Неопозитивизм и прагматизм

Неопозитивизм — влиятельное направление, оставившее заметный след в интеллектуальной культуре нашего времени. Его представители продолжают давнюю традицию позитивизма, начатую Огюстом Контом (1798— 1857), который провозгласил ориентацию философии на научное познание и рациональное действие. В развитии человечества Конт выделил три стадии, которые характеризуются ориентацией сначала на религию, затем на метафизику, наконец, на науку. Позитивная философия, по мнению Конта, должна была способствовать переходу общества на стадию научной рациональной деятельности, и именно поэтому он стремился сделать социальные науки столь же точными, как и естественные. Идейным источником неопозитивизма можно также считать классический эмпиризм с его ориентацией на опыт. Однако наиболее действенным фактором его становления оказался интерес к языку, обусловивший перевод онтологических тем философии в плоскость логики и семантики, которая исследует проблемы значения.

Прагматизм, лидерами которого считаются американские философы Чарльз Пирс (1839—1914) и Джон Дьюи (1859—1952), часто отождествляют с позитивизмом. Вместе с тем нельзя не замечать и существенного различия между ними.

Неопозитивисты привержены традициям научной строгости и рациональности.

Прагматики, исходящие из принципа полезности и практической реализуемости, напротив, часто попадают в ловушки релятивизма.

Приверженцы прагматизма считают критериями познания практический успех и наличие общего консенсуса, что делает их философию более чувствительной к социальному контексту науки, ведь наука и язык — это не только форма знания, но и социальные институты. Вследствие этого значение научных положений устанавливается не изолированными в своих лабораториях исследователями, имеющими дело только с фактами, а на форуме ученых и общественности, где вопрос о приемлемости той или иной концепции решается с учетом экономических, технических, социальных и жизненно-практических интересов людей. Несмотря на упреки в философском эклектизме и релятивизме, внимание к этим интересам составляет заслугу прагматической философии. Другое дело, что и они не должны абсолютизироваться, так как могут содержать значительное число иллюзий, заблуждений, стереотипов и устаревших традиций. Поэтому речь должна идти о включении прагматической установки в более широкий философский контекст, где взаимодействуют как классические, так и современные методы.

В классической философии язык обсуждался как орудие мысли, обозначение внешних предметов или описание душевных явлений, т. е. как нечто вспомогательное по отношению к миру и познанию. В XX веке из периферийного он превращается в центральный фактор осмысления мира, который человек понимает настолько, насколько это позволяет сделать язык. Осознание того факта, что выделение тех или иных сущностей, их классификация, сравнение, обобщение и т. п. обусловлены логико-грамматическими и семантическими (смысловыми) структурами, привело к своеобразной революции в философии, которую иногда называют лингвистической. Она состоит в радикальном изменении самого способа философствования. Если в рамках онтологической парадигмы считалось вполне бесспорным и естественным ссылаться на мир и его устройство при обосновании философских утверждений, то новая, сформировавшаяся при деятельном участии сторонников неопозитивизма лингвистическая парадигма приковывает внимание к творческой смыслообразующей роли языка. В этом состоит некоторое сходство с гносеологической парадигмой, которая также ставила решение вопроса о бытии в зависимость от возможности его познания. Различие состоит в том, что на место сознания и рациональности ставятся язык и его логико-синтаксические и смысловые структуры.

Переворот классического соотношения языка и мира, согласно которому вещи, факты, события существуют до и независимо от языка и лишь обозначаются его средствами, был осуществлен родоначальниками неопозитивизма Бертраном Расселом (1872—1970) и Людвигом Витгенштейном (1889—1951). Выделение фрагментов действительности — фактов — они поставили в зависимость от существования в языке элементарных предложений. Эта идея была подхвачена участниками Венского кружка — Морицем Шликом (1882—1936) и Рудольфом Карнапом (1891 — 1970) и привела к появлению доктрины «логического эмпиризма». Факты и их комплексы, образующие эмпирические положения дел, которые всегда казались чем-то вполне понятным и достоверным, в рамках данной доктрины превратились в особые языковые сущности.

Необычный и своеобразные характер подобного превращения виден на примере спора между реалистом Дж. Э. Муром и Л. Витгенштейном.

Джордж Эдвард Мур (1837—1958) указывал на достоверные высказывания, которые могут быть названы фактами («Я знаю, что это моя рука», «Я знаю, что это дерево береза») на том основании, что они подтверждаются чувственным опытом.

Людвиг Витгенштейн, напротив, видел источник достоверности высказываний в особенностях языка: язык кажется подвижным и изменчивым, но подобно двери, вращающейся на петлях, у него также имеются свои стержни, свое несомненное, благодаря чему возможны наши вопросы и ответы и даже само сомнение.

Над этим стоит задуматься: как бы мы ни были критически настроены в отношении прописных истин, они все-таки существуют, и даже нс потому, что их подтверждают наши опыт или разум, как это полагали представители классической философии, а потому что без них мы не могли бы нечто оспаривать или утверждать. Такие истины специально не проверяются, они вообще не являются продуктами специального познания, ибо сильно напоминают детский вопрос тина «Почему мир существует?», на который взрослые догматически отвечают: «Существует и все тут!». Естественно, что философы не могли не заметить существования подобных истин, не поддающихся обычному доказательству. Если учесть при этом, что такие положения имеют основополагающее значение для обоснования всех остальных утверждений как научного, так и философского характера, то становится понятно то упорство, с которым осуществлялись поиски способов их проверки. Классическая философия знала два критерия — опыт и разум, оставляя веру для религии и традицию для жизни. Неклассическая философия постепенно освобождается от некритического отношения к этим источникам знания.

Для того чтобы углубить свои представления о природе эмпирического и теоретического знания, соотношении философии и науки, стоит вникнуть в споры представителей неопозитивистской философии. Наиболее последовательно лингвистическая позиция проводилась ими в отношении философии. С этой точки зрения ее проблемы оказались неправильно поставленными: они направлены на предметы, в то время как их смысл заключается в проверке способа употребления слов. Спрашивая о причине мира или бессмертии души, философ обязан отдавать себе отчет в том, что он должен нс искать некую таинственную мировую или духовную субстанцию, а проанализировать функционирование самого понятия субстанции, не превращая ее при этом в некую непостижимую и таинственную вещь.

Большинство затруднений философии проистекает от того, что она приписывает своим понятиям «вещное» значение и полагает, что добро и зло, время и пространство — некие реальные сущности. Между тем это большое заблуждение. Например, выражение «потерял совесть» навязывает мысль, что совесть — это своеобразная вещь, которую можно найти или утерять, но философия как раз и должна обратить внимание на метафорический характер подобных положений, чтобы избавить людей от иллюзий языка^[1]. Следовательно, согласно неопозитивистам философские проблемы — это свидетельство неправильного употребления языка. Такие часто используемые слова, как «число», «качество», «состояние», «время», «причина» и т. п., не обозначают реальных сущностей. Например, в словосочетании «состояние усталости» термин «состояние» лишь указывает на принадлежность слова «усталость» к определенной синтаксической категории. Наряду с логико-синтаксическими проблемами, конечно, существуют и содержательные, но ими занимается не философия, а наука. Для решения такого рода проблем недостаточно соблюдения правил логики и грамматики и требуется знание объективного положения дел.

Одной из заслуг аналитической философии является тщательное изучение эмпирических высказываний, в ходе которого выявилась их необычайно сложная природа. Первоначально факты рассматривались как высказывания о непосредственно наблюдаемых событиях и определялись как их констатации, исключающие сомнение и позволяющие легко решить вопрос об их истинности или ложности на основе наблюдения, измерения и эксперимента. Такие проверенные утверждения образуют базис научного знания и используются для обоснования гипотез. В качестве критерия их научной состоятельности первоначально была предложена так называемая верификация (подтверждение).

> Подтверждаемость вовсе не такой простой критерий, если речь идет о сопоставлении вещей и слов, ведь они, с одной стороны, совершенно непохожи друг на друга, а с другой — неразрывно связаны в человеческом познании, ч то и создает реальную опасность подмены событий словами, не имеющими реального значения. Поскольку факты отбираются и интерпретируются на основе теорий, верификация как согласованность, соответствие, сведение их друг к другу оказывается беззубой, безобидной процедурой, которая не обеспечивает выдвижения смелых гипотез и их жесткой проверки. С этой целью давним оппонентом лидеров Венского кружка Карлом Поппером была выдвинута процедура фальсификации (опровержения).

> Опровергаемость, с одной стороны, представляется более жестким критерием оценки, ибо кажется, что факты, противоречащие теории, не зависят от нее и поэтому могут расцениваться как выражение самой реальности, ее сопротивления попыткам реализации неадекватных гипотез. С другой стороны, фальсификация имеет отрицательное значение, и непонятно, как она может способствовать росту знания.

Эти вопросы были поставлены постпозитивистами — Томасом Куном (1922—1996), Имре Лакатосом (1922—1974), Полом Фейерабендом (1924— 1994). Они указали на неустранимую «нагруженность» эмпирического знания теоретическим контекстом и поставили проблему проверяемости и обоснования знания с учетом не только эмпирических и логико-методологических, но и социально-культурных критериев. Как показал Кун, научные революции представляют собою смену парадигмы, включающую помимо теории систему философско-мировоззренческих предпосылок, и поэтому происходят в результате не только «решающих экспериментов», но и культурных новаций. Это открытие освобождает от узких допущений неопозитивизма, ограничивавшегося анализом соотношения теории и опыта, и выводит на более фундаментальный уровень развития науки, где она взаимодействует с другими формами культуры — искусством, религией, философией, с формами повседневной жизни^[2].

• [1] См.: Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М., 1994. С. 321—407.
• [2] Подробнее об этом см.: Структура и развитие науки. М., 1978.