Ментальное пространство и голограмма Грушина

В конце 1990;х годов, после долгих и трудных лет подготовки Грушин начал проект «Четыре жизни России в зеркале общественного мнения», который он называет не просто очередным крупномасштабным исследованием, но «гражданской акцией»⁵⁷.

Проект предусматривает обобщение результатов более чем 250 исследований, проведенных Грушиным на протяжении четырех десятилетий и касающихся практически всех сфер жизни советского/российского общества в эпохи Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. К настоящему времени вышла книга об общественном мнении во времена Хрущева и первая часть книги, относящейся к годам брежневского правления. Но, естественно, не из-за уникального массива социальной информации Грушин возводит свою работу в ранг гражданской акции, подчеркивая, что эта ее особенность «представляется наиболее важной»⁵⁸. Дело в ином — в целях задуманного исследования и в характере движения к ним.

Начиная работу, Грушин исходил из того, что его многолетние наблюдения за различными проявлениями общественного сознания россиян помогут ему дойти до сути перестроечных и более поздних «социотрясений». При этом он был озабочен «не столько самой мыслью о тотальном непонимании происходившего в России, сколько желанием докопаться до глубинных корней бесконечных иллюзий и заблуждений…»⁵⁹. Отсюда следовали три направления деятельности, которые автор выдвигал для социологии в целом, но прежде всего — для себя: социологизация изучения исторических процессов, происходящих в России; разработка новых методов сбора и интерпретации данных; представление обществу достоверной информации, помогающей ему понять себя⁶⁰.

Исходным пунктом всех теоретико-эмпирических обобщений Грушина является система критериев⁶¹, определяющих логику его анализа менталитета. В отличие от многих историков, политологов, социологов, подчеркивающих неуловимость, неформализуемость того, что обозначается понятием «менталитет», Грушин осуществляет свои поиски в четко описываемой десятимерной системе координат, которую можно назвать «ментальным пространством Грушина».

Прежде всего Грушин говорит о мере включенности населения в тот или иной предметный сегмент жизни общества, то есть об интересах людей. Критерий второй — глубина понимания людьми действительности, другими словами, когнитивная способность населения и соотношение в массовом сознании рефлективного и нерефлективного. Далее следует — уровень знаний публики, или объем и качество информации, которыми обладают массы. Следующий критерий — способность населения рефлектировать по поводу происходящего и умение артикулировать, выразить собственную рефлексию. Пятый критерий, характеризующий менталитет, — это ценностные ориентации населения, детерминирующие его предметные интересы. Шестой — отношение населения к своему обществу, в том числе мера поддержки массами соответствующего строя, глубина доверия государству и обществу, симпатии к власти. Еще один критерий базируется на том, что менталитет не сводим к рациональному отношению к социальной действительности, но включает эмоционально-психологическое самочувствие населения, к примеру довольство/недовольство людей жизнью и меру оптимизма/пессимизма. Восьмой критерий исходит из того, что познание менталитета включает исследование реактивной способности населения, то есть степени готовности к той или иной деятельности: активно оно или пассивно. Предпоследнее в системе грушинских критериев характеристическое свойство массового сознания — это его дифференциация, измеряемая по шкале «монизм-плюрализм». Наконец, десятый критерий — степень целостности/разорванности массового сознания, его внутренней противоречивости, мера уверенности/неуверенности людей в разделяемых ими точках зрения на окружающий мир.

Грушин отдает себе отчет в том, что его система критериальных параметров массового сознания может быть расширена, а значит — в той или иной мере изменена; но, с другой стороны, он отмечает ее прагматическую ценность: она позволяет решать многие теоретические и практические проблемы исследования общественного мнения. Перечисленные критерии позволили Грушину разработать метод «оживления» и прослушивания голосов, «оцифрованных» им же многие десятилетия назад, и эта научная технология действительно решает поставленную им перед собою задачу — «умножить знание общества о самом себе»⁶². По сути, анализ Грушина дает возможность кому-то вспомнить, но преобладающему большинству будущих читателей — узнать менталитет ряда поколений советских людей. В целом, то, что им делается, можно назвать созданием истории современной российской ментальности.

Однако это гражданское и общенаучное достижение Грушина не будет до конца раскрыто и оценено, если не рассмотреть сущностных особенностей используемых им интерпретационных правил. Если в строительстве, формировании «ментального пространства» Грушин предстает прежде всего как логик, один из диастанкуров, то при сопоставлении и сравнении всех видов «разношерстной информации» он действует как обществовед и журналист, стремящийся к максимально тщательному анализу и описанию массового сознания и мира мнений.

Разработанный и испытанный Грушиным подход к осмыслению «фотографий» сознания прошлого хотелось бы называть голографическим. В основе голографии как направления физики лежит способ получения объемных изображений предметов на фотопластинке (голограмме). Грушину же удается плоское в прошлом «изображение» сделать объемным; при этом становится возможным рассмотреть и описать те свойства «сфотографированной» много лет назад реальности, которые не обнаруживались в ее плоскостной, двумерной проекции.

Вообще говоря, известная доля голографичности — временной, пространственной, предметно-объектной — присуща любому профессионально выполненному вторичному анализу социологической информации; при отсутствии «выпуклости», лучше сказать, вытянутости по оси времени или географической растянутости, вторичный анализ можно считать просто выхолощенным.

В физике для получения голограммы необходимо одновременно осветить фотографическую пластинку двумя когерентными световыми пучками; предметным, отраженным от снимаемого объекта, и опорным — приходящим непосредственно от лазера. Многокритериальность грушинского анализа, то есть облучение познаваемого феномена качественно разными «световыми пучками» создает основу, логический каркас интерпретации прошлого. Технологичность предложенного Грушиным метода делает последний научным, то есть в целом воспроизводимым. Тем не менее думается, что голографичность интерпретации Грушина — особая; она творческая и потому принципиально личностная.

Не имея возможности для развернутого описания грушинской многокритериальной техники изучения общественного мнения, ограничусь одной историко-науковедческой аналогией. Речь идет о факторном анализе, объединяющем в себе набор формализованных математических приемов и трудно формализуемых правил интерпретации факторных решений. Каждый пользователь факторного анализа знает, что процесс ротации, несмотря на наличие формальных правил его оптимизации, и содержательная интерпретация факторов во многом определяются исследователем. Потому даже по прошествии ста лет после возникновения простейшей спирменовской модели факторного анализа, семидесяти лет — после появления пионерных работ Терстона и многих десятилетий компьютерного решения всего множества факторизационных задач, этот метод продолжает оставаться и наукой, и искусством. Личностные особенности ученого, его приверженность тем или иным научным воззрениям и школам, понимание семантики наблюдаемых переменных — все это присутствует в его интерпретации обнаруженных латентных факторов.

Полагаю, что это краткое отступление поясняет смысл сказанного о личностной окрашенности грушинской голографичности; тем не менее немного поясню это утверждение.

Во-первых, в нашем случае вторичная интерпретация огромного массива данных об общественном мнении россиян осуществляется не «человеком со стороны», но автором или соавтором программ и методик, использовавшихся в опросах. Таким образом, современное прочтение результатов многих ставших уже далекими зондажей общественного мнения для Грушина является не новой исследовательской задачей, не «игрой с листа», но поиском ответов на вопросы, которые он давно задавал сам себе. Тогда ответы, которые в полной мере удовлетворили бы «сегодняшнего» Грушина, либо не были найдены, либо — учитывая специфику времени — не были озвучены. Зная о глубочайшей включенности Грушина в свое дело, можно утверждать, что эти вопросы или их модификации фактически постоянно находились в поле его зрения и поиск ответов на них не прекращался. Будь это не так, он скорее всего не пытался бы искать на них ответы и сегодня.

Во-вторых, в грушинской голографичности присутствуют следы того, что сам автор обозначает термином «социотрясение». За годы, отделяющие настоящее от 1960;1970;х и даже 1980;х годов, в СССР/России произошли глубинные социальные преобразования различной направленности и окрашенности. Все это объективно требовало от социологов углубления методологии и уточнения языка познания и ориентировало их на поиск новых методов, приемов изучения всех граней мира социальных отношений, в том числе — массового сознания. Можно утверждать, что аналогичной продолжительности время, но лишенное драматической тишины и неимоверного грохота эпохи «социотрясения», не дало бы Грушину того видения прошлого, которое обозначается здесь понятием «голографическое».

Ламинарное, гладкое течение времени, медленное, застойное движение лет не способно было бы подтолкнуть исследователя к перепрочтению давно собранной информации; но, если бы это все же произошло, новая интерпретация была бы лишь детализацией и некоторым обобщением прежней картины. Наоборот, турбулентность, вихреобразность временного потока, скачкообразность развития всех сфер и социальных институтов, появление кардинальных разломов в массовом сознании, ослабление памяти населения, потеря им привычных социальных ориентиров и невозможность отыскания новых маршрутов движения постоянно требовали от всех серьезных социологов, в том числе и от Грушина, историчности в рассмотрении объекта и предмета их анализа. Грушин этот вызов осознал и принял. Более того, он — один из немногих, кто сохранил информацию, собранную в течение десятилетий исследований.

В относительно спокойные времена развитие многих явлений и процессов, по сути, сводится к самовоспроизводетву, и потому их познание во многом сродни изучению, описанию гладких фигур, которые в каждом их сечении вдоль временной оси имеют одно и то же строение. Скажем, образуется нечто, напоминающее составленный из цветных колечек детский цилиндр или ровненькую стопку аккуратных блинов. В последнем случае каждый слой имеет одну и ту же форму, один и тот же цвет, вкус и запах. Наблюдать эту фигуру с равным успехом можно с любой точки обзора. В бурные моменты истории явления, развивавшиеся в разных нишах социального бытования, сплетаются, склеиваются необычным, хитрым, неожиданным способом; процессы, долгие годы демонстрировавшие непрерывность и гладкость, разрываются или претерпевают скачки, и геометрия каждого года приобретает свою уникальную конфигурацию. В итоге получается фигура, мало похожая на упомянутый выше цилиндр, она скорее напоминает химеры, украшающие средневековые соборы. Описать каждую из них с одной позиции в принципе невозможно; исследователь должен либо обходить их вокруг, либо многократно их поворачивать.

Если сделать голографический снимок какого-либо предмета и осветить его лазерным светом, то возникает «восстановленная голограмма» — объемное изображение этого предмета. Меняя точку наблюдения, можно заглянуть за предметы на первом плане и увидеть детали, ранее скрытые от взгляда. Грушинская интерпретационная технология, по сути, является рассмотрением социально-временных химер с многих точек зрения. Это некий аналог ротации, используемой в факторном анализе.

Стремление Грушина к изучению чудом сохраненного им архива и его установка на создание исследовательской технологии нового прочтения прошлого стали прямым продолжением его гражданского и профессионального осмысления цивилизационных изменений, начавшихся в России в годы перестройки. Он говорит о «кардинальной ломке социальной структуры», «коренной смене самой человеческой породы», «полном крушении существовавших в обществе до того модусов человеческого бытия». Суть происходящего видится им в «замене традиционно российской формы жизни» новыми формами, которые «в современном мире связываются с понятием евроамериканской цивилизации». На смену рабу и холопу придет свободная личность. Россия отойдет не только от идеологии и практики коммунизма, но от русизма как такового. Произойдут коренные изменения в натуре российского народа, в его менталитете⁶³. Таким образом, «четверокнижие» Грушина — это не только итог его почти полувекового теоретико-эмпирического изучения менталитета россиян, но одновременно — программа и инструмент мониторинга массового сознания населения меняющейся России.