Система норм или деятельность?

Одна из наиболее значимых на данном этапе — проблема определения объектной области науки гражданского права. Правила научной работы требуют от исследователя со всей четкостью сформулировать философские представления об объекте теоретического освоения. В определении объекта исследования наглядно проявляется конституирующая роль онтологии. Вопрос о том, какой участок социальной действительности будет изучаться, — первоочередной вопрос каждой науки. Ведь от того, какое целое берется для исследования, зависит формулирование проблем, методы проведения и результаты научной работы.

Вопрос об объектной области гражданско-правовой науки весьма редко затрагивается в теоретических работах. Имеется в виду именно объект изучения, а не предмет регулирования соответствующей отрасли законодательства.

Анализ публикаций, из которых можно установить, каким представляет цивилистика свой объект, создает впечатление о том, что он определяется весьма различно. Например, в учебнике «Советское гражданское право» под непосредственным объектом исследования предлагается понимать «само советское гражданское законодательство»¹. В ряде других работ к области изучения отнесены нормы гражданского права и регулируемые ими общественные отношения^[1][2]. Некоторые авторы включают в эту сферу систему норм гражданского права, отдельные институты, практику их применения, изучение закономерностей развития отрасли, ее роли и значения в регулировании имущественных и личных неимущественных отношений^[3].

При внешних расхождениях указанные позиции совпадают в наиболее важных, принципиальных моментах. Приведенные трактовки объекта служат проявлением преобладающего в правоведении подхода, который получил название догматико-нормативного^[4]. Суть его сводится к рассмотрению правовых норм в качестве основной единицы анализа, тогда как изучение процесса реализации норм выступает вторичным моментом по отношению к различным способам разбора юридических текстов. Прослеживание генезиса данного подхода показывает, что он воспринят из предшествующих, досоциалистических правовых учений и представляет отражение нормативизма и формализма в понимании права^[5].

Формализм указанной позиции заключается не только в том, что внимание исследователя фокусируется на анализе и комментировании правовых текстов. Главный недостаток состоит в систематическом игнорировании роли субъектов (граждан и организаций) как носителей интересов и участников социальных связей, в непосредственной реализации права. Анализ норм проводится до и независимо от изучения субъектов, их практической деятельности, интересов и целей. Всякие рассуждения о практике, содержании правоотношений и т. п. служат добавкой, причем зачастую необязательной, к формально-логическому либо сравнительному разбору нормативных актов.

В связи со сказанным важно раскрыть реальное значение ссылок на изучение «юридической практики» или «конкретного содержания правоотношений». Они приводятся в обоснование утверждения о том, что традиционная цивилистика наряду с анализом права занимается также рассмотрением действительных отношений субъектов.

Проводившиеся исследования сущности ссылок на практику в работах формально-юридического направления убедительно показали, что предлагаемая в них трактовка противоречит пониманию практики, выработанному марксистской философией. Так, было отмечено, что к судебной практике в таких работах относят не всю деятельность судов по осуществлению своих функций, а лишь разработку правоположений, суммирующих определенные результаты деятельности¹.

Одной из причин распространенности нечеткого употребления термина «практика» в правоведении служит то, что в постановлениях пленумов Верховных судов и инструктивных указаниях центральных органов Госарбитража практикой принято называть складывающиеся определенные модели, образцы решений по тем или иным правовым вопросам^[6][7]. Между тем такое узкое понимание зачастую воспринимается учеными не только как данные об определенной линии разрешения споров, но значительно шире — как указание на реальную общественную практику.

Сложившийся порядок применения юридических норм судами и арбитражами — совсем не практика в философском значении данной категории. Менее всего связь теории права и практики, может характеризоваться «иллюстрированием общих теоретических положений теми или иными примерами из законодательной, административной, судебной, прокурорской, арбитражной, дипломатической и т. п. практики»^[8]. Подобная трактовка сущности практики, как обоснованно отмечалось в научной литературе, приводит к неверному решению проблемы критериев истины правовых исследований^[9][10].

В диалектической философии под практикой понимается деятельность человека по созданию и освоению предметного мира. К. Маркс рассматривал практику как реальный жизненный процесс^[8]. Общеизвестно ленинское определение практики в значении момента непосредственной действительности всеобщего^[12]. В таком понимании правовая практика должна включать в себя весь объем деятельности государства, организаций и граждан по применению права при решении экономических и иных социальных задач, учитывать цели (интересы) субъектов, способы осуществления указанной деятельности.

Не позволяют преодолеть недостатков догматико-нормативного подхода попытки дополнить анализ норм изучением регулируемых ими общественных отношений. Включение правоотношений в сферу исследования не изменяет того принципиального обстоятельства, что исходным пунктом анализа остается комплекс юридических текстов, «право в книгах». Правовое регулирование общественных отношений понимается как простое воплощение норм в действительности, наложение правовых схем и конструкций на поведение субъектов.

При таком подходе план юридических норм попросту принимает вид знания о действительных отношениях субъектов, позитивное право изображается как «воспроизведение непосредственно данной социальной реальности»¹. За правовыми текстами мысленно начинают видеть такую «действительность», которой можно приписать в качестве необходимых определенные моменты содержания текстов. Законодательные установления по-прежнему оказываются не включенными в сферу интересов и целей людей, рассматриваются изолированно от их практической деятельности.

В целях преодоления очевидных недостатков нормативного понимания объекта исследования С. С. Алексеевым было предложено включить в состав механизма правового регулирования акты реализации прав и обязанностей^[13][14]. Однако подобное дополнение не устраняет указанных выше затруднений, не дает возможности представить правовую действительность в «работающем», динамическом виде.

Ведь при таком подходе акты человеческой деятельности оказываются производными от «действия норм». Граждане и коллективы с их интересами, возможностями, условиями бытия остаются вне поля рассмотрения. Сами рассуждения о реальных действиях людей выглядят чужеродными в формальной схеме правового механизма. Неслучайно, что для разбора этого участка правовой действительности в работах юристов обычно не находится места.

Очевидно, что принятие нормативных актов в качестве «точки отсчета» облегчает проведение описательных исследований, повышает их однозначность. Оно менее трудоемко и ответственно, чем анализ социальной практики и выработка рекомендаций в адрес конкретных организаций и групп населения. В немалой степени этими обстоятельствами вызывается превалирование нормативного подхода в изучении права.

Нормативный ракурс изучения права на современном этапе не отвечает потребностям науки и практики. «Социалистическое общенародное право, понимаемое лишь как совокупность или система норм, — отмечает В. А. Шабалин, — уже „не работает“ в науке должным образом»^[15]. Всем ходом развития правоведения доказана невозможность описать работу правовой системы самой по себе, на основе собственных имманентных принципов, вне рассмотрения действий субъектов и решаемых ими задач.

Основанием для перестройки онтологических представлений относительно объектной области науки гражданского права должны служить фундаментальные положения диалектической философии. Раскрывая исходные позиции своего учения, К. Маркс писал: «Предпосылки, с которых мы начинаем, — не произвольны, они — не догмы; это — действительные предпосылки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это — действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни, как те, которые они находят уже готовыми, так и те, которые созданы их собственной деятельностью»^[16].

В нервом тезисе о Фейербахе К. Маркс в качестве первоочередного требования к материалистической науке указывал на необходимость рассмотрения ею действительности не в форме объекта или созерцания, а как предметной человеческой деятельности, как практики¹. Между тем замыкание на анализе юридических норм в отрыве от конкретных исполнителей, их экономических и иных социальных целей и интересов, используемых методов применения права образует именно объектный и созерцательный способы рассмотрения.

Для проведения такой онтологической установки оказывается необходимым перейти в понимании изучаемого объекта от нормативных актов к практической деятельности людей, применяющих право. Как указывал В. И. Ленин, «вся человеческая практика должна войти в полное „определение“ предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку»^[17][18].

В связи с возможными сомнениями относительно принципиальной допустимости «деятельностного» представления права следует заметить, что даже в отношении такого специфического объекта, как государство, К. Маркс полагал, что оно не может изучаться просто как субстанциальность, а «должно рассматриваться как деятельность»^[19]. Им выдвигалось требование «изобразить деятельность гражданского общества в сфере государственной жизни»^[20].

В теоретическом, отношении задача построения модели объекта выглядит как задача деятельностного описания социально-правовой действительности. Деятельность выступает всеобщим способом бытия человека. Марксистской философии свойственно понимание социального мира как совокупной живой, чувственной деятельности составляющих его индивидов^[21]. Сами общественные отношения выступают лишь как одно из проявлений производственной и иной деятельности людей.

Понятие деятельности — одно из фундаментальных для всех дисциплин, изучающих общество, что неоднократно отмечалось в философской и специальной литературе^[22]. Поэтому с полным основанием можно говорить о превращении идеи деятельности в норму научного мышления правоведения.

Под правовой деятельностью предлагается понимать совокупность действий Советского государства в лице его органов, иных социалистических организаций и граждан, в связи с созданием и реализацией юридических норм, использованием других правовых рычагов при решении экономикосоциальных задач. В основе такого определения лежит выработанное К. Марксом понимание социальной деятельности^[23]. Не правовые нормы, а живые акты создания и применения юридических инструментов есть непосредственная действительность права.

На начальном этане проводимого исследования его объектная область может быть упрощенно представлена как вид деятельности организаций и граждан, связанной с созданием и применением юридических рычагов для решения задач имущественного, и иного характера. Таким образом, но исходной онтологической позиции теория гражданско-правовых средств в отличие от традиционной цивилистики представляет вид теории деятельности.

Указанное обстоятельство предполагает включение в сферу исследования субъектов (граждан и организаций), применяющих право. Необходимо также — и это самое важное, — чтобы правовые реалии (нормы, институты права и пр.) брались не изолированно, а в органическом единстве с деятельностью, как ее средства и продукты. Деятельность по созданию и осуществлению законодательных установлений, применению юридических рычагов стоит не вне права, а составляет самое содержание права.

Подход к человеку, как к особому звену, включенному в правовую систему, позволяет решать важные вопросы, относящиеся к повышению эффективности функционирования этой системы. Он основывается на учете общественной природы человека как субъекта не только правовой, но главное — производственной деятельности.

Предлагаемое понимание правовой действительности, на наш взгляд, полностью отвечает положениям марксистской философии и общей теории государства и права. Оно исходит из представлений о внутреннем диалектическом развитии исследуемого социального феномена, его экономической обусловленности, классовой природы, предполагает последовательное проведение принципа историзма и т. д.

Зависимость права от социально-экономических условий, другие наиболее существенные его черты с достаточной полнотой освещены в юридической научной литературе. Поэтому автор имел возможность, опираясь на уже достигнутое, не повторять многих общепризнанных положений, составляющих систему обобщенных представлений о праве, а исследовать вопросы, непосредственно относящиеся к теме работы.

Нельзя не отметить нерешительность правоведения в развитии представлений о своем научном объекте. Так, В. М. Сырых подчеркивает требование Маркса брать исследуемый предмет в виде человеческой предметночувственной деятельности. Однако в итоге опять-таки делается вывод о том, что «объект правовой науки в целом и отдельных юридических наук составляют нормы права, юридическая практика и социальная практика в той части, в какой она обусловливает формирование и развитие права»^[24]. Исследование по традиции предлагается начинать с норм, оставляя анализ практики на втором плане. Но этот путь неизбежно ведет к поверхностному комментаторству, простому описанию действующего законодательства, дополняемому примерами из практики правоприменения.

Другой онтологической идеей, приведшей к разработке теории гражданско-правовых средств, было понимание необходимости более полного учета роли человека в реализации нрава. «Для нас, — отмечал К. Маркс, — исходной точкой являются действительно деятельные люди»¹. Между тем нормативное воззрение исходит из представления о непосредственном, осуществляемом через юридические факты воздействии правовых норм на социальную действительность.

Нечеткость такого подхода проявляется прежде всего в том, что он создает видимость существования автоматического, не зависящего от деятельности людей влияния законодательства на общественные отношения. Системы норм, на анализе и разъяснении которых нередко замыкается правоведение, приобретают способность как бы к самостоятельному функционированию. Правовой эффект истолковывается как результат «действия правовых норм».

Марксистской философии свойственно понимание общества как системы, в которой действуют люди, использующие различные, в том числе правовые, средства для удовлетворения своих потребностей и интересов. К. Маркс подчеркивал, что «именно человеку действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется»^[25][26]. Указанное положение должно признаваться исходным и для изучения права.

Общим методологическим требованием, предъявляемым ко всем ракурсам научного познания, является объективность. С этой стороны нормативный подход в правоведении нельзя признать достаточным потому, что он элиминирует человека, забывает и игнорирует наиболее важный элемент юридической системы — самих субъектов. В большинстве исследований вопрос о роли человека в реализации права остается нераскрытым.

Регулирующая роль права не может осуществляться путем издания законоположений, без усилий людей и специальных органов, обеспечивающих их исполнение. Влияние человеческих усилий на результаты применения права — отнюдь не те ничтожно малые величины, которыми можно пренебречь. Одним из основных положений теории управления служит то, что во всякой социальной деятельности человеческие факторы (организационный и исполнительский) являются решающими для достижения целей.

Поэтому в противовес нормоведению следует настаивать на определяющем характере человеческой деятельности для понимания сущности права, подчеркивать ведущее значение действий субъектов в осуществлении правового регулирования. Указанные принципиальные моменты невозможно опровергнуть или обойти рассуждениями о дополнении анализа «действия норм» конкретными правовыми исследованиями, учетом поведения субъектов и т. п. Неточно выбранные исходные позиции не могут привести к верным результатам.

Принятие правовой деятельности в качестве объекта исследования позволяет преодолеть еще одно затруднение философского характера, которое нередко ускользает от внимания. Речь идет об учете фактора человеческого сознания. При изолированном анализе норм оно оказывается внешним по отношению к праву. Отсюда проистекает выделение правосознания в отдельное, автономное явление. Правосознание рассматривается как «хотя и активно взаимодействующее с правом, но находящееся лишь рядом с ним, существующее как бы параллельно с правом»¹.

Материалистическая философия и советская психология исходят из того, что внешняя, практическая деятельность и деятельность внутренняя, т. е. идеальная, в целом едины, имеют общее строение. Выражая сущность различия идеалистического и материалистического понимания сознания, К. Маркс указывал, что «при первом способе рассмотрения исходят из сознания, как если бы оно было живым индивидом; при втором, соответствующем действительной жизни, исходят из самих действительных живых индивидов и рассматривают сознание только как их сознание»^[27][28]. В силу общности строения внутренней духовной и внешней практической деятельности их отдельные структурные элементы «могут переходить и действительно переходят друг в друга, так что внутренняя деятельность постоянно включает в себя отдельные внешние действия и операции, а развитая внешняя практическая деятельность — действия и операции внутренние, мыслительные»^[29].

Выдающийся советский психолог А. Н. Леонтьев выдвинул требование о необходимости преодолеть в психологических исследованиях «представление о психике как о сущности, имеющей свое особое существование, благодаря чему она якобы может входить в состав материальных процессов, взаимодействовать с ними, вмещать в себя нечто и т. п.»^[30]. Предлагаемая им программа предполагает целостное рассмотрение человеческой деятельности и сознания в любой сфере общественного бытия, следовательно, — и в правовой.

Раздельное изучение правосознания и звеньев правового механизма представляется весьма проблематичной теоретической операцией. Сознание должно пониматься как обязательное условие и момент осуществления юридической деятельности. И. Сабо высказывает мнение о необходимости рассматривать «право и правосознание в единстве» (но не отождествляя их)^[31].

Затруднения, порождаемые попытками изолированного исследования правосознания, снимаются при «деятельностном» подходе, поскольку в нем акты человеческого сознания оказываются вплетенными в правовую практику, неразрывно, соединенными с ней. Таким образом, деятельностная установка органически вписывает аспекты сознания в картину изучаемой деятельности, не вызывая необходимости удвоения, рассмотрения сознания в составе правовых процессов и отдельно, как правосознания.

Оценивая социальную направленность нормативного воззрения, следует отметить, что оно имеет характер реагирования, а не созидания, творчества. Оно больше ориентирует па следование предписаниям, нежели на инициативу исполнителей. Такая позиция скорее пассивная, чем активная. Объяснить и оправдать подобный взгляд самой спецификой права как инструмента регулирования общественных отношений можно, если выделять в нем одну сторону — принуждение. Но такой взгляд будет односторонним, а потому неточным.

Чем сложнее становятся проблемы, решаемые с использованием права, тем важнее обеспечить инициативу и активность советских людей в практическом исполнении законов. Это принципиально новые моменты в социально-экономическом и управленческом планах, которые несет в себе право развитого социализма. Задача содействия проводимому Коммунистической партией курсу на широчайшее участие советских людей в обеспечении социалистической законности, развитие инициативы и деловитости на всех участках с большим успехом может решаться правоведением на основе деятельностного подхода.

Онтологические представления об объектной области науки, способ определения ее содержания — не абстрактное теоретизирование, а весьма практичная вещь. Концепция деятельности делает наше понимание правовых реальностей более точным. Она ориентирует цивилистику на более глубокое исследование гражданского права как структурно сложного, динамичного объекта, позволяет подойти ближе к значительным обобщениям и проблемам.

Изложенное дает основания утверждать, что имеется ряд случаев, когда сложившиеся исходные представления науки гражданского права оказываются недостаточными для описания и исследования взаимоотношений и свойств изучаемых феноменов. Недостаточность традиционных подходов к исследованию права существует лишь с определенной точки зрения, а не вообще; указанные подходы не удовлетворяют как модель правовой действительности в некоторых отмеченных выше аспектах. Эти недочеты снимаются концепцией деятельности, в которой помимо классических характеристик юридических реалий фигурируют и учитываются дополнительные значения, порождаемые действиями субъектов.

Здесь хотелось бы подчеркнуть два важных с философской точки зрения вывода, вытекающих из сравнения нормативного и деятельностного представлений об объекте теории гражданского права. Первый состоит в том, что трактовка объекта как вида социальной деятельности не отвергает возможности рассмотрения его как системы норм и отношений, не вступает в противоречие с ним. Она лишь разрушает иллюзию абсолютности и единственности существующей концепции, способствует уяснению ее природы и места в правовой науке.

А. М. Бутлеров отмечал, что «когда исследования приводят к новым результатам, то старая теория отступает перед новой, оставаясь, однако, истиной внутри своих границ»^[32]. Различные концепции в правовой науке следует рассматривать не как исключающие, а как в конечном счете дополняющие друг друга, поскольку разработка всякого нового направления, охватывающего новую предметную юридическую область, расширяет наше знание о сущности права, сфере и возможностях его применения.

И второй вывод. Не игнорируя представлений традиционной цивилистики, предлагаемая концепция ставит вопрос о правильности хода сложного процесса познания права, выборе направлений исследования. При построении научных концепций в большинстве случаев (как показывает история науки) приходится сознательно абстрагироваться от многих, даже существенных в другой связи фактов, вполне отдавая себе отчет в том, что упущено, а затем дополнять построенную модель иными содержательными характеристиками либо конструировать новую. Данная работа предопределяется потребностями развития правовой науки и общественной практики. С точки зрения теории познания такой способ исследования в правоведении ничем не отличается от последовательности познавательных действий в других областях знания.

• [1] См.: Советское гражданское право: учебник. — Т. I. Л., 1971. С. 24.
• [2] См., напр.: Советское гражданское право: учебник / под ред. Д. М. Генкина. — Т. I.М., 1956. С. 3—7; Советское гражданское право: учебник. М., 1950. С. 4—5 и др.
• [3] См.: Гражданское право: учебник. — Т. I. М., 1969. С. 34—35.
• [4] См.: Методологические проблемы науки. М., 1964. С. 204; Сов. гос-во и право. 1977.№ 11. С. 35.
• [5] 3 См.; Назаров Б. Л. Социалистическое право в системе социальных связей. М., 1976.С. 9—13; Сырых В. М. Метод правовой науки (основные элементы, структура). М., 1980.С. 50; Грибанов В. П. Пределы осуществления и защиты гражданских прав. М., 1972. С. 27.
• [6] См.: Сырых В. М. Метод правовой науки (основные элементы, структура). С. 39—40.
• [7] См., наир.: Методика обобщения судебной практики. М., 1976; Темушкин О. II. Толкование закона Пленумом Верховного Суда СССР // Сов. гос-во и право. 1976. № 12. С. 36.
• [8] Денисов А. И. Методологические проблемы теории государства и права. М., 1975. С. 105.
• [9] См.: Сырых В. М. Метод правовой науки (основные элементы, структура). С. 38.
• [10] 3 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 42. С. 93; — Т. 1. С. 266.
• [11] Денисов А. И. Методологические проблемы теории государства и права. М., 1975. С. 105.
• [12] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. — Т. 29. С. 195.
• [13] Проблемы методологии и методики правоведения. М., 1975. С. 14.
• [14] См.: Алексеев С. С. Общая теория права. — Т. 2. М., 1982. С. 26.
• [15] Шабалин В. А. Методологические вопросы правоведения. Саратов, 1972. С. 92.
• [16] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. С. 18.
• [17] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. С. 1.
• [18] Ленин В. И. Поли. собр. соч. — Т. 42. С. 290.
• [19] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 1. С. 234.
• [20] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. С. 37.
• [21] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. С. 36—38.
• [22] См., напр.: Методологические проблемы науки. М., 1964. С. 124—125; Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975; Теоретические проблемы управления познавательной деятельностью человека. М., 1975.
• [23] См.: Маркс К, Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. С. 26−31; Т. 23. С. 51−53, 188−195.
• [24] Сырых В. М. Метод правовой науки (основные элементы, структура). С. 48, 55.
• [25] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. С. 25.
• [26] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 2. С. 102.
• [27] Туманов В. А. Вступительная статья в кн. Сабо И. «Основы теории права». М., 1974.С. 8.
• [28] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. С. 25.
• [29] Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1965. С. 312.
• [30] Там же. С. 337.
• [31] Сабо И. Основы теории права. М., 1974. С. 13.
• [32] Бутлеров А. М. Соч. — Т. 1. М., 1953. С. 37.