«Историческое» и «народное» как моменты оппозиции

Эта связь наметилась еще в предромантизме. У событий, протекающих в историческом прошлом или же в сфере народной жизни, общее то, что они отдалены от автора (и читателя) дымкой расстояния, сообщающего всему новый свет, пробуждающего «сие к далекому стремленье», говоря словами Жуковского. Поэтому в своем существе они антитетичны житейской прозе, обыкновенности быта, пошлости и т. п. Ряд таких антитез (оппозиций) разобран нами выше, в связи с формированием романтического конфликта. К ним следует присоединить две других оппозиции, имеющие отношение к теме настоящей главы.

Имеется в виду, во-первых, историческое (прошлое) как оппозиция современному (сегодняшнему); во-вторых, народное (сельское, нецивилизованное) как оппозиция светскому (городскому, цивилизованному). Поскольку оба противопоставления в философском, нравственном, этическом смысле однородны, то возможна взаимозаменяемость соответствующих членов оппозиции или же их парность: историческое и народное.

против современного и цивилизованного. В отличие от оппозиционности в широком смысле слова (свойственной любому поэтическому высказыванию) в предромантической литературе обе части оппозиции присутствуют в тексте. Происходит их столкновение, взаимоотталкивание, борьба.

Вот несколько примеров из речи повествователя в «Наталье, боярской дочери» (1792) Н. М. Карамзина, считающейся первой русской исторической повестью:

«Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю… говорили, как думали?».

Боярин Матвей Андреев был «покровителем и заступником своих бедных соседей, чему в наши просвещенные времена, может быть, не всякий поверит, но что в старину совсем не почиталось рсдкостию».

Наталья вместе со служанкой «отправлялись к обедне. „Всякий день?“ — спросит читатель. — Конечно, — таков был в старину обычай — и разве зимою одна жестокая выога, а летом проливной дождь с грозою могли тогда удержать красную девицу от исполнения сей набожной должности».

Сеть подобных авторских отступлений создает необходимую историческую дистанцию. Описывая идеальные, неиспорченные нравы и обычаи Древней Руси, повествователь постоянно имеет в предмете сегодняшнее ее состояние, отклонившееся от исходного образца^[1]. Правда, один раз у Карамзина оппозиция «прошлое — настоящее» словно отступает на второй план, когда речь заходит о «поселянах»:

«Поселяне… и по сие время ни в чем не переменились… и среди всех изменений и личин представляют нам еще истинную русскую физиогномию».

Здесь нет противопоставления прошлого настоящему, потому что в силу вступает противопоставление народного светскому. Но тем самым обнаруживается отмеченная выше родственность обоих явлений (прошлого и народного), их способность подменять друг друга.

Обе оппозиции: историческое и современное, народное и светское — своего рода абсцисса и ордината разнообразных художественных и теоретических построений начала XIX в. Например, А. С. Шишков искал прообраз должного «слога» как в «старинных стихотворениях», так и в песнях, «сложенных в низком быту людей», ибо «сердце не в училищах научается чувствовать и так же вздыхает в шалашах, как и в позлащенных чертогах» (тут вступает в свои права и знакомая нам антитетическая пара «шалаш — чертог»).

Сформировавшийся логический механизм, одинаковые оппозиции могли обслуживать противоположные идеологические установки, о чем свидетельствует окрашенная в гражданские тона публицистика первой четверти XIX в., а также декабристская поэзия.

В «Загородной поездке» (1826) А. С. Грибоедова описывается путешествие «на высоты», подалее от «кипящего муравейника» столицы, на лоно простой сельской жизни. Автор слышит пение крестьян, наблюдает их нравы — и вот налицо противопоставление «народное — цивилизованное»:

«Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими!».

Выясняется также, что путешествие из города в деревню означало путешествие из настоящего в прошлое:

«Былые времена! как живо воскрешает вас в моей памяти эта народная игра: тот век необузданной вольности, в который несколько удальцов бросались в легкие струги… дерзали в открытое море, брали дань с прибрежных городов, не щадили ни красоты девичьей, ни седины старческой».

Таким образом, смыкаются обе оппозиции — в данном случае в их граждански вольнолюбивой огласовке. Обратим также внимание, что у Грибоедова позитивный элемент оппозиции неоднозначен: вольность, но необузданная, поражающая немощных и невинных. Это явление родственно описанным в предыдущих главах фактам двузначности — вроде двузначности естественной среды или центрального персонажа. Сентиментальным формам оппозиций (например, у Карамзина в «Наталье, боярской дочери»), а также гражданским формам оппозиции у декабристов такая двузначность была в общем не свойственна^[2].

Для исторического романа или повести имел значение еще один вид оппозиции. Мы его обнаружим, обратившись к трактату О. М. Сомова «О романтической поэзии» (1823), к наиболее оригинальной его третьей части, содержащей программу отечественного романтизма. Некоторые утверждают, пишет Сомов, что «в России не может быть поэзии народной». Чтобы обличить несправедливость такого взгляда, нужно немногое: «посмотрим вокруг себя и заглянем в старину русскую». Оба направления — «вокруг себя» и «в старину» — соответствуют двум охарактеризованным выше оппозициям.

Обращаясь «вокруг себя», критик указывает на многочисленные народности, на различные области и края обширного русского государства: «Сколько разных обликов, нравов и обычаев представляется испытующему взору в одном объеме России совокупной!»^[3] Это целые культурные миры, однако они мыслятся Сомовым не иод знаком этнографической и национальной особенности, но, наоборот, как факторы наиболее яркого проявления единой национальной русской специфики^[4].

Заглядывая «в старину русскую», критик также находит достойные проявления русской национальной специфики:

«Россия до Владимира и при сем князе, во времена удельных княжений, под игом татар, при Иоаннах, в годину междуцарствия и при вступлении на престол династии Романовых заключает в себе по крайней мере столько же богатых предметов, сколько смутные века старобытной Англии или Франции. Предметы сии совсем в другом роде: тем лучше, тем больше в них новости и, следовательно, прелести поэтической»^[5].

Подоплека обеих оппозиций у Сомова не моральная, но сущностнонациональная. Должное противостоит недолжному не как достойное недостойному, добродетельное — порочному, но как имеющее национальную «физиогномию» не имеющему таковой. «Физиогномия» же народа составляется и пороками — были бы они своими, а не заемными:

«…Уверьте меня, что в нравах наших нет никакой отмены от других народов, что у нас нет, можно сказать, своих добродетелей и пороков… и тогда я соглашусь, что у нас нет и не будет своей народной поэзии»^[6].

Словом, это наиболее нескованный, свободный вид оппозиции. Утверждаемое ее начало — этнографически яркое, свое, колоритное, несущее печать национальной стихии. Отрицаемое начало — отсутствие национальной специфичности, бледность, стертость, безликость.

Построения Сомова и хронологически, и по существу предваряют развитие русского исторического романа. Поскольку исторический роман устремится на поиски национальной специфичности эпохи или события, обозначенный вид оппозиции будет служить для него своего рода стимулятором.

• [1] Впрочем, введение к повести бросает на происходящее тень легкой иронии: автор обещает пересказать историю, «слышанную в области теней, в царстве воображения…» Функцияироничности, однако, в основном нецеленаправленна: ирония не столько ставит под сомнение существо событий, сколько сообщает авторской манере характер галантного салонногорассказывания.
• [2] Пример оппозиции у декабристов — известное стихотворение Рылеева «Я ль будув роковое время…» (1824). Нынешнее «изнеженное племя переродившихся славян» имеетсвоим антиподом племя славян истинных, из вольнолюбивого прошлого, носителей гражданских добродетелей. На этой оппозиции построено немало произведений.
• [3] Русские эстетические трактаты первой трети XIX века. Т. 2. С. 556.
• [4] Это отмечено Тыняновым (см.: Тынянов Ю. II. Пушкин и его современники. С. 140).
• [5] Русские эстетические трактаты первой трети XIX века. Т. 2. С. 558.
• [6] Там же. Т. 2. С. 555. (Курсив в оригинале.)