Комедия «Горе от ума»

Традиционное и новаторское, принципы создания образов.

В историю русской литературы Грибоедов вошел как автор одной комедии, однако при жизни он был удачливым и популярным драматургом. Вот комедиография драматурга:

• 1. «Молодые супруги» (1815) (в одном действии) — «переложение» комедии французского драматурга Крезе де Лессера (1771 — 1839) «Семейная тайна».
• 2. «Студент» (1817) — написана совместно с Катениным.
• 3. «Своя семья, или Замужняя невеста» (отдельное издание в1818г.) — написана совместно с А. А. Шаховским и Н. И. Хмельницким).
• 4. «Притворная неверность» (1818) — перевод комедии Н. Т. Барта (написана совместно с А. А. Жандром).
• 5. «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом» (1823?) водевиль, написанный в соавторстве с Вяземским.

Многие из перечисленных произведений имели успех у зрителей, а комедия «Студент», например, отозвалась в последующей русской литературе: в романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история» будет нс только использована сюжетная ситуация комедии «провинциал в столице», но и разработаны некоторые особенности характера, воплощенного в образе студента Беневольского.

Безусловной вершиной творчества Грибоедова является комедия «Горе от ума», над которой он работал около восьми лет (если принять во внимание свидетельство Бегичева). В процессе работы над пьесой изменилось многое: исчезли некоторые персонажи (например, мать Софьи), трансформировался сам замысел (изначально автор хотел написать произведение с глубоким философским содержанием). Грибоедов признавался: «Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь, в суетном наряде, в который я принужден был облечь его. Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое создание, сколько можно было. Такова судьба всякому, кто пишет для сцены: Расин и Шекспир подвергались той же участи, — так мне ли роптать?» Однако в то же время автор комедии настаивал на том, что его творение свободно от оглядки на разного рода образцы и каноны. Именно об этом, отвечая на замечания по поводу новой комедии, он говорил Катенину в письме, датированном первой половиной января 1825 г.: «„Дарования более, нежели искусства“. Самая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли ее? Знаю, что всякое ремесло имеет свои хитрости, но чем их менее, тем спорее дело, и не лучше ли вовсе без хитростей? Я как живу, так и пишу свободно и свободно».

Действительно, перед Грибоедовым стояла нелегкая художественная задача: создать сценичное и одновременно с этим глубокое по содержанию произведение, совместить традиционный комедийный сюжет с «высокой темой» — темой ума, используя традиционную форму «комедии с интригой», показать человека, который находится «в противоречии с обществом, его окружающим», так как несет в мир новые идеи, новую этику, новый тип отношений.

Исследователи говорят о принципе компромисса, пронизывающем весь художественный строй «Горя от ума», и рассматривают его как «плодотворный синтез традиций и новаторства». Там, где современный читатель без труда обнаруживает то, что обусловлено театральной традицией, современники Грибоедова, напротив, замечали разного рода отступления от правил. Прежде всего их поражал сам главный герой комедии — Чацкий. Известна пушкинская оценка: «Чацкий совсем не умный человек — но Грибоедов очень умен»; «Чацкий пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, очень умно. Но кому он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подобными…» Почти аналогична точка зрения П. А. Вяземского: «Молодой Чацкий похож па Стародума. Благородство правил его почтенно; но способность, с которой он ex abrupto (с ходу, импровизируя. — И. Ю.) проповедует на каждый попавшийся ему текст, нередко утомительна. Ум, каков Чацкого, не есть завидный, ни для себя, ни для других. В этом главный порок автора, что посреди глупцов разного свойства вывел он одного умного человека, да и то бешеного и скучного…».

А. С. Грибоедов поместил своего героя-резонера в непривычные для такого типа персонажей комические положения. Так, Чацкий неизменно оказывается в подобных ситуациях во время любовных объяснений с Софьей. Уже в момент их первой встречи очевидно, что Софья не рада приезду Чацкого, но он не замечает ее иронии, не ощущает неприязни, его не смущает ее холодность, он не обращает внимания на то, что она явно стремится оборвать разговор, не подхватывает его реплик. Уже в первом диалоге Чацкого с Софьей сталкиваются разные эмоциональные состояния, разные ритмы, разные жизненные позиции. Чацкий эмоционален, его переполняет радость, он стремится высказаться и уверен в единодушии собеседника. Эмоциональное состояние Софьи обусловлено двумя моментами: во-первых, утренним столкновением с Фамусовым, когда отцу чуть было не открылись отношения дочери с Молчалиным, во-вторых, последовавшим затем разговором с Лизой.

Лиза говорит о том, к каким последствиям могут привести эти ночные свидания, и по сути прогнозирует финал комедии:

…Запрет он вас; — добро еще со мной;

А то, помилуй бог, как разом Меня, Молчалина и всех с двора долой.

Она же формулирует принцип, на котором основан порядок в доме Фамусова: «Грех не беда, молва не хороша». Этот посыл также реализуется в финальной реплике Фамусова: «Ах! Более мой! Что станет говорить // Княгиня Марья Алексевна!» Все же главным в диалоге Софьи и Лизы оказывается возникшее сопоставление двух фигур: Чацкого и Молчалина. Пока о них говорят как о соперниках в любви, однако постепенно сопоставление примет иное наполнение.

Во время разговора с Лизой Софья погружена в сентиментально-меланхолические размышления о Молчалине — на этом фоне и появляется Чацкий.

Софья не выказывает ни радости от встречи, ни простого любопытства — Чацкий ей безразличен. Она либо ограничивается дежурными репликами («Ах! Чацкий, я вам рада»), либо явно иронизирует над собеседником, либо почти демонстративно обрывает его воспоминания («Ребячество!»). Однако с определенного момента безразличие сменяется неприязнью, которую Софья не скрывает, и она зло парирует реплики героя («Вот вас бы с тетушкою свесть, // Чтоб всех знакомых перечесть»;

«Да, хорошо — сгорите, если ж пет?» и т. д.). Чацкий, даже замечая ее настроение, все же не связывает его с кардинальным изменением отношения к нему Софьи.

В комических положениях оказывается Чацкий и во время общения с Фамусовым. В их диалогах постоянно возникают алогизмы. Вспомним лишь один эпизод:

Фамусов.

…Пять тысяч раз Твердит одно и то же!

То Софьи Павловны на свете нет пригоже, То Софья Павловна больна.

Скажи, тебе понравилась она?

Обрыскал целый свет; не хочешь ли жениться?

Чацкий, А вам на что?

Фамусов Меня не худо бы спроситься, Ведь я ей несколько сродни;

По крайней мере искони Отцом недаром называли.

Ирония Фамусова понятна: он видит игнорирование обычая, традиции, пытается ввести разговор с Чацким в необходимое, с его точки зрения, русло. Алогизм первой реплики Чацкого выдает несовпадение героя с ситуацией, невозможность такого развертывания общения, на которое переключает его Фамусов. Так, в этом диалоге обозначается, что интрига комедии развивается не в традиционном (любовном) ключе: разговор, который должен был осуществляться как наставления отца потенциальному, но не самому выгодному жениху, превращается в спор представителей противоположных общественных сил.

Алогизмы — следствие того, что диалоги между Фамусовым и Чацким разворачиваются как «диалоги глухих», в них сталкиваются в споре два абсолютно непроницаемых друг для друга сознания. Герои не слышат друг друга, потому что уже с первых слов выявляется непримиримость их позиций. Чацкий не может подстраиваться под собеседника, не оглядывается на приличие, он даже не задумывается об уместности или неуместности своих реплик. По словам И. А. Гончарова, Чацкий «безукоризненно честей». В его натуре — мгновенно откликаться на все, что ему кажется отжившим, устаревшим, нелепым; на все, что обусловлено принципами «века минувшего». Как пишет И. А. Гончаров в критическом этюде «Мильон терзаний», «Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, „жизнь свободную“. Он знает, за что он воюет и что должна принести ему эта жизнь». Именно поэтому все речи Чацкого вызывают ужас, панику у его оппонентов, которые находят удивительное средство «борьбы» с Чацким — не слышать его речей. «Добро, заткнул я уши», — говорит Фамусов во втором действии (явление 2).

Невозможность контакта между Чацким и московским обществом окончательно обозначается в третьем действии. Очень важным оказывается явление 22. Сцена эта значительна потому, что здесь Чацкий появляется впервые после объявления его сумасшедшим, и фамусовский мир сразу же обозначает дистанцию между собой и им:

Наталья Дмитриевна Вот он.

Графиня внучка Шш!

Все Шш!

(Пятятся от пего в противную сторону.)

Когда, отвечая на вопрос Софьи: «Скажите, что вас так гневит?» — Чацкий рассказывает о «французике из Бордо», он вынужден оборвать монолог на полуслове («…Глядь…»). Ремарка фиксирует следующую мизансцену: «Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием. Старики разбрелись к карточным столам».

Игнорирование слов Чацкого, невосприятие его речей фамусовским обществом подчеркнуто в этой сцене авторскими ремарками, положением героя, который к финалу сцены остается в одиночестве. Чацкий говорит в пустоту, потому что все увлечены либо танцами, либо картами. Так Грибоедов переосмысливает изначально комическую ситуацию, которая превращается в свою противоположность, что позволяет выявить трагизм Чацкого.

В системе образов комедии Чацкому отведена роль положительного героя, а это значит — он автоматически становился alter ego автора, «рупором» его идей. Однако уже Вяземский обращает внимание на такой парадокс комедии: «…сатирическое искусство автора отзывается не столько в колких и резких эпиграммах Чацкого, сколько в добродушных речах Фамусова». Грибоедов использует прием «иереогласовки» одних и тех же тем и идей в «исполнении» самых разных персонажей «Горя от ума». Замечено, что Чацкий и Фамусов обрушиваются на одни и те же явления русской жизни, в частности, оба говорят об экспансии французской культуры. Однако подобный параллелизм речей лишь выявляет различие жизненных установок. Чацкий вычленяет самую суть явления, говорит об утрате корней, самобытности. Копирование чужих мод, чужих идей для него — род рабства, но рабства в духовной сфере. Мысль о бездумном заимствовании распространяется им и на область языка. В речах Чацкого слышны отголоски ведущихся во времена Грибоедова споров о «старом и новом слоге», и здесь его позиция однозначна: он выступает за сохранение чистоты языка, поэтому, едва появившись в доме Фамусова, говорит о форме общения, узаконенной в московском свете:

…Здесь нынче тон каков На съездах, на больших, по праздникам приходским?

Господствует еще смешенье языков:

Французского с нижегородским?

В монологе о «французике из Бордо» эта тема продолжает свое развитие:

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ Хотя по языку нас не считал за немцев.

«Как европейское поставить в параллель С национальным? — странно что-то!

Ну как перевести мадам и мадмуазель?

Ужли сударыня!!" — забормотал мне кто-то…

Вообразите, тут у всех На мой же счет поднялся смех.

«Сударыня! Ха! ха! ха! ха! прекрасно!

Сударыня! Ха! ха! ха! ха! ужасно!!". .

Фамусов тоже клеймит «Кузнецкий мост» и «вечных французов», но мотивация у него иная: они «губители карманов и сердец». С его точки зрения, в них кроется причина как Софьиных «проделок», так и вольномыслия Чацкого. Неслучайно именно с книгами он связывает падение умов и нравов. Пожалуй, никто больше в пьесе не вспоминает так часто книгу, как Фамусов, но всегда в негативном контексте: «…в чтепьи прок-от не велик: // Ей сна нет от французских книг, //А мне от русских больно спится»; «Всю ночь читает небылицы, //И вот плоды от этих книг/»; «Ученье — вот чума, ученость — вот причина»; «Уж коли зло пресечь: // Забрать все книги бы да сжечь». Таким образом, сами результаты просвещения — формирование развитого, свободного от предрассудков, независимого ума — Чацким и Фамусовым воспринимаются прямо противоположно. По Чацкому, ум формирует свободную личность, которая способна преобразовать мир, общество. С точки зрения Фамусова, ум и крамола взаимосвязаны, поэтому общество необходимо оградить от тех, кто независим в суждениях, кто высказывает свою позицию не таясь, не считаясь с авторитетами. «Строжайше б запретил я этим господам // На выстрел подъезжать к столицам», — в ужасе говорит он сам себе, когда слышит речи Чацкого.

Отголоски речей Чацкого звучат и в словесных пассажах Репетилова, которого справедливо называют сниженным, комическим двойником главного героя.

Репетилов вторит всем персонажам, с которыми вступает в диалог. С Чацким он говорит о «секретнейшем союзе», представляет себя своего рода борцом-ниспровергателем обычаев {"…Все отвергал: законы! совесть! веру!"). Интересно перекликаются финальные реплики героев:

Репетилов Куда теперь направить путь?

А дело уж идет к рассвету.

Поди, сажай меня в карету, Вези куда-нибудь.

(Уезжает.)

Ч, а ц к и й Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок!..

Карету мне, карету!

(Уезжает.)

В диалоге со Скалозубом Репетилов предстает карьсристомнеудачником, а с Загорецким говорит о водевилях.

Совмещение комического и серьезного в одном персонаже, наделение героев не одним доминирующим качеством-страстью, а комплексом черт (так, Софья, например, одновременно и коварна, и сентиментальна, в Репетилове Пушкин видел «2, 3, 10 характеров») имело у Грибоедова большой художественный смысл: соединяя высокое и смешное, подчиняя значительное и серьезное мелким, нелепым казусам обыденной жизни, автор комедии воспроизводит правду реальной жизни.