Системность и целостность (1996)

Понятия «система», «системность» и их производные, завоевавшие высокий авторитет в немецкой классической философии, стали объектом насмешек в иррационалистически ориентированном сознании XIX—XX столетий, отвергавшем какую бы то ни было продуктивность «системосозидания», нередко отождествлявшегося с «систематизацией» как процедурой формально-педантичного упорядочивания имеющихся знаний; только в середине нашего века понятия эти были «реабилитированы» становлением теории систем и разработкой методологии системных исследований, однако и поныне данная методология и ее теоретическое обоснование встречают непонимание и даже враждебное отношение, особенно в среде гуманитариев. Проблема эта заслуживает тем более тщательного рассмотрения, что в ходе развития теории систем и выросшей на ее основе синергетики утверждалась всеобщность принципов системного и синергетического изучения реальности, и принципы эти все чаще применялись в научной практике в познании наиболее сложных — социо-культурных — систем.

Во многих моих работах начиная с 1970 г. разрабатывалась методология системных исследований в сфере социально-гуманитарно-социологического знания и излагались итоги конкретного изучения различных систем этого класса^[1]. Однако движение научной мысли, выразившееся, в частности, в разработке синергетических идей, и различные теоретические дискуссии последних лет заставляют вернуться к обсуждению методологических проблем современной познавательной парадигмы, в частности той проблемы, которая обозначена в названии настоящей статьи, и в этой связи обратиться к осмыслению истории становления системных представлений.

Уже у истоков античной философии возникает связка категорий «часть/целое», отражая становление аналитической мысли, которая осознала структурную организованность бытия: расчлененность материального предмета — звездного неба, человеческого тела, архитектурного сооружения — и связь его составных частей. Первоначальные структурные представления были связаны с формированием математического мышления, для которого «целое» есть сумма составляющих его «частей».

В последующем развитии философского и научного мышления отношение «целое/часть» сохраняло свое познавательное значение в той мере, в какой оно служило изучению природы, в которой все материальные объекты — от атомов до планет — оказывались частями более или менее сложных целостных образований — от молекул и клеток до Солнечной системы и созвездий, и сами оказывались не «атомарномонадными», но сложно-составными. Взгляд на целое как сумму его частей распространялся и на биологические объекты — на растение, животное, человека в его телесном бытии, а анатомические разрезы подтверждали, что такова организация не только внешнего облика человеческого тела, но и его внутреннего устройства. Значение математики как mathesis universalis в познании природы укрепляло суммативный подход к анализу материальной предметности бытия как состоящего из частей целого.

Углублению этого взгляда человечество обязано становлением своего эстетического сознания: уже греки интуитивно ощутили сверхсуммативный характер отношения «целое/части», рождающий красоту — свойство формы целого; свойство это было истолковано как «единство в многообразии» или «гармония» и конкретизировано в учении о пропорциональности тела человека и животного, здания и сосуда, музыкальной мелодии и орнаментального узора. Такое понимание красоты сохранялось на протяжении многих столетий, делая почти синонимичными понятия «красота» и «гармония», систематически рождая и попытки математически вычислить красоту — «поверить алгеброй гармонию», — и сознание безуспешности таких устремлений, ибо есть в красоте нечто иррациональное — французы называли это в XVIII в. Je ne sais quoi, а мы сегодня можем сказать: сверхсуммативный характер связи компонентов целого, который и делает его нерасчленимым целым, а не механической совокупностью элементов. Все же — такова диалектика ситуации! — и музыкальное, и архитектурное, и орнаментальное, и живописное, и поэтическое формообразование вплоть до модернистской «революции в искусстве» (Г. Зедльмайр) опиралось на более или менее строго проводимые принципы математического и геометрического расчленения формы.

Появление в категориальном аппарате философии понятия «система» в соотнесении с «элементами» поставило их в связь с близкой по смыслу категориальной парой «целое/часть». Отличие новой пары понятий, позволившее ей сохраниться и даже укрепить в наше время свои позиции, состоит в том, что «система» подчеркивает организованный характер некоего множества (так и определял ее основоположник концепции «системного подхода» Л. фон Берталанфи, и это ее понимание оставалось инвариантным во всех предлагавшихся с тех пор вариантах определения системы), тогда как в понятии «целое» содержится лишь указание на связь составляющих его компонентов; именно поэтому системный подход оказался теснейшим образом связанным со структурным анализом — вплоть до их нередкого отождествления, и по этой же причине из системного мышления выросла синергетика как учение о процессах самоорганизации сложных систем, тогда как холизм в философии, взяв за основу идею целостности бытия, не вышел за рамки ее аморфного понимания и потому серьезного вклада в развитие онтологии, эпистемологии и методологии познания внести не смог. Вместе с тем, теория систем не отбросила представление о целостности, но включила его в свою онтологическую концепцию как обозначение важнейшего свойства систем, которые, при самых высоких уровнях сложности и жесткой структурной расчлененности, сохраняют такую цепкую связь своих подсистем и элементов внутри последних, которая сильнее, чем их связи с внешней средой, что и обеспечивает системе возможность самосохранения, самосовершенствования, саморазвития при неизменной качественной определенности. Так системная «идеология» вобрала в себя представление об отношениях «целое/части», сделав одним из важнейших своих методологических принципов правило: «идти в процессе познания системы не от частей к целому, а от целого к частям».

Развитие системной познавательной парадигмы столкнулось, однако, с серьезным препятствием при первых же попытках ее применения к теоретическому познанию духовных объектов. Противоречивость возникшей здесь ситуации состояла в том, что духовные процессы и состояния не имеют таких выделенных и относительно автономных частей (подсистем и элементов), какие есть у материальных объектов; и все же приходится признавать, что «духовный субстрат» не однороден, а гетерогенен, и его познание приводит к отчетливому различению качественно своеобразных «частиц» или «волн» (переношу и эту сферу понятия квантовой механики, обозначающие элементы материального микромира): таковы обнаруженные уже античной философией различные психические явления — мышление, эмоции, воля и т. п.; интересно в этой связи античное понимание «катарсиса» — и потому, что он был выделен в целостной жизни человеческого духа как-то особое состояние, и потому, что, по Аристотелю, он сам имел составную структуру, объединяя чувства «сострадания и страха», сопряженные с сознанием ирреальности возбуждающего их поведения героя трагедии. Примечательно и то, что в христианской мифологии божественный «абсолютный дух» оказался составленным из трех частей — Бога-отца, Бога-сына и Святого духа. Троично и членение активности психики у 3. Фрейда (Я, Оно и Сверх-Я), и у наших современных психологов — М. Г. Ярошевского и П. В. Симонова, различающих три уровня психики — подсознание, сознание и сверхсознание (или надсознание).

Можно было бы привести немало примеров из области эстетики, искусствознания и литературоведения, показывающих, как в целостном, и, казалось бы, нерасчленимом «тексте» художественного произведения анализирующий его критик, ученый или теоретик, если предметом рассмотрения является и отдельное произведение, и жанр, род или вид искусства, вычленяет разные его подсистемы и их компоненты — тему, сюжет, композицию, изобразительно-выразительные средства — и стремится описать их, а затем и выявить принципы их соотнесения в произведении, т. е. его структуру. И от того, что рассматриваемая в семиотическом аспекте структура эта не обладает такой степенью жесткости, какая свойственна вербальным текстам нехудожественной природы — художественный текст не знает такой дискретности образных знаков, какая свойственна словесному языку в его обыденных коммуникативных функциях, — она остается структурой, т. е. относительно стойким способом связи различных и относительно самостоятельных элементов целого.

Отсюда следует, что проблема отношения целого и его частей сохраняет свое значение для познания духовных явлений, но распространение на них этого способа структурирования должно учитывать их сущностные отличия от явлений материальных. Приходится поэтому отклонить две противоположные методологические позиции — позитивистски-структуралистскую, выражающуюся в механическом перенесении суммативного понимания целостности на духовные реалии, и иррационалистски-герменевтическую, отрицающую саму возможность декомпозиции духовных явлений.

Разрешение данной антиномической ситуации стало возможным благодаря развитию в середине XX века теории систем и методологии системных исследований. Понимание системы как чего-то иного, большего, чем структурно-расчлененное целое, вырабатывалось не сразу и не просто — об этом говорит распространенное поначалу понятие «системно-структурный анализ», отождествлявшее систему и структуру. Внимание биологов — от Л. фон Берталанфи до П. К. Анохина — к системным представлениям привело к переходу от математически-кибернетического понимания системы к функциональному, вылившемуся в признание зависимости структуры живой системы от ее функции. Следующий шаг на пути преодоления структуральной редукции системного мышления был сделан в ходе его распространения на изучение социокультурных объектов, которые отличаются от живых организмов и особым характером функционирования — целенаправленно-избирательным, духовно-регулируемым, свободным (поэтому нелинейным) — короче, культурным, — и тем, что их функционирование перерастает в развитие; выявление этой закономерности привело автора данной статьи еще в начале 70-х гг. к включению в методологию системного исследования исторической (генетическипрогностической) плоскости анализа системы, наряду с структурной и функциональной, когда предметом изучения оказывается наиболее сложный тип систем — антропо-социо-культурный, т. е. исторический по самому способу его существования.

При обращении к этому типу (классу) систем, обладающего духовной стимуляцией поведения, способностью саморефлектирования, самоконтроля, самоуправления, изменяется понимание «целостности», как качества системного объекта, и отношения целого и его частей: оно описывается понятиями «взаимодействие» и «взаимосодействие» в решении единых задач, стоящих перед целым. Чем сложнее система и чем шире спектр возможных форм ее поведения, тем более важным становится функциональное «разделение труда» между ее подсистемами: так в человеческой психике классическая философия различила три различные силы — разум, чувство и волю, относительная самостоятельность которых подтверждалась тем, что каждая из них обеспечивала специфическую сферу деятельности — научное познание, художественное творчество, практическое поведение (соответственно, порождая три разные сферы изучающего их философского знания — логику, эстетику, этику); современная психологическая наука пошла еще дальше, вычленяя и делая предметом самостоятельного анализа более десятка различных «механизмов» психики — в новейшем руководстве (Р. С. Немов, 1994) выделены ощущения, восприятие, внимание, память, воображение, мышление, речь, способности, темперамент, характер, воля, эмоции, мотивация; в других обобщающих работах психологов некоторые выделенные здесь инструменты психики не выделяются, а другие, напротив, появляются (например, чувства, в отличие от эмоций; фантазия, в отличие от воображения; симпатия или любовь, в отличие от других чувств; предвидение, интуиция и т. д.); при всех этих расхождениях несомненна сама функциональная дифференциация психических процессов, обусловленная необходимостью наиболее эффективного решения психикой разных задач по сбору, хранению, переработке и восполнению дефицита информации, потребной для организации генетически непрограммируемой деятельности человека.

Целостная работа психики — ив нашей повседневной жизни, и во всех областях специализированной деятельности — не есть, следовательно, нечто противостоящее ее расчлененности; целостность не означает «аморфность», «плазмообразность», — она есть качество, обусловленное содействием всех ее частей той части (подсистеме, элементу), которая в данной деятельностной ситуации является основной «ударной силой» в решении конкретной задачи (познавательной, оценочной, проективной, художественно-творческой, коммуникативной, организационной и т. п.).

Таким образом, система есть наиболее высокоразвитый тип целого, и отношения «система — подсистемы — элементы» вбирают в себя отношения «целое — часть». Изучение связи этих двух отношений стало и возможным, и необходимым благодаря распространению системного подхода на самые сложные формы целостности, рождающиеся в сфере духа — в психологии и развитии личности, в искусстве, в культуре.

Особого внимания заслуживает рассмотрение данной проблемы при изучении исторически развивающихся систем, ибо здесь целостность может относиться не только к пространственному аспекту бытия этих систем, но и к временному, процессуальному: тут оказывается, что понятие «структура» характеризует не только синхронический аспект существования системы, но и диахронический, обозначаемый понятием «хроноструктура»^[2]; простейшими примерами могут служить измерение времени в тех или иных единицах, возрастная структура жизненного пути индивида или же излюбленные Гегелем триады «тезис — антитезис — синтезис». С рождением синергетики изучение того типа хроноструктур, который делает процесс целостным, получает новые научные основания и открывает заманчивые перспективы исследования процессов самоорганизации и самореорганизации сложнейших антропо-социо-культурных систем.

• [1] Морфология искусства. — Л., 1972; Человеческая деятельность. — М., 1974; Миробщения. — М., 1989; Сб. статей «Системный подход и гуманитарное знание». — Л., 1991; Mensch — Kultur— Kunst. — Hamburg, 1994; Философия культуры. — СПб., 1996, и др.
• [2] См. об этом обобщающую статью: Каган М. С. Система и структура. — В кн.:Системные исследования; Методологические проблемы. Ежегодник, 1983. — М., 1983. — С. 86—106.