«Святость» в политике и науке

Но есть и ещё одна, не менее важная причина отвергнуть проект «политика без политиков», «политология без политологов». Дело в том, что у чистой политики и у чистой науки нет ничего святого в самом прямом смысле понятия «святость». Сама способность понять смысл слова «святость» предполагает у человека ряд качеств. Во-первых, это обострённое чувство совести и ответственности за последствия своей деятельности. Во-вторых, постижение духовного начала политики требует уважения к культурным и религиозным традициям собственных предков и, следовательно, терпимость по отношению к чужим традициям (но не в обратном порядке: нельзя научиться любить родную мать, привив себе навыки почтительного отношения к малознакомым женщинам). А в-третьих, развитое в обществе религиозное сознание, обеспечивающее не только временную, преходящую солидарность морально развитых и ответственных людей в борьбе за какие-то высокие ценности (предотвращение войн, экологическую безопасность, спасение культурного наследия), но и солидарность многих поколений, не знающую временных границ и служащую основой цивилизационной идентичности.

Политики, осознающие, что святость — не пустой звук, а нормальное состояние собственного самосознания, и являются подлинными гарантами того, что политика, функциональная цель которой заключается в борьбе за власть, где все средства хороши, будет хотя бы считаться с непреходящими ценностями. Такие люди, к сожалению, никогда не составят большинства в структурах власти, но их авторитет и возможность использовать имеющиеся у них инструменты политической власти во благо составляют ядро нормальной и подлинно рациональной политики. К подобным выводам приходят многие выдающиеся политологи. Но, пожалуй, наиболее значителен был вклад в изучение вопроса о соотношении святости и политики, сделанный Карлом Манхеймом. В «Социологии культуры» он пишет, что святой, конечно, представлял бы собой аномальное явление на фондовой бирже или в разведывательной службе. Однако холодно-реалистическое аналитическое отношение к «высокой политике», сущностью которой является борьба за власть, в которой всё делается с расчетом, и нет ничего святого, возникло не сразу. Оно распространилось лишь в XVII веке и постепенно стало общепринятым.

Среди причин того, что люди не верят в святость целей политики и политиков, не только указанные исторические особенности развития европейских народов, но и отсутствие демократических механизмов распределения власти, изолированность узкой верхушки властной пирамиды, представителям которой незачем и не от кого было скрывать отсутствие в их деятельности каких-либо высоких мотивов. Это положение, по мнению Манхейма, сохраняется до тех пор, пока народ не участвует в политическом процессе и не имеет представления о внутренних механизмах политической власти. Всё изменилось, когда начался процесс демократизации, и значительные группы людей, стоявших прежде за пределами властных структур, стали интересоваться процессом управления и бросили вызов авторитету властей предержащих. Так возникла необходимость представить управление государством как процесс, направленный на достижение определённых идеалов. Причем, что очень важно, это существенное изменение в представлениях о природе политики не было имитацией, а «соответствовало появившейся у буржуазного среднего класса и профессиональной бюрократии потребности в осуществлении функций власти, причём не как орудия голого принуждения, а как инструмента всеобщего блага». ⁴⁴ Позднее эта тенденция приведёт к созданию демократической теории социального государства, одна из разновидностей которой в наше время нашла своё отражение (формальное отражение) в ныне действующей Конституции Российской Федерации.

Однако Манхейм, выделяя роль демократии в защите святости, видит и оборотную сторону процесса. Демократия не только возвращает политике интерес к духовным ценностям, но и вновь, как в эпоху Возрождения, восстанавливает и укрепляет в массовом сознании неуважение к политике и политикам: «Фактически демократизация означает разрушение иллюзий; часто указывают на то, что демократические парламентские режимы не могут внушать уважение, поскольку общественность постоянно в курсе недостойных мелочных свар между партиями, в значительной степени определяющих характер парламентского процесса… Таким образом, приход массовой демократии заменяет Gestalt (дух) „анализом“ точно так же, как это делал аналитический метод, открытый поколением Макиавелли. Однако существует разница между двумя эпохами: в эпоху Возрождения только немногие выдающиеся интеллектуалы стояли на „аналитической“ точке зрения, тогда как в эпоху современной массовой демократии такой подход разделяется всеми. Секреты политического анализа раскрываются уже не только на страницах „наставлений для князя“ или „политических завещаний“, предназначенных для элиты, а становятся достоянием общественное™». ⁴⁵

Впрочем, с большим трудом, но пробивает дорогу осознание того, что политика без человека, а точнее без достойных людей, посвятивших себя этому делу, — это бесчеловечная политика, поскольку созидательная политика всегда держалась и держится на лучших человеческих качествах и политиках, которые ими обладают. Мыслящие и образованные люди способны убедиться в этом на основании бесчисленного количества примеров из мировой и отечественной истории. В роковые эпохи политических нестроений, когда на поверхность политической жизни поднимаются далеко не лучшие социальные силы и даже тёмные личности, главный удар наносится именно по национальным героям, культурным лидерам и духовным светочам нации. В этот момент кажется, что мировая и отечественная политика всегда была сборищем злодеев и казнокрадов. Эта дегероизация истории творится сознательно и только для того, чтобы скрыть противоестественность политики, основанной на лжи и предательстве национальных интересов. Но бури проходят, а с ними и вся наносная грязь смывается временем. Имена подлинных столпов культуры и достойных представителей национальной политики возвращаются на своё законное место.

Труднее обстоит дело с наукой в целом и политологией в частности. Подавляющее большинство людей, получивших образование (а сегодня это подавляюще большинство граждан в развитых странах) понимают, что научное познание разрушает все установленные Богом и человеком границы, в том числе и моральные запреты. Ни один мораторий не может длиться вечно, даже мораторий на проекты в области генной инженерии, связанные с клонированием людей, в том числе, кстати, и политических вождей из далёкого прошлого и недавнего настоящего. В мире уже действуют политические организации столь экзотической направленности, заявляющие о первых успехах на этом поприще. Недалёк день, утверждают сторонники подобных научно-политических проектов, когда новоявленные нероны и фюреры вернутся в большую политику… Сколь бы абсурдны ни были эти декларации, но эксперименты по клонированию продолжаются и не испытывают затруднений ни с финансированием, ни с национальными законодательствами: глобализация позволяет осуществлять в режиме единого времени масштабные проекты усилиями научных центров, разбросанных в любых регионах планеты.

Сделанный вывод верен и в методологическом отношении: дело в том, что у науки нет даже «методологических святынь», не говоря уже о собственно духовном начале. Конечно, каждая из научных дисциплин, а тем более отдельных концепций и теорий, имеет своё аксиоматическое основание, т. е. систему аксиом — неких базовых положений и принципов, не доступных критике методами данной науки, на основании которых строится её здание. Однако всё го, что является аксиоматическим фундаментом какой-то конкретной науки, т. е. её своеобразными «научными святилищами», становится совершенно открытым объектом анализа и критики со стороны другой науки, методы которой способны вскрыть данный уровень «аксиоматической защиты», хотя эти же методы бессильны перед той аксиоматикой, на которую сами же опираются. И так до последних, базовых оснований, которые со знанием дела «расщепляет» и превращает в предмет своих исследований философия. Эта прабабушка всех наук особенно бодро чувствует себя в семье старых, молодых и только что отпочковавшихся дисциплин, поскольку у неё есть то, чего нет по определению у конкретных наук со строгим аксиоматическим фундаментом. Как точно подметил В. И. Вернадский, «научно принятые аксиомы и основные принципы представляют для философа огромный интерес и являются тем общим полем изучения, которое неизбежно объединяет научную и философскую мысль». В основе всей научной работы, в том числе, разумеется, и работы социолога или политолога, лежит главная аксиома любой науки, кроме философии, взятой как единое целое в его историческом развитии, — это «единое аксиоматическое положение о реальности предмета изучения науки — о реальности Мира и его законосообразности, т. е. возможности охвата научным мышлением». ⁴⁶

Всё это лишь подтверждает тот факт, что не следует искать святости ни в какой-то отдельной науке, ни в философии, ни во всех науках, вместе взятых. Её носителями могут в какой-то степени быть только сами учёные, для которых служение истине не исключает служения долгу. Поэтому вопрос о социальной ответственности политики и политологии как науки — это вопрос, обращённый не к обезличенной деятельности, а к конкретным людям и научным сообществам.