Крупная промышленность после Петра (при ближайших его преемниках и Екатерине II)

При ближайших преемниках Петра вплоть до 60-х годов XVIII ст., т. е. до начала царствования Екатерины II, продолжается та же политика насаждения крупной промышленности и остается в тех же формах покровительства и поощрения, какие применялись Петром. По-прежнему раздаются ссуды предпринимателям. Владельцы суконного предприятия Третьяковы получили в три приема ссуду в 27,5 тыс. руб., Шигони с товарищами 25 тыс. руб., Затрапезный с братьями на полотняное и бумажное предприятие 20 тыс., фон Шемберг даже 50 тыс. Компании Евреинова в 1736 г. сверх ссуды в 10 тыс. были переданы мастеровые с других суконных предприятий, мельницы безоброчно на 10 лет, дубовый лес, сколько потребуется, и она освобождена была от уплаты внутренних пошлин на свои изделия на 10 лет, с тем чтобы компания доставляла сукна и каразеи, «потребные для войск». Такая же свобода от пошлин была представлена воронежскому купцу Поставалову под тем условием, чтобы и он «мундирные сукна и каразеи» приготовлял с «вящим прибавлением и лучшею добротою»^[1]. В обоих случаях речь идет, следовательно, о нужных казне предприятиях, о работающих на армию.

Принцип монополии, предоставляемой предпринимателям, по-прежнему господствует. В 1753 г. предоставлена исключительная привилегия производства ситцев компании Чемберлена и Козенса; в 1755 г. дана такая же привилегия выделки обоев на 10 лет Ботлеру, а пять лет спустя она была снова продолжена на 10 лет; в 1747 г. Черников и Сафьянов в Москве получили монополию производства пуховых шляп в Московской губернии, а в 1752 г. то же право предоставлено Сокольникову и Боткину для Петербургской губернии; в 1762 году Ягужинский, владелец предприятия по выделке шелковых чулок, выхлопотал запрещение устраивать новые чулочные предприятия в России на пять лет, а барон Сивере, ссылаясь на то, что его собственная бумажная фабрика может снабдить своими изделиями всю Петербургскую губернию, добился даже того, что в 1754 г. его конкуренту Ольхину было запрещено Сенатом «распространять свою бесполезную фабрику»^[2].

Та же политика осуществляется и в области снабжения предприятий нужной им рабочей силой. Нищих и бродяг по-прежнему отправляли на работу. В указе 1736 г. читаем: если какие «подлые и неимущие пропитания и промыслов» люди из разночинцев и купечества мужского пола и «женского полу хотя б чьи они не были скудные, без призрения по городам и по слободам и по уездам между двор будут праздно шататься и просить милостыни», то отдавать их на пять лет на фабрики и мануфактуры, «дабы там за работу и за учение пропитание получали и напрасно не шатались». В 1753 г. было предписано «шатающихся по миру мужского пола разночинцев, кои в службы не годны, а работать еще могут, отдавать на фабрики в работу, так же и баб и девок и малых и из богаделен определенных на жалованье отнюдь по миру ходить не пускать». Поэтому в 1762 г., когда оказалось в Петербурге много просящих милостыню солдаток, Сенат велел их отправлять в Мануфактур-коллегию для распределения на фабрики в Петербурге и окрестностях^[3]. На фабрики отправляли и разночинцев, «не имущих купечества и промыслов», и заштатных церковников, и незаконнорожденных, «зазорных детей», как они именовались, начиная с 12 лет, причем большая часть отдаваемых на время оставалась там навсегда, была прикреплена к предприятию.

Наряду с этими свободными гулящими людьми, не помнящими родства и незаконнорожденными детьми, рабочую силу добывали по-прежнему путем покупки крестьян к фабрикам (поссессионные крестьяне), причем в 1752 г. было точно определено, в каком количестве такая покупка дозволена лицам недворянского звания, — ко всякому стану от 12 (на тафтяных, платочных, ленточных, полотняных предприятиях) до 42 (на суконных), а женского полу, «сколько при мужьях обретаться будет, владельцам железных заводов — на одну домну по сто, да к двум молотам — по 30 дворов», полагая на двор по четыре души^[4]. По сведениям, собранным в начале царствования Екатерины II, оказалось, что к фабрикам было куплено более 20 тыс. душ (из них на фабричной работе находилось всего 38%, а в деревнях для крестьянских работ было оставлено 62% — указ 1752 г. этого требовал), а к горным заводам более 40 тыс. душ, всего же 67,5 тыс. душ, почти на 94 тыс. меньше, чем могло бы быть на основании указа 1752 г.^[4] Последнее находится, по-видимому, в связи с постепенным распространением вольнонаемного труда. В начале 60-х годов при всех фабриках, состоявших в ведомстве Мануфактур-коллегии, имелось 38 тыс. рабочих, которые распределялись приблизительно в одинаковой доле (по одной трети между казенными и приписными по ревизиям (14 тыс.), собственными (вотчинными) и купленными (11,5 тыс.) и вольными и наемными (12,5 тыс.), так что число последних доходило ко времени указа 1762 г. до 33%, одной трети всех рабочих^[6]. Указом Петра III1762 г. предписано было «всем фабрикантам и заводчикам… отныне к их фабрикам и заводам деревень с землями и без земель, покупать не дозволять, а довольствоваться им вольными и наемными по паспортам за договорную плату людьми». Это было подтверждено и Екатериной II — выдвинут принцип производства при помощи свободного труда^[7].

Если таким образом Петр Великий дал «тему для дальнейших правительственных мероприятий и эта западноевропейская „тема“ повторялась в русском законодательстве и эксплуатировалась русской жизнью и впоследствии», то разница все же получалась та, что, как указывает Н. Н. Фирсов, при Петре «преобладает серьезный государственный взгляд», тогда как при его преемниках государственные цели на практике начали сильно эксплуатироваться видными властными деятелями для личных целей. Официальные лица, близкие к правительственной власти, захватывают в свои руки наиболее выгодные промыслы, они образуют компании для эксплуатации рыболовных, китоловных, звериных промыслов, горных заводов, становятся «содержателями» этих казенных предприятий, и эти компании затмевают собою даже самые крупные купеческие товарищества. При этом «с каждым новым правительством на место прежних влиятельных людей вставали новые, желавшие, подобно своим предшественникам, при помощи связей, приобрести себе экономические блага на законном основании»^[8].

Так, при Анне Иоанновне старался прибрать в свои руки русскую промышленность барон Шемберг, вызванный всесильным Бироном из Саксонии для усовершенствования русского горного промысла и поставленный им в качестве генерал-берг-директора во главе вновь учрежденного взамен прежней Берг-коллегии Берг-директориума. Вскоре генерал-берг-директор подал императрице донесение, в котором указывал то, что он «приметил», что «горное дело по сие число не особенно развилось» и что вследствие этого казенные доходы «не так довольны, как им быть надлежало»; «по его рассуждению», правительство больше получит прибыли, если заводы будут совершенствоваться «не единым казенным коштом», но и «издивением приватных людей». «А понеже, — продолжал он, — в недавнем времени представлено», что в Верхотурском уезде при горе Благодать существуют заводы, которые испрашивает в содержание Петр Осокин, по «некоторым неправильным кондициям», то, неожиданно заключает он, эти заводы «на себя принять готов».

Требования Шемберга были весьма большие. Он хотел получить, кроме заводов, и субсидию, местности в Лапландии и по Белому морю «для построения вновь заводов» и притом получить эти земли «в потомственное владение» с правом бесконтрольной торговли своими товарами, чтобы «ни в котором виде никто его не отягчал и препятствия не чинил», далее он просил разрешения приписать к своим заводам крестьян не только в том количестве, которое нужно для начала дела, но и сколько потребно будет «впредь, когда заводы размножатся». Его заводы должны быть освобождены от всех «нынешних и будущих податей, налогов и пошлин», и, наконец, чтобы нажиться на снабжении своих рабочих припасами, просил запретить им самостоятельно приобретать для себя вино, табак, пиво и «прочие харчи», ибо он желал не только развивать российскую промышленность, но и удерживать рабочих от «непорядочных поступков».

Удовлетворение его ходатайства было, по-видимому, Шембергу заранее обеспечено, но для того, чтобы придать всему этому законное основание, была образована комиссия «о горных делах», которая, согласившись с Шембергом в одних вопросах, по другим, однако же, разошлась с его мнением. В частности, напоминая об указе 1714 г., запрещавшем «ступать в торги и подряды», касающиеся к тем местам, где они служат, что подтверждалось и указами Анны Иоанновны, комиссия возбуждала вопрос о том, не будет ли государственным интересам «предосудительно», если «горные управители» станут заниматься горными промыслами: «когда они будут интересны, то кому надзирание за ними иметь»?

Однако все это делалось, по-видимому, только для вида, ибо граф Остерман, высказываясь по поводу взглядов комиссии, находил, что такое совместительство вполне возможно, ибо «те горные начальники или служители лучшие способы имеют рудокопные дела производить по горному обыкновению» и будут еще подавать пример «другим заводчикам». Что же касается указа 1714 г., то он «к сему делу не приличествует, и императрица может новые «потребные» указы «учинить», «добрыми же регламентами… все те от комиссии опасаемые предосуждения… могут быть отвращаемы».

В результате последовал берг-регламент, которым постановлялось горные заводы отдавать частным компаниям, и в то же время опубликована была привилегия барону фон Шембергу, вполне совпадавшая с его желаниями. Причина предоставления ему столь широких прав заключалась не только в близости его к Бирону, но и в том, что последний и сам «захотел порадеть о государственной казне», чего ради он и решил сделаться негласным компанейщиком: скрываясь за спиной Шемберга, Бирон желал половину доходов берг-компании брать себе.

И сама императрица писала: «а от нас в сию компанию дается 50 тыс. руб.» И эту сумму она могла внести не только за счет своего фаворита Бирона, но и от собственного имени, являясь, следовательно, также заинтересованной в этом деле.

Вместе с правительственным переворотом и воцарением Анны Леопольдовны, с падением Бирона положение компании Шемберга должно было пошатнуться, и один из участников упомянутой выше комиссии о «горных делах» граф Головкин стал указывать на то, что и помимо полученных уже им горных заводов Шемберг имеет возможность прибрать к рукам и «достальные» казенные заводы, ибо раздача казенных горных заводов находится в его ведении, так что он «может некоторые на собственную персону получить», а если не захочет сделать такого выдающегося «воровства», то ничто не мешает ему «вступить в компанию… с прочими желающими партикулярными людьми». Он выступает «не яко горных дел командир, а сущий содержатель заводов… понеже большею частью должен будет свои интересы наблюдать».

Только при Елизавете Петровне в 1742 г. у Шемберга были отняты все промыслы и велено было взять его «под караул». Однако грозное начало следствия вскоре сменилось более мягким продолжением, ибо один из компаньонов Шемберга сумел задобрить сильных «персон», давая им взаймы, и многие сенаторы старались всеми правдами и кривдами выгородить саксонца. Долг его казне составлял по одному подсчету 308, по другому 372 тыс. руб. — сумма огромная для того времени. Но деньги он успел переправить за границу, куда и сам бежал, так что для казны получились крупные убытки.

Во всяком случае перемена в новое царствование произошла, горные заводы, как и прочие промыслы, находившиеся в руках Шемберга, должны были перейти к другим лицам, «в соответствии с интересами лиц сильных расположением новой правительницы». В самом деле, очень скоро, в 1748 г., беломорские рыбные промыслы, прежде эксплуатируемые Шембергом, поступили в содержание самого влиятельного вельможи елизаветинского времени — графа П. И. Шувалова, затем ему же были переданы и рыбные промыслы в Астрахани и на Каспийском море, остававшиеся «с давних лет впусте», а вскоре было удовлетворено и ходатайство его о предоставлении ему моржевых, звериных и сальных промыслов по берегам Ледовитого океана. «После всего этого нетрудно было предвидеть, что гр. Шувалов запросит и горные промыслы, которые после Бирона и Шемберга, по-видимому, невольно ассоциировались с рыбными и звериными промыслами»^[9]. Действительно, гр. Шувалов не замедлил с новой челобитной «об отдаче ему гороблагодатских железных заводов, отнятых за несколько лет до этого у Шемберга». Сенат определил отдать ему и эти заводы, ссылаясь на то, что сальные и рыбные промыслы им «в такое размножение приведены, в каком никогда они не бывали». Впоследствии же пришлось гороблагодатские заводы, отданные Шувалову за ничтожную сумму в 90 тыс. руб., взять обратно в казну в счет лежавших на нем долгов казне за 750 тыс. руб., иначе говоря, правительство взяло обратно свои заводы уже по весьма дорогой цене^[10].

Таким образом, монопольные компании привилегированных лиц оказывались для казны весьма убыточными. Если Шемберг так и не возвратил той суммы в размере свыше трехсот тысяч рублей, которую он остался должен казне, то и Шувалов еще в 1760 г. не внес числившихся на нем 186 тысяч. И в других случаях положение казны было не лучше. Так, например, Симбирская компания Воронцова, которая взяла на откуп таможенные и кабацкие сборы, задолжала казне в 1740—1741 гг. 129 тыс. руб., которые пришлось взыскивать судебным порядком. Но взыскание подвигалось весьма медленно, ибо посланный для этой цели прокурор Жилин заявлял, что члены компании внести долг не в состоянии и «неплатеж чинится не для какого отбывательства, но по самой необходимой нужде… понеже эти купцы весь свой капитал… по купецким обрядам употребляли в оборот». Однако поверенные купцов средней и меньшей гильдии привезли в Петербург донесение императрице Елизавете, в котором они объясняют, что «оные хищники» Воронцов с компанией вполне в силах уплатить причитающуюся с них сумму, что они «свои многие торга и промыслы имеют под чужими именами» и что прокурор Жилин «чрез происки их Воронцова с товарищи… оставя их самих… показанную сумму» взыскивает со всего симбирского купечества, причем «бьет их братию среднюю и меньшую гильдию батожьем смертельно, морит в колодках и принуждает подписываться к платежу той суммы с каждой души по 6 рублей со излишеством». Равным образом и бурмистр Иван Твердышев, который находится в той же «воровской компании и платежу повинен как за отца своего, так и за себя до 6000 рублей… приказал среднюю и меньшую братию… из домов их таскать також жен их и детей, и сажает всех в тюрьмы и морит в колодках… без выпуску… смертельно», отчего многие «могут в недолгом времени помереть», особенно женщины «от приключившихся родов», иные же «от такого страха… принуждены» были разбежаться, «оставя домы своя»^[11]. Получается любопытная картина хищений «персон», с одной стороны, подкупа правительственных чинов, с другой стороны, и разорения ими же людей «маломочных» — с третьей.

Под влиянием такого рода хищения казенного интереса правительство стало охладевать к системе монополии, и последняя ослабевает уже при Елизавете. Но решительная перемена наступает лишь при Екатерине II. Депутаты не только от крестьянства, но и от купечества в комиссии о составлении проекта нового уложения не раз заявляли, что «вольность есть главное к распространение коммерции средство», и точно так же дворяне указывали на то, что «торг, жилы государства, любят волю, а не принуждение». На этом основании и те и другие приходили к заключению, чтобы «никакой казенной или партикулярной торг в одни руки никому не повелено было отдавать, а оставить все торговые промыслы в вольности».

Исходя из того, что «торг есть дело вольное», Екатерина «с самого начала своего царствования уничтожила все монополии» и все отрасли торговли отдала в «свободное течение», как говорится в «Записке».

Уже указом 1762 г. отменено было предоставленное Шемякину исключительное право привозить в Россию и продавать потребный для фабрик шелк всяких сортов как сырец, так и крашеный без платежа пошлин; далее упразднена привилегия петербургской ситцевой мануфактуры на исключительное производство ситцев и дозволялось всем, в том числе крестьянам, заводить такого рода предприятия «ради очевидно от них государственной и народной пользы»^[12]. В следующем году появился указ, в котором говорилось, что императрица, «при неусыпном старании и попечении о благоденствии своих подданных, уважая общую их и государственную пользу в размножении фабрик, и приняв за правило, дабы не оставалось то в одних руках, чем множество желающих пользоваться могут, приказала делание сусального листового золота и серебра, також бумажных и полотняных обоев позволит производить всем, кто пожелает, беспрепятственно», привилегия же купцов Федорова с товарищами была уничтожена^[13]. Еще год спустя дозволено было всем без исключения заводить всякого рода фабрики и заводы, «особливо такие, с которых вещи на содержание полков потребны, т. е. суконные, кожаные, глиняные или гусарских киверов, пуговичные, полотняные, конские, овчарные и другие полезные»^[14].

В 1767 г. Екатерина II высказалась и против казенных монополий. «Когда сия фабрика, — говорится в указе по поводу состоящей под ведомством Кригс-комиссариата казенной кожевенной фабрики, — будет не в казенных руках, тогда, я чаю, достаточно и кож будет. Монополиум, к сей казенной фабрике присоединенный, был вреден народу, и казенная от того прибыль не награждала того вреда». К этому в указе прибавлено, что вообще «никаких дел, касающихся до торговли и фабрик не можно завести принуждением, а дешевизна родится только от великого числа продавцов и от вольного умножения товара»^[15].

В «Наказе» по поводу казенных монополий читаем: «Чем же могут бедные люди пропитать жизнь свою, если мы вступим в их звание и промыслы? Кто может нас воздержать, если мы станем входить в откупа? Кто нас заставит исполнять наши обязательства?» Надо «хранить всегдашним правилом, чтобы во всех случаях избегать монополий, т. е. не давать, исключая всех прочих, одному промышлять тем или другим».

Наконец, отказ от системы монополий и привилегий был окончательно провозглашен манифестом 1775 г., согласно которому «всем и каждому дозволяется добровольно заводить всякого рода станы и производить на них всевозможные рукоделия, не требуя на то уже иного дозволения от вышнего или нижнего места».

В силу этого, например, в области текстильной промышленности наступили замечательные облегчения. В том же году дозволено было всем рыть корень марены и продавать его, ибо, по словам указа, оставление этого по-прежнему в одних руках причинило бы подрыв фабрикам и красильщикам. Вместе с тем уничтожено было право, данное в 1751 г. на 30 лет, на исключительное производство и продажу кубовой краски.

Из этого, конечно, не следует, что при Екатерине исчезла вся система покровительства промышленности. Екатерина вовсе не была поклонницей системы полной экономической свободы, находя, что «вольность торговли не то, когда торгующим дозволяется делать, что захотят, сие было бы больше рабства оные; что стесняет торгующего, то не стесняет торговли». Высокие таможенные тарифы, запрещения вывоза за границу различных товаров, необходимых для дальнейшей обработки в России (например, льняной пряжи), разрешение беспошлинной продажи внутри страны и за границей изделий вновь вводимых в России отраслей производства, как и выдача ссуд из казны и вывоз иностранцев, — все это практиковалось и при Екатерине. В особенности в первые годы царствования Екатерины II вызываются в большом количестве иностранные промышленники и им даются значительные льготы, как-то: ссуды, освобождение от податей, отведение земли под здание мануфактуры. Промышленники обязываются привести с собой мастеров, провоз и содержание которых казна берет на себя, и они должны взять в обучение русских мальчиков и сделать их искусными работниками.

На таких основаниях был заключен в 1764 г. договор с французами Палисом и Сосье, из которых, однако, только второй завел в Саратове производство шляп и поставлял их для войск; в 1779 г. предприятие его за долги было взято в казенное управление. Одновременно подписан был контракт на тех же условиях с Жаном Пьером Адором «делать всякие галантереи с разными цветами и финифтью… как например, цепочки золотые к часам с ключами, футляры зубочистные, яички, шпажные эфесы и все прочие тому подобные вещи, какие от Двора повелено будет». Француз Вердье, получив ссуду в 6 тыс. руб., обязался развести шелковицу и начать выделку шелковых чулок в Саратове «добротою против французских» и должен обучить этому искусству 12 человек учеников из гарнизонной школы. Амстердамский уроженец Яков Радке является в 1769 г. в Россию для производства «прорезных и неразрезных бархатов» и прочих материй и получает ссуду в 50 тыс. руб., но за недостатком средств он своего заведения не открыл. В 1764 г. заключены контракты с часовыми мастерами Фаци и Феррье, которым дается дом в 18 комнат с содержанием его от казны, право беспошлинного ввоза инструментов и материалов и ссуда на устройство предприятия в Москве и на вывоз мастеров из-за границы в размере 18 тыс., они же обязуются взять в обучение 12 мальчиков в возрасте от 12 до 15 лет. По договору 1767 г., Буше заводит табачную фабрику и обязывается обучить своему искусству 20 русских учеников, за что получает пособие в 12 тыс. (по 600 руб. за каждого) и сверх того по 1200 руб. в год на содержание их в течение первых шести лет. До 1769 г. был устроен иностранцами еще ряд предприятий (в Петербурге, Саратове, Астрахани, Ревеле) — пять шелковых, одно бумажных материй, мыловаренное, кружевное, столярное; многие из них получают пособия в 400, 600, даже в 200 руб., другие, напротив, в 5, 15 и 20 тыс.^[16] В дальнейшем, однако, вызов промышленников сокращается — он был сопряжен со слишком большими расходами. Любопытно при этом, что иностранцам, устраивавшим в России фабрики и заводы, даже дано было в 1763 г. разрешение покупать к ним крестьян^[17] и в приведенных выше случаях вызова их часто упоминается об отведении им земли, согласно манифесту 1763 г. — тогда как годом раньше этого права были лишены русские промышленники.

Это последнее запрещение заставило русское купечество пользоваться в своих предприятиях вольнонаемной рабочей силой — дворяне по-прежнему могли прибегать к труду своих крепостных — явилось важным событием в истории русской промышленности, значительно расширив свободный труд в предприятиях, по сравнению с принудительным, хотя, конечно, те предприятия, которые уже раньше имели посессионный характер, т. е. к которым были приписаны деревни, сохранили их за собой и впоследствии. Дворяне, впрочем, в своих наказах в Екатерининскую комиссию находили, что у тех фабрикантов из купцов, кои не имеют вотчин (т. е. приписанных крестьян), «фабрики и заводы в цветущем состоянии, а кто имеют вотчины, то только единственно содержат оные для славы и о размножении фабрик и заводов совсем не радеют». Целый ряд дворянских наказов просит о сохранении в силе запрещения покупки крестьян к заводам — купеческие наказы, естественно, настаивали о возвращении этого права, — причем находили, что от производства работ вольнонаемными людьми получается выгода и дворянству, так как их крепостные получают хороший заработок. «Содержатели из купечества разных фабрик и заводов многочисленно имеют за собой во владении крестьян… живут они единственно в увеселительных своих роскошах и лености, а остальные свои деньги уповательно давно уже с крестьян работою и доходами получили», почему все деревни следует у фабрикантов отнять и перечислить к дворцовым^[18].

Что же касается отдачи на заводы тех «подлых и неимущих людей», которые «праздно шатаются и просят милостыню», женщин, арестованных полицией и т. д., то эти меры применяются по-прежнему и при Екатерине И. Сенат подтвердил, чтобы и публичные женщины, отсылаемые полицией в Мануфактур-коллегию, отправлялись последнею на фабрики^[19].

На парусной фабрике, переведенной в 1772 г. из Москвы в Новгород, мы находим в Новгороде к концу XVIII ст. наряду с крепостными и рекрутами также нищих и бродяг или так называемых «праздношатающихся». Вообще при переводе ее в Новгород указывали на то, что она «неминуемо всех праздных новгородских к сей работе притянет, им достанет пропитание и предовольно чрез то достанет ей рук»^[20], — та же мысль, которая обычно высказывается при устройстве мануфактур в западноевропейских городах. Речь идет об использовании праздных людей, о борьбе с нищенством и добывании этим путем необходимой для новых предприятий рабочей силы. В конце XVIII ст. устроена была в Петербурге казенная полотняная фабрика на 60 станов, причем рабочими на ней должны были быть дети из воспитательного дома, так что новое предприятие, содействуя развитию промышленности, в то же время спасало бы незаконнорожденных от гибели — нищенства и тунеядства. Еще и впоследствии та же идея сохраняла свое значение. В 1809 г. в Петербурге была заведена суконная мануфактура при работном доме, и арестанты, помещенные в последнем, должны были на ней работать, хотя из этого ничего не вышло^[21].

Вообще в 1783 г. Екатериной были созданы в Петербурге — на иностранный манер — два «рабочие и смирительные дома», которые предназначались не для преступников, а «для работы и наказания всякой ленивой черни, безпашпортных, беглых крепостных людей и служителей, здоровых нищих, пьяниц, забияк, распутных людей, бездельников», а также мелких воришек. «Пребывание в работных домах, — говорит Георги в своем „Описании столичного города СанктПетербурга 1794 года“, — бывает довольно чувствительно для всех к тому осужденных, не взирая на кроткое с ними обхождение, как в рассуждении невыходного заключения самого, так и ради непременного и точного исправления задаваемой работы и весьма умеренной пищи, а потому и может служить отвращением для всех к беспутному житию склонных». Сидельцы их занимаются «разными трудными работами для ремесленников», между прочим «растирают они сандал», т. е. распиливают сандаловое дерево^[22].

Наряду с этой категорией рабочих (беглых, не помнящих родства, отданных за нищенство) и купленными к фабрикам и заводам, находим еще третью (они все именовались в XIX ст. поссессионными) в виде казенных мастеровых, отданных заводчикам вместе с заводами, к которым они были приписаны. Положение этих мастеровых нередко с передачей заводов частным лицам значительно ухудшалось, и заводчики, применявшие и труд собственных крепостных, не проводили различия между теми и другими, заставляя их выполнять работы, которых они ранее не производили, сдавали в рекруты, подвергали тяжелым наказаниям. Такое понижение казенных мастеровых на уровень крепостных вызывало среди них нередко волнения и отчаянную борьбу за свои права. Но нелегко было им добиться признания своих прав, ибо и государственные органы, которые, казалось бы, должны были разбираться в различиях между категориями заводских рабочих, как, например, Мануфактур-коллегия, рассматривали казенных мастеровых «равно яко крепостных» и никаких особых прав за ними не признавали^[23].

0 положении посессионных рабочих во второй половине XVIII ст. мы узнаем главным образом из дел о волнениях казенных мастеровых на уральских горных заводах, как и из обследования фабрик, произведенного в первые годы XIX ст. Картина получается весьма нерадостная. Рабочие жалуются на замедление в уплате заработанных денег, на то, что их не вознаграждают за остановки в работе, происходящие не по их вине, что им приходится выполнять и нефабричные работы, что их заставляют покупать продукты в хозяйской лавке по повышенным ценам, что им вместо денег платят припасами, что им не дают отдыха в субботу после обеда, в праздничные и воскресные дни. На горных заводах они вынуждены были, так как они были заняты другими работами, нанимать за себя для различных работ, например для рубки дров, посторонних лиц, которым они платили не по 25 коп., как получали сами, а по 35 и 40 коп. На горных заводах рабочий день обычно продолжался 11 часов, на фабриках (поссессионных) 12 час., но были и случаи более продолжительной работы — в 13 и 13,5 часов, иногда и до 15 часов, так что работники прядут и чешут шерсть «и стригут сукно в темноте». Определялось количество годовой выработки, обязательной для каждого мастерового, но оно устанавливалось на ревизскую душу, почему рабочим приходилось работать не только за себя, но и за стариков и малолетних. На многих фабриках и даже горных заводах применялся труд малолетних. На большой московской суконной фабрике жизнь рабочих была настолько невыносима, что они просили лучше отдавать их в солдаты, — а ведь отдача в солдаты производилась за преступления, и одно слово «солдатчина» вызывало в те времена представление о всевозможных ужасах. Какова была эта жизнь, можно судить и из обследования 1803 г., в котором говорится, что «поныне очень срамно было видеть, что большое число мастеровых и работных людей так ободрано и плохо одеты находятся, что некоторые из них насилу и целую рубаху на плечах имеют»^[24].

• [1] Полное Собрание Законов. Т. IX. №№ 6850, 7060. Т. XI. 8698. См.: Фирсов. Русскиеторгово-промышленные компании в первой половине XVIII ст. С. 60.
• [2] Полное Собрание Законов. Т. XII. № 9467. Т. XIII. №№ 10 144, 10 145. Т. XIV.№ 10 376. Т. XV. № 11 080. Т. XVI. № 11 630.
• [3] Там же. Т. IX. № 6858. Т. XV. № 11 485.
• [4] Там же. Т. XIII. № 9954.
• [5] Там же. Т. XIII. № 9954.
• [6] Семевский. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. С. 395. Лаппо-Данилевский. Торгово-промышленные компании в первой половине XVIII ст. С. 67.
• [7] Полное Собрание Законов. Т. XV. №№ 11, 490. Т. XVI. №№ 11, 638.
• [8] Фирсов. Русские торгово-промышленные компании в первой половине XVIII ст.С. 58 и сл.
• [9] Фирсов. Русские торгово-промышленные компании в первой половине XVIII ст.С. 75—92.
• [10] Фирсов. Русские торгово-промышленные компании в первой половине XVIII ст.С. 118 сл.
• [11] Там же.
• [12] Полное Собрание Законов. Т. XVI. № 11 630.
• [13] Там же. № 11 761.
• [14] Там же. Т. XVI. № 12 099.
• [15] Там же. Т. XVIII. № 12 949, 13 090.
• [16] См.: Писаревский. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII ст. и о нем: Шестаков, изд. Общества истории и древностей российских при МосковскомУниверситете.
• [17] Полное Собрание Законов. Т. XVI. № 11 880.
• [18] Сборник Исторического Общества. Т. IV. № 300, 395. т. VIII. № 562. Туган-Баранов-ский. Русская фабрика. С. 29.
• [19] Полное Собрание Законов. Т. XIX. № 13 664.
• [20] Мурзанова. На московско-новгородской парусной фабрике // Архив историитруда в России. Т. II. С. 2—3.
• [21] Столпянский. Из истории производств в Санкт-Петербурге за XVIII в. // Архивистории труда. Т. II. С. 95—96. ПО
• [22] Георги. Описание столичного города Санкт-Петербурга 1794 года. С. 322 сл.
• [23] Семевский. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. С. 413 сл., 436 сл.
• [24] См.: Семевский, Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. С. 401 сл.