Педагогические взгляды Ф. Бэкона

?Б&мун, в своих педагогических воззрениях, прежде всего, полемизировал с политическими деятелями, которые выступали против науки. Эти люди полагали, что искусства изнеживают людей, делают их неспособными к военному делу и безразличными к воинской славе. Они также оказывают вредное влияние и в области политики. И вообще, науки, мол, вредны уже по одному тому, что отвлекают людей от политических и общественных дел, вселяя в них жажду покоя и уединения. Кроме того, в делах государственных науки и искусства приводят к ослаблению порядка и гражданской дисциплины.

Не случайно римский политический деятель и писатель Марк Порций Катон Старший, один из мудрейших людей, когда римская молодежь отовсюду стекалась к приехавшему в Рим в качестве посла философу Карнеаду, увлеченная сладостью и величием его красноречия, предложил на заседании сената сразу же выслать Карнеада из города, как только тот выполнит свое поручение, дабы он не испортил, не совратил граждан и не побудил их изменить обычаям и нравам отцов. Это же самое заставило Виргилия (всегда ставившего славу родины выше своих симпатий) отделить политические искусства от художественных, предоставив первые римлянам и оставив вторые грекам, о чем он говорит в своих знаменитых стихах:

Римлянин! Ты научись народами править державно ;

В этом искусство твое!

Мы знаем также, что Анит, обвинитель Сократа, поставил ему в вину то, что он силою своих рассуждений в беседах на разные темы подрывал у молодежи авторитет предков, законов и обычаев и уважение к ним и распространял гибельное опасное искусство, с помощью которого будто бы любое худшее делал лучшим и силой красноречия разрушал саму истину.

Оценивая эти суждения, Ф. Бэкон писал о том, что все эти и другие такого же сорта обвинения скорее основываются на мнимой убедительности, чем отражают истину. Ведь опыт свидетельствует о том, что одни и те же люди, равно как и одни и те же эпохи, могли прославиться как в военном деле, так и в науках и искусствах. Что касается людей, отмечает Ф. Бэкон, то здесь примером могут служить два знаменитых полководца, Александр Великий и диктатор Юлий Цезарь, первый — ученик Аристотеля в философии, второй — соперник Цицерона в красноречии. Ну, а если кто-нибудь предпочитает увидеть людей образованных, ставших знаменитыми полководцами, а не полководцев, отличавшихся своей замечательной ученостью, то можно назвать фиванца Эпаминонда или афинянина Ксенофонта, из которых один первым сокрушил могущество спартанцев, другой же первым проложил путь к низвержению персидской монархии. Но это, если можно так сказать, супружество оружия и наук становится более очевидным, если речь идет о целых эпохах, поскольку век всегда значительнее отдельного человека. Ведь у египтян, ассирийцев, персов, греков и римлян те самые эпохи, которые прославились военными деяниями, не в меньшей степени были знамениты и благодаря наукам; так что в одно и то же время жили и величайшие писатели и философы, и знаменитые вожди и полководцы. Да иначе ведь и быть не может, ибо как в самом человеке телесные и духовные силы зреют почти одновременно (если не считать того, что иногда физическое развитие несколько опережает духовное), так и в государствах военная и научная слава (из которых первая зависит от тела, а вторая от духа) или существуют одновременно, или близко следуют одна за другой. (Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Соч. в 2 т. Т. 1. С. 90−91).

По мнению Ф. Бэкона, нет ничего менее убедительного, чем утверждение, будто образование скорее мешает политикам, чем помогает. Мы все признаем, — пишет он, — весьма неосмотрительным вверять заботу о здоровье своего тела знахарям, которые обычно расхваливают небольшое число средств, представляющихся им пригодными на все случаи жизни, хотя они не знают ни причин болезней, ни особенностей больного, ни опасных симптомов, ни правильного способа лечения. В равной мере мы считаем, что неверно поступают те, кто для ведения судебных дел и тяжб приглашает стряпчих, имеющих известные практические навыки, но неопытных в теории юриспруденции. Ведь их легко заставить умолкнуть, как только речь зайдет о чем-то новом, что выходит за пределы их привычной практики. И точно так же в высшей степени опасно, да иначе и быть не может, доверять руководство государственными делами необразованным людям. И наоборот, вряд ли можно привести пример неудачного управления государством, во главе которого стояли люди образованные. И хотя политики любят унижать образованных людей, именуя их педантами, однако история, «наставница истины», неоднократно доказывала, что несовершеннолетние правители, несмотря на свой возраст, далеко превосходят взрослых как раз по той самой причине, на которую особенно нападают политики, а именно потому, что государство в это время управляется) воспитателями монарха (там же, с. 92).

Ф. Бэкон отмечает, что в течение знаменитого правления Нерона бремя правления лежало на воспитателе Сенеке. Да и Гордиан Младший обязан славой десятилетнего правления воспитателю Миситею. Не менее счастливым было правление и Александра Севера, пока тот оставался несовершеннолетним и когда всем управляли женщины, но по совету воспитателей. Можно также обратиться к правлению пап, и в частности Пия V и Сикста V, живших уже в наше время и происходивших из монашеских орденов, известных своей неискушенностью в делах практических. Деяния таких пап, развивает свою идею Бэкон, обычно намного замечательнее, чем деяния тех, кто достиг папского престола, занимаясь гражданскими делами и проводя жизнь при дворах правителей. Ведь хотя те, кто посвятил всю свою жизнь занятиям наукой, менее ловки и искусны в практической деятельности и не умеют воспользоваться удобным случаем и приспособиться к обстоятельствам, т. е. быть теми, кого итальянцы называют ragioni di stato (государственными умами) (само имя которых ненавидел Пий V, говоря, что оно поистине придумано дурными людьми в противовес религии и нравственным добродетелям).

Однако эти недостатки, как считает Ф. Бэкон, с избытком компенсируются тем, что эти люди легко и свободно идут по спокойному, ясному пути религии, справедливости, честности и нравственной добродетели, а тот, кто твердо идет по этому пути, не нуждается ни в каких других средствах, точно так же как здоровое тело не нуждается в лечении. Кроме того, ведь жизнеописание одного человека не может дать достаточного числа примеров того, как правильно жить даже одному человеку. И как иногда случается, что внук и правнук больше походят на деда или прадеда, чем на отца, точно так же нередко современное положение дел бывает более похоже на то, что было в древности, чем на то, что случилось в недавнем прошлом. Наконец, талант одного человека настолько же уступает всей совокупности знаний, насколько богатства одного человека — государственной казне.

Но если даже признать, что все эти вредные последствия и трудности, которые политики вменяют в вину образованию, соответствуют в чем-то действительности, все же сразу следует напомнить, что образование в каждом из этих случаев приносит больше пользы, чем вреда. Такова точка зрения Ф. Бэкона. Допустим, что образование каким-то образом делает человека нерешительным, создает для него сложности, но оно по крайней мере совершенно ясно указывает, как разрешить эти сомнения, до каких пор следует рассуждать и когда, наконец, решать. Более того, оно указывает, каким образом можно благополучно отложить решение трудных вопросов. Допустим также, что науки делают людей более упрямыми и несговорчивыми, но ведь в то же время они показывают, какие положения строятся на доказательствах, а какие на догадках, и в равной мере учат делать различения и исключения, как и твердо придерживаться канонов и принципов. Допустим, далее, что они вводят в заблуждение и сбивают с толку необычностью или недостижимостью своих примеров, не знаю, но мне достаточно хорошо известно, что науки раскрывают значение обстоятельств, помогают понять ошибки в сравнениях и учат осторожности в применении последних, так что в целом они скорее исправляют людей, чем портят. И всего этого науки достигают благодаря великой силе и разнообразию примеров. Пусть кто-нибудь задумается над заблуждениями Клемента VII, столь подробно описанными Гвиччардини, который был по существу его домочадцем, или над колебаниями Цицерона, о которых совершенно ясно свидетельствуют его собственные письма к Аттику, и он будет стараться вообще избегать непоследовательности и частых изменений принятых решений. Пусть взглянет на ошибки Фокиона, и он станет бояться упрямства; пусть прочтет миф об Иксионе, и он откажется от чрезмерных надежд и всяких несбыточных и призрачных мечтаний. Пусть всмотрится в пример Катона Младшего, и он никогда не переселится к антиподам и не будет идти наперекор своему веку (там же, с. 93).

Ф. Бэкон оспаривает также мысль о том, будто наука подрывает уважение к законам и власти. Он считает, что Катон Цензор полностью искупил свою вину за поношения, которым он подвергал образование, тем, что на восьмом десятке лет с увлечением, как мальчик, стал изучать греческий язык; отсюда ясно, что его первоначальное суждение о греческой литературе вытекало скорее из его напускной суровости, чем из глубокого внутреннего убеждения. Что же касается стихов Вергилия, то, хотя ему было угодно оскорбить весь мир, приписывая римлянам искусство повелевать, а прочие искусства, как более простые, оставляя другим народам, все же и здесь совершенно очевидно, что римляне никогда не достигали вершины власти, не достигая одновременно и вершин искусств. Ведь современниками двух первых Цезарей, мужей, обладавших огромным опытом управления государством, были самый выдающийся поэт, тот самый знаменитый Вергилий Марон, самый выдающийся историк Тит Ливий, самый выдающийся знаток древностей Марк Варрон, самый выдающийся, или близко к тому, оратор Марк Цицерон — и каждый из них, как всем известно, был первым в своем роде занятий (там же, с. 94).

Есть аргументы у Ф. Бэкона и по поводу обвинения Сократа. Он предлагает вспомнить о том времени, когда оно было выдвинуто, — ведь это было в эпоху Тридцати тиранов, самых жестоких, самых преступных, самых недостойных власти людей; когда же прошло это время и обстоятельства изменились, тот же Сократ (являвшийся в их глазах преступником) был причислен к героям, и потомки осыпают его всеми божескими и человеческими почестями, а его рассуждения, ранее считавшиеся развращающими нравы, у всех последующих поколений снискали славу лучшего лекарства против развращения ума и нравов. И этого, пожалуй, достаточно для того, чтобы ответить политикам, которые с высокомерной жестокостью и фальшивой суровостью осмеливаются клеветать на науку. Впрочем, для нашего времени (не знаю, дойдут ли труды мои до потомства) это опровержение представляется не таким уж необходимым, ибо попечение и благоволение двух образованнейших правителей, королевы Елизаветы и Вашего Величества, подобных Кастору и Поллуксу, двум сверкающим звездам, пробудили в Британии великую любовь и уважение к наукам.

Ф. Бэкон высоко оценивает личность царя Соломона, на примере которого он видит, что дар мудрости, о котором он сам просил и который даровал ему бог, выше всех земных и преходящих благ. По мнению философа, вооруженный этим божественным даром, Соломон не только написал свои знаменитые параболы или афоризмы о божественной и моральной философии, но и создал естественную историю всех растений, «от кедра в горах до мха на стене» и историю всех существ, которые дышат и передвигаются. Более того, тот же самый царь Соломон, как подчеркивает Ф. Бэкон, хотя и обладал богатством, великолепными дворцами, флотом, множеством слуг, знаменитым именем и всем остальным, что составляет славу человека, однако ничего с этой нивы славы не скосил и не взял себе, кроме чести искать и находить истину.

Ф. Бэкон считает, что Бог не отступил от своего замысла и после того, как явился в мир наш Спаситель. Ведь он сначала проявил свое могущество, обратив в бегство невежество, когда спорил в храме с книжниками и священниками, а уже затем покорил силы природы, совершив множество замечательных чудес. Пришествие святого духа главным образом символизировалось и выразилось в подобии и самом даре языков, которые являются не чем иным, как двигателями знания.

Так же и при выборе средств, которые бог решил использовать для распространения веры, он сначала призвал людей совершенно неученых и необразованных, лишь вдохновленных святым духом, чтобы яснее проявить свою непосредственную силу и унизить всю человеческую мудрость. Но как только этот его замысел осуществился, он сразу же вслед за этим направил в мир свою божественную истину, дав ей в сопровождающие другие науки. Поэтому бог при создании Нового завета прежде всего использовал перо апостола Павла, который был единственным образованным человеком среди апостолов. Мы знаем также, что очень многие из древних епископов и отцов церкви отличались прекрасным знанием языческой образованности (там же, с. 121).

Так что «Эдикт» Юлиана, запретивший христианам посещение школ и гимназиев, был, по мнению Ф. Бэкона, более опасным орудием в борьбе с христианской верой, чем кровавые преследования предшествующих императоров, нетерпимость же римского епископа Григория Первого (в других отношениях выдающегося мужа), ревностно стремившегося уничтожить даже память о языческих авторах и о древностях, не встречала одобрения даже со стороны набожных мужей. Наоборот, только христианская церковь во время нашествия скифских полчищ из северных земель и сарацин из восточных спасла на своей груди драгоценные реликвии языческой цивилизации, которым грозило полное уничтожение. Да и теперь можно видеть, какую помощь и поддержку в восстановлении и укреплении римского престола оказали ему иезуиты, которые отчасти по собственной инициативе, отчасти же из-за соперничества со своими противниками стали уделять очень большое внимание образованию.

По словам Ф. Бэкона, роль науки в гражданских делах, в устранении неприятностей, которые человек приносит человеку, не во многом уступает другим ее заслугам в борьбе с теми трудностями человеческой жизни, которые создаются самой природой. Эти заслуги, показывает философ, великолепно изображены в мифологическом сказании об Орфее, повествующем о том, как различные животные и птицы собрались вместе и, забыв о врожденных инстинктах, стремлении к добыче, борьбе и драках, дружески и мирно стояли рядом, потрясенные гармонией и сладкозвучием кифары. Когда же звуки ее прекращались или когда их заглушал какой-то другой, более громкий звук, то сразу же эти животные вновь обретали свой природный характер. В этом мифе, по словам Ф. Бэкона, тонко изображаются нравы и характеры людей, волнуемых множеством необоримых страстей — наживы, сладострастия, мести. Но до тех пор, пока они прислушиваются к наставлениям и увещеваниям религии, законов, учителей, прекрасно и красноречиво изложенным в книгах, проповедях и речах, до тех пор они уважают и сохраняют мир и союз. Когда же все это молчит или грохочут смуты и возмущения, все разваливается и впадает в анархию и смятение.

Но это, считает Ф. Бэкон, становится еще более очевидным, когда сами цари, владыки или магнаты оказываются людьми образованными. Ведь хотя, может быть, и кажется слишком пристрастным тот, кто сказал: «Только тогда государства будут благоденствовать, когда или философы станут царствовать, или цари станут философами», однако по опыту известно, что под властью образованных правителей государства переживали самые счастливые периоды своей истории. И хотя сами цари могут заблуждаться, иметь свои недостатки и быть подверженными разным аффектам и дурным привычкам, как и все остальные люди, однако если загорится светоч учения, то воспринятые ранее понятия религии, благоразумия удержат их и предохранят от всяких гибельных поступков и непоправимых эксцессов и ошибок и заставят постоянно слушать себя, даже и тогда, когда молчат их советники и приближенные. Да и сами сенаторы и советники, если они образованны, опираются на более прочные принципы, чем те, кто руководствуется только практическим опытом (там же, с. 124).

Ведь образованные люди, справедливо считает Ф. Бэкон, заранее видят опасности и вовремя их предупреждают, тогда как необразованные видят их, только вплотную столкнувшись с ними, замечают только то, что им непосредственно угрожает, пребывая в уверенности, что, если будет нужно, они сумеют благодаря своей смекалке выбраться из самой гущи опасностей. Насколько счастливыми были времена, подчеркивает Ф. Бэкон, когда власть принадлежала образованным правителям, особенно это ярко видно на примере периода от смерти императора Домициана до правления Коммода. В эту эпоху одни за другим следуют шесть образованных или, по крайней мере, щедро покровительствовавших образованию, правителей, и это время (если иметь в виду только преходящие блага) было самым цветущим во всей истории Рима, воплощавшего собой тогда весь мир. Именно это было предсказано во сне Домициану: накануне того дня, когда он был убит, ему приснилось, что на его шее выросла золотая голова; это пророчество исполнилось в последовавшую за его кончиной золотую эпоху.

Наука, по мнению Ф. Бэкона, оказывает влияние не только на гражданские дела и мирные искусства, она и в военном деле проявляет свою силу и могущество, как это можно ясно видеть на примерах Александра Великого и диктатора Цезаря, деяния которых мы раньше лишь бегло упомянули, а теперь рассмотрим подробнее. Нет никакой необходимости, подчеркивает философ, упоминать и пересказывать воинские доблести этих мужей и подвиги, совершенные ими на войне, так как в этом отношении они являются предметом восхищения во всем мире, но совсем не лишним будет хотя бы коротко сказать об их любви и стремлении к наукам, равно как и о их совершенстве в них. Александр был воспитанником и учеником Аристотеля, действительно великого философа, посвятившего ему некоторые из своих философских сочинений. Его никогда не покидал Каллисфен и другие высокообразованные мужи, которые находились в его войске и были постоянными его спутниками во всех походах и экспедициях. Как высоко он ценил образование, ясно показывает множество примеров: например, зависть к судьбе Ахилла за то, что он нашел глашатая своих подвигов и славы в Гомере, слова, сказанные о драгоценной шкатулке Дария, найденной среди других трофеев, — когда стали думать о том, 'гему более всего достойно храниться в ней, и высказывались различные предложения, Александр сказал: «Творениям Гомера». Можно назвать еще письмо к Аристотелю написанное после того, как тот издал свою «Физику», в котором Александр упрекает его и требует, чтобы тот раскрыл тайны философии, и здесь же пишет, что он предпочитает превосходить всех ученостью и познанием, а не могуществом и властью. Есть и другие примеры, свидетельствующие о том же. Во всех его высказываниях и ответах, полных мудрости и учености, ясно видно, более того, бросается в глаза, сколь замечательно он был образован, и хотя то, что сохранилось до нашего времени, численно невелико, однако и здесь можно найти глубокий отпечаток его замечательных знаний (там же, с. 126).

Особо останавливается Ф. Бэкон на судьбе Цезаря. Для того, чтобы сделать вывод о выдающейся его образованности, нет необходимости ссылаться на его воспитание, или говорить о его друзьях и близких, или приводить его афоризмы, ибо она видна в его сочинениях в книгах, часть которых сохранилась, а часть, к сожалению, погибла. Философ ссылается на знаменитую историю его войн, которую Цезарь назвал всего лишь «Комментариями». В этом сочинении все последующие поколения восхищаются глубиной содержания и живым изображением событий и лиц, соединенными с прозрачной чистотой речи и исключительной ясностью повествования. Однако о том, что эти достоинства явились не даром природы, но были приобретены в результате обучения науке красноречия, свидетельствует его книга «Об аналогии», которая представляла собой не что иное, как своеобразную философию грамматик. В этой книге он настойчиво стремился к тому, чтобы слово, произвольно созданное (Vox ad placitum), стало словом, подчиняющимся нормам языка (vox ad licitum), и речь, не знающая никаких правил, превратилась в речь, грамматически и стилистически правильную, слова же, которые суть образы вещей, отражали правильно эти вещи, а не подчинялись только произволу толпы.

Точно так же памятником его учености, равно как и власти, показывает Ф. Бэкон, служит проведенная по его распоряжению реформа календаря, что красноречиво свидетельствует о его праве поставить себе в заслугу то, что он показал законы движения светил на небе и дал законы людям на земле. Цезарь, по словам философа, прекрасно сознавал свою исключительную образованность, как это видно из тех слов, которые он с насмешкой сказал кому-то удивленному тем, что Люций Сулла сам отказался от диктатуры: «Сулла был неграмотен и не умел диктовать».

Ф. Бэкон приводит интересное рассуждение о тесной связи воинской доблести и образованности. Действительно, что можно еще сказать об этом после упоминания об Александре и Цезаре? Но философ приводит еще один пример, который привлекает его своим особым значением и необычностью, неожиданным переходом от шутки к настоящему чуду. Речь идет о философе Ксенофонте, который сразу после обучения у Сократа отправился в Азию вместе с Киром Младшим в поход против царя Артаксеркса. Этот Ксенофонт в то время был еще очень юн и никогда не видел ни военного лагеря, ни войска в боевом строю, никогда ничем не командовал в войске и отправился в поход только из-за дружбы с Проксеном. Но случайно судьба помогла ему, когда после гибели Кира в бою к грекам прибыл Фалин, посол великого царя. Греки (это был лишь небольшой отряд), лишившись своего вождя, оказались в глубине Персии, отрезанные от родины громадным расстоянием в тысячи миль и огромными и глубокими реками. Послы хотели побудить греков сложить оружие и сдаться на милость царя. Прежде чем дать послам формальный ответ, многие из воинов по-дружески разговаривали с Фалином, и в их числе Ксенофонт, который сказал следующее: «Но, Фалин, ведь только эти две вещи у нас и остаются — оружие и доблесть, если же мы отдадим оружие, то, скажи, пожалуйста, зачем нам нужна будет доблесть?» А Фалин с улыбкой ответил: «Если я не ошибаюсь, ты, юноша, афинянин и увлекаешься философией, и то, что ты говоришь, прекрасно, но ты очень ошибаешься, если считаешь, что ваша доблесть может сравниться с царской силой». Это была лишь остроумная шутка, а за ней следует чудо. Ведь новичок, вчерашний школяр и философ, когда все начальники и вожди были предательски убиты, вывел десять тысяч пеших воинов из Вавилона в Грецию, проведя их через центральные области персидского царства, несмотря на все усилия царских войск помешать им, и это произвело на всех ошеломляющее впечатление, а греков с тех пор воодушевляло и вдохновляло на вторжение в Персию и ее завоевание. Об этом вскоре стал мечтать и готовиться к этому Ясон, царь Фессалии, этот замысел попытался осуществить спартанец Агесилай, его наконец осуществил Александр Македонский, и всех их увлекал выдающийся подвиг их ученого предшественника. От доблести полководцев и военных перейдем теперь к моральным качествам и к тому, что является достоянием всякого человека. Прежде всего в высшей степени верны слова поэта:

Стало быть, верное знанье плодов искусств благородных Нравы смягчает людей, дикость от них отвратя.

Действительно, завершает свои рассуждения Ф. Бэкон, образование освобождает человека от дикости и варварства. Но следует сделать ударение на этом слове «правильное». Ведь беспорядочное образование действует скорее в противоположном направлении. Он повторяет, что образование уничтожает легкомыслие, несерьезность и высокомерие, заставляя помнить наряду с самим делом и о всех опасностях и сложностях, которые могут возникнуть, взвешивать все доводы и доказательства, как «за», так и «против», не доверять тому, что первым обращает на себя внимание и кажется привлекательным, и вступать на всякий путь, только предварительно исследовав его. В то же время образование уничтожает пустое и чрезмерное удивление перед вещами, главный источник всякого неосновательного решения, ибо удивляются вещам или новым, или великим. Что касается новизны, то нет такого человека, который, глубоко познакомившись с наукой и наблюдая мир, не проникся бы твердой мыслью: «Нет ничего нового на земле». Ведь кукольное представление не слишком удивит того, кто, заглянув за занавеску, увидит руки и нитки, которыми приводятся в движение куклы. Относительно же величия можно сказать следующее. Привыкнувший к грандиозным сражениям и победам в Азии Александр Македонский, изредка получая сообщения из Греции о каких-то походах и столкновениях, которые по большей части предпринимались из-за какого-нибудь моста или маленькой крепости или в лучшем случае ради завоевания какого-нибудь города, обычно говорил: «Мне кажется, что мне пришло известие о битве лягушек и мышей, о которой пишет Гомер». Точно так же, конечно, и тому, кто видит перед собой все многообразие явлений и вещей, все здание Вселенной, земной шар вместе с живущими на нем людьми (мы не говорим о божественности души) покажется ничуть не больше муравьиной кучи, где одни спешат с зернышками, другие — со своими яйцами, третьи — безо всякой ноши, но все суетятся и ползают беспрерывно то туда, то сюда вокруг маленькой груды мусора. Далее. Образование уничтожает или по крайней мере уменьшает страх перед смертью или несчастьем, а ведь ничто не может нанести большего вреда доблести и нравственности человека. Ибо если чей-то ум в результате изучения природы проникнется сознанием смертности и непрочности вещей и как бы впитает в себя эти убеждения, то он придет к мысли Эпиктета, который, выходя однажды из дому и увидя женщину, плачущую над разбитым кувшином, а на следующий день, увидя другую женщину, оплакивающую мертвого сына, сказал: «Вчера я увидел, что хрупкое разбивается, а сегодня вижу, что смертное умирает». Поэтому Вергилий великолепно и очень мудро связывает познание причин сущего с избавлением от всякого страха, всегда сопутствующих друг другу:

Счастливы те, кто вещей познать сумели основы, Те, кто всяческий страх и рок, непреклонный к моленьям, Смело повергли к ногам, и жадного шум Ахеронта.

Было бы слишком долго перечислять те лекарства, подчеркивает далее Ф. Бэкон, которые наука предоставляет для лечения отдельных болезней духа, иногда очищая его от вредной влаги, иногда вскрывая закупорки, то помогая пищеварению, то вызывая аппетит, а очень часто излечивая раны и язвы его и т. п. Поэтому я хочу заключить следующей мыслью, которая, как мне кажется, выражает смысл всего рассуждения: наука настраивает и направляет ум на то, чтобы он отныне никогда не оставался в покое и, так сказать, не застывал в своих недостатках, а, наоборот, постоянно побуждал себя к действию и стремился к совершенствованию. Ведь необразованный человек не знает, что значит погружаться в самого себя, оценивать самого себя, и не знает, как радостна жизнь, когда замечаешь, что с каждым днем она становится лучше; если же такой человек случайно обладает каким-то достоинством, то он им хвастается и повсюду выставляет его напоказ и использует его, может быть, даже выгодно, но, однако же, не обращает внимания на то, чтобы развить его и приумножить. Наоборот, если он страдает от какого-нибудь недостатка, то он приложит все свое искусство и старание, чтобы скрыть и спрятать его, но ни в коем случае не исправить, подобно плохому жнецу, который не перестает жать, но никогда не точит свой серп. Образованный же человек, наоборот, не только использует ум и все свои достоинства, но постоянно исправляет свои ошибки и совершенствуется в добродетели. Более того, вообще можно считать твердо установленным, что истина и благость отличаются друг от друга только как печать и отпечаток, ибо благость отмечена печатью истины, и, наоборот, бури и ливни пороков и волнений обрушиваются лишь из туч заблуждения и лжи (там*же, с. 133−134).

Ф. Бэкон показывает, что прав тот, кто считает целью всякой науки ее практическую полезность. Но в то же время, как полагает философ, рассуждая таким образом, легко впасть в ту самую ошибку, о которой говорит древняя басня, рассказывающая о том, как остальные члены тела вступили в тяжбу с желудком за то, что он не приводит в движение тело, подобно суставам, и не вырабатывает ощущения, подобно голове, а между тем этот желудок, переварив полученную пищу, распределял ее по всему телу. Совершенно так же тот, кто в философии и в изучении общих законов видит пустое и бессмысленное занятие, не замечает, что именно от них поступают жизненные соки и силы во все отдельные профессии и искусства. По крайней мере он убежден в том, что это обстоятельство явилось отнюдь не последней причиной, задерживающей до сих пор прогресс науки, ибо этими основополагающими науками занимались лишь мимоходом и не пытались глубже проникнуть в них. Ведь если хотят, чтобы дерево было плодоноснее обычного, то не имеет смысла заботиться о ветвях, нужно вскопать землю вокруг корней и переместить поближе лучшую землю — иначе ничего не получится.

Не следует обходить молчанием и тот факт, считает Ф. Бэкон, что такого рода ограничение деятельности колледжей и научных обществ лишь определенным кругом профессиональных знаний не только мешало развитию науки, но даже нанесло ущерб королевствам и республикам. Ведь именно в этом причина того, что правители, собираясь назначить министров, способных заняться государственными делами, обнаруживают вокруг себя удивительную нехватку такого рода людей. Дело в том, что ни в одном колледже не дается общего образования, необходимого для государственной деятельности, нет колледжа, где бы люди, самой природой предназначенные к такой деятельности, могли бы изучать прежде всего (помимо остальных наук) историю, новые языки, политические книги и трактаты для того, чтобы приступить к государственной службе более подготовленными и образованными.

На первый взгляд может даже показаться, что Ф. Бэкон говорит о чем-то новом и необычном, собираясь научить людей тому, каким образом они могут стать «кузнецами своего счастья», т. е. излагает учение, которое наверняка с радостью захотят изучать буквально все, пока не увидят, какие трудности оно заключает в себе. Ведь то, что необходимо для достижения счастья, не менее значительно, столь же редко и не менее трудно, чем-то, что необходимо для достижения добродетели, и в равной мере тяжело и трудно стать и истинным политиком, и истинно нравственным человеком. Разработка же этого учения в огромной степени содействует росту значения и авторитету науки. Ведь прежде всего для чести науки чрезвычайно важно, чтобы все эти догматики поняли, что образование ни в коем случае не должно быть похожим на жаворонка, который умеет только носиться в вышине, наслаждаясь собственным пением, и больше ничего; нет, оно скорее должно быть сродни ястребу, который умеет и парить в вышине, и, если захочет, броситься вниз и схватить добычу. Далее, развитие этого учения способствует и совершенствованию наук, ибо основным принципом всякого подлинного исследования является то, что в материальной сфере нет ничего, что бы не имело параллели в хрустальной сфере, т. е. в интеллекте. А это означает, что в практике не может быть ничего, что не имело бы какой-то своей науки или теории. Однако наука все же без особого восхищения смотрит на это искусство строить счастье и считает это делом второстепенным. Ведь ни для кого ни при каких обстоятельствах собственное счастье не может быть платой, достойной ниспосланного нам богом дара бытия. Более того, нередко люди выдающиеся добровольно отказываются от собственного благополучия для того, чтобы посвятить себя более возвышенным целям. Тем не менее счастье также достойно быть объектом исследования и посвященной ему науки в той мере, в какой оно является орудием добродетели и приносит пользу другим.

К этой науке, по мнению Ф. Бэкона, относятся как некоторые общие правила, так и множество частных советов самого разнообразного характера. Общие правила касаются истинного познания других людей и самого себя. Первое предписание, являющееся основой для познания других людей, требует, чтобы мы всеми силами стремились найти то окно, которое некогда хотел найти Мом: обнаружив в человеческом сердце множество тайников, темных уголков, он пожалел о том, что не существует окна, через которое можно было бы рассмотреть все эти темные и запутанные закоулки. Мы обретем такое окно, если самым тщательным и внимательным образом будем собирать сведения о всех тех людях, с которыми нам приходится иметь дело, об их характерах, страстях, целях, нравах, о тех средствах, к которым они преимущественно прибегают и которые им приносят успех; и, с другой стороны, об их недостатках и слабостях; о том, с какой стороны они менее всего защищены и более доступны для наших ударов, об их друзьях, политических симпатиях, покровителях, о людях, зависящих от них самих; и, наоборот, о врагах, завистниках, соперниках, кроме того, о тех минутах, когда к ним легче всего подойти:

Знаешь ты, как и когда к нему подступиться возможно…

По убеждению Ф. Бэкона, нужно получить информацию не только о самих лицах, но и об отдельных поступках и действиях, временами совершаемых ими, и получить ее, так сказать, по горячим следам; знать, чем они направляются и насколько успешны; что способствует им и что мешает; каковы их значение и важность, каковы их последствия и т. п. Ведь знание того, что делают люди в данный момент, в высшей степени полезно уже само по себе, и, кроме того, без него наши представления о людях будут обманчивыми и ошибочными, ибо люди меняются в ходе своей деятельности и, находясь во власти событий и обстоятельств, совсем не похожи на тех, какими они становятся, когда получают возможность естественно быть самими собой. И все эти разнообразные сведения, как о людях, так и об их действиях и поступках, образуют как бы малые посылки в каждом активном силлогизме. Ведь как бы истинны и великолепны ни были наблюдения или аксиомы, из которых извлекают большие политические посылки, они не могут быть достаточно прочным основанием для заключения, если будет ошибочной меньшая посылка. А что такого рода знание достижимо, подтверждает нам Соломон, говоря: «Мысли в сердце человеческом подобны глубокой воде, но мудрец сумеет вычерпать ее». И хотя само это знание не поддается регламентации, ибо это — познание индивидуумов, все же можно дать несколько полезных советов о том, как его приобрести.

Литература

Бэкон Ф. Сочинения: 2 т. М., 1971;1972.

Гриненко Г. В. Хрестоматия по истории мировой культуры. М., 1998.

Кузнецов В., Мееровский Б., Грязнов А. и др. Западноевропейская философия XVIII века. М., 1986.

Субботин А. Фрэнсис Бэкон. М., 1974.