не слишком высоко, много трудится, носит порциями.

Мера в науке всегда определяется практическими целями, задачами адаптации, она не должна детерминироваться идеально, теоретически. Лишь в конечном счете Бог победит, добро победит зло. Мир ассиметричен. Симметрия — это застой, в том числе в теории. Теория должна быть чуть ассиметричной, тогда появляется возможность развития, движения вперед.

Все, что в математике непротиворечиво, отражает что-то реальное. Всегда находится такой фрагмент (сегмент, аспект) многообразной реальности, который описывается этой математикой.

Однако подтверждение истины ничего не доказывает, оно лишь показывает ее возможность. Истина не доказывается, а утверждается, в том числе консенсуально. Мышление продуцирует. Это может быть и ложь. Но статистически, консенсуально может продуцироваться и истина. Среда — когнитивное поле, которое конструируется, перестраивается, достигая всякий раз целостности, системности.

Фундаментальные инновации требуют времени для их принятия научными сообществами. В науке нет прямых путей к геройству, к признанию. Это всегда длинный путь. Так, принятие неэвклидовых геометрий потребовало перестройки всего мышления.

Релятивистские эффекты делают ложной любую теорию, любую истину. Но если эта истина подтверждается практикой, значит, она истина, пусть и в пределах этой практики и на какой-то промежуток времени. Причем не вполне понятно, когда начинаются эти релятивистские эффекты.

Таким образом, нет универсальной истины, она всегда контекстуальна. Наука может претендовать только на гипотезу, но не на абсолютную истину. Истина — идеал. Но доказать ее нельзя. Истина необходима как ценность. Нет таких операциональных средств, которые доказывают полное соответствие высказывания объекту. Всегда есть «зазор», «люфт» между теорией и реальностью. Всегда есть некоторое совпадение высказывания с реальностью. Но таких совпадений может быть много. Следовательно, истин много, как и определений. Но в таком случае подлинная истина («истинная истина») — идеал. Всегда найдется содержание, которое опровергнет конкретную истину, не впишется в нее. Нет такой теории, которая бы полностью соответствовала всему предметному содержанию реальности. Поэтому суть — в мере такого соответствия. Чем оно больше, тем полнее истина.

Ученые всегда спорят о предмете своей науки — от этого зависит много. Поэтому наука принципиально недоопределена. Она больше определена, чем мифология, религия, но она все равно недоопределена с точки зрения оснований, понятий, категорий. Наука — всегда «рассказ», дискурс; она вероятностна даже в своих опытах и подтверждениях. Всегда найдутся факты, ей противоречащие, опровергающие ее. Единичные суждения можно доказывать, общие нет. А наука — это прежде всего общие утверждения.

Поэтому есть бинарные, кластерные утверждения, в том числе в философии и науке. Возможна апелляция и к религии.

Европейская философия, за редкими исключениями — игрок на рациональном поле, как и наука. Поэтому возможно взаимодействие философии и науки. А религия, искусство — это сферы уже преимущественно иррационального. Поэтому возможна внешняя взаимосвязь науки и религии, но не взаимодействие их, которое носит внутренний характер. Религия и наука — игроки разных полей.

Таким образом, нет окончательной определенности науки. Но можно создать философию науки. Она должна быть «пчелой», а не «пауком». Но философий науки оказывается столько, сколько самих существует философий (герменевтика, экзистенциализм, неопозитивизм, методологическая, когнитивная и т. д.).

История мировой науки и практики, а также сказанное выше показывают, что очевидными являются три аспекта бытия науки: а) познавательная деятельность; б) социальный институт; в) особая сфера культуры. Хотя этим ее содержание и бытийствование не исчерпывается (об этом — в других главах).

• [1] Опыт — это особая проблема. Он может и мешать, однако без опыта вовсе социуми люди не могут существовать. Некоторые ошибки люди, действительно, должны совершать сами. Однако есть много сфер, где ошибки могут быть опасными и даже преступными (политика, война, управление, финансы и т. д.), особенно если это касается судебдругих людей.
• [2] Это в меньшей степени относится к философии, ибо речь о науке, а философияне наука, хотя и родственна ей.