Лингвистический функционализм. 
История лингвистических учений

Если генеративизм более или менее един, то другие ведущие направления современной лингвистики весьма разнообразны и, но предмету исследования, и по используемым методам. Как обобщающий термин для их обозначения иногда используется термин «функционализм». Существует много направлений и школ в разных странах, в том числе в России, где функционализм преобладает. В этой главе будем говорить в основном о российских работах. Отечественная наука о языке стала развиваться преимущественно в эту сторону начиная еще с конца советского периода. Наиболее явно это проявилось в расширении тематики исследований, которая переросла рамки, установленные Ф. де Соссюром и несколько десятилетий в основном соблюдавшиеся, и в усилении междисциплинарных подходов.

Возможно широкое и узкое понимание функционализма. При широком его понимании к функционализму относятся разнообразные направления современной лингвистики, так или иначе изучающие функционирование языка и использование его человеком, в том числе прагматика, теория речевых актов, теория речевых жанров, исследование языковых картин мира и т. д. При узком понимании функционализм включает в себя лишь направления, преимущественно занимающиеся традиционной лингвистической тематикой (типология, грамматическая и лексическая семантика и др.), но подходящие к ней по-новому.

Сходство между ними заключается в ряде общих положений, которые так определяются в современном учебнике Я. Г. Тестельца «Введение в общий синтаксис»: «Строение языка определяется его использованием». «Язык — средство мышления; следовательно, языковые структуры должны быть „приспособлены“ к решению мыслительных задач — восприятия, переработки, хранения и поиска информации. Язык — средство коммуникации; значит, устройство языка должно максимально облегчать общение коммуникантов и быть оптимальным с точки зрения параметров этого процесса».

Первостепенное значение здесь приобретает изучение функций языка в продолжение традиций, заложенных Пражским кружком, Э. Сепиром и А. Мартине. Активно исследуются две главные функции языка: коммуникативная и когнитивная (символическая, по Сепиру). Впрочем, сейчас нередко когнитивную науку понимают (вопреки даже этимологии термина) максимально широко, включая в нее и изучение коммуникативных процессов. Тем самым «когнитивная лингвистика» становится синонимом функциональной лингвистики вообще Функционализм в любом смысле противопоставлен классическому структурализму и генеративизму, хотя использует полученные ими результаты и отчасти их методику. И генеративизм, и функционализм считают структурный подход к языку недостаточным, значительно сужающим предмет и задачи лингвистики. Лингвист должен обращаться к функционированию языка, а его строение должно изучаться с учетом его функционирования. Поэтому снимается когда-то бывшее оправданным ограничение объекта науки языком в смысле Ф. де Соссюра. Оба направления отвергают принятое в структурализме изучение языка в отрыве от говорящего на нем человека и стремятся преодолеть такой подход, хотя делают это по-разному (генеративизм, впрочем, больше в общих положениях, чем в исследовательской практике). Как и генеративизм, функционализм (особенно функционализм в узком смысле) считает недостаточным описательный подход к языку и ищет пути к объяснительному подходу.

Однако функционализм считает и генеративный подход слишком узким, поскольку он, как и структурализм, сосредоточен на вопросе «Как устроен язык?», выходя за его рамки, лишь с точки зрения закономерностей усвоения языковой компетенции. Генеративизм, прежде всего, нацелен на вечные, неизменные свойства языка, понимаемые как синтаксические свойства; в его рамках в число приоритетных направлений науки о языке не входят ни типология, ни диахроническая лингвистика, ни социолингвистика. Также не принимает функционализм и идеи генеративистов о ведущей роли синтаксиса по сравнению с семантикой; в целом ему в меньшей степени свойственны формализация и использование сложного формального аппарата, часто делающего неочевидными содержательные выводы генеративной лингвистики; оборотная сторона этого — снижение уровня строгости результатов.

Функционализм исходит из того, что адекватная модель языка должна объяснять, как он устроен «на самом деле», признает определяющую роль семантики, стремится выявить семантическую мотивированность языковых форм. В отличие от структурализма и генеративизма функционализм не налагает явных ограничений на свой предмет, включая в область исследований все, что связано с процессами говорения и слушания (особенно это относится к функционализму в широком понимании). В целом функционализм осознанно возвращается к исконно свойственному науке о языке антропоцентризму, отказываясь от распространенного в XX в. системоцентризма, рассмотрения языка по образцу объектов естественных наук.

Как это обычно характерно для истории науки, функционализм отталкивается от непосредственных предшественников и использует идеи, высказанные раньше, особенно учеными предструктуралистского периода и представителями структурного периода, выходившими за рамки ортодоксального структурализма. Значимыми могут быть идеи таких ученых, как И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. М. Пешковский, К. Бюлер, Э. Сепир, Г. О. Винокур, Р. Якобсон (особенно в поздний период), Э. Бенвенист и других. В центре внимания многих направлений современной лингвистики оказывается изучение речи. О необходимости такого изучения говорили и некоторые ученые первой половины XX в. А. Сеше, К. Бюлер, А. Гардинер, а В. Н. Волошиной вообще отвергал противопоставление речи языку. Однако активное изучение актов речи и закономерностей речепроизводства началось лишь с 1950—1960;х гг. XX в. Во второй половине века сформировались такие направления лингвистики, как теория речевых актов, прагматика, дискурсный анализ, лингвистика текста, изучение речевых жанров и др. (надо сказать, что четких граней между ними не существует и одни и те же явления могут изучаться разными направлениями, иногда под несколько разным углом зрения). Их тематика еще полвека назад казалась лежащей за пределами лингвистики, а теперь без нее уже немыслима наука о языке.

Термин «прагматика» был введен в 1930;х гг. американским философом Чарльзом Уильямом Моррисом (1901 — 1979). Он разделил семиотику, общую науку о знаках, в том числе о знаках языка, на семантику — учение об отношении знаков к объектам действительности, синтактику — учение об отношениях между знаками и прагматику — учение об отношении знаков к людям, которые пользуются знаковыми системами. К тому времени лингвистика занималась синтактикой и семантикой и очень мало обращалась к прагматике. Теория речевых актов возникла независимо от прагматики уже в послевоенные годы. Ее создателем считается британский ученый Джон Лэнгшо Остин (1911 — 1960), прочитавший на эту тему курс лекций в 1955 г.

Как пишет ведущий в России исследователь речевых актов Н. Д. Арутюнова, «в речевом акте участвуют говорящий и адресат, выступающие как носители определенных, согласованных между собой социальных ролей, или функций. Участники речевого акта обладают фондом общих речевых навыков (речевой компетенцией), знаний и представлений о мире. В состав речевого акта входит обстановка речи и тот фрагмент действительности, которого касается его содержание». Во время речевого акта происходят соотнесение высказывания с действительностью, придание ему целенаправленности, воздействие на адресата. Множество речевых актов образует дискурс.

Как отмечает Арутюнова, «при классификации речевых актов учитывается иллокутивная цель, психологическое состояние говорящего, направление отношений между пропозициональным содержанием речевого акта и положением дел в мире, отношение к интересам говорящего и адресата и др.». Под иллокутивной целью (термин Дж. Остина) имеется в виду коммуникативная цель в ходе произнесения высказывания. В рамках теории речевых актов активно изучаются, в частности, так называемые перформативы, т. е. ситуации, когда слово одновременно является делом (клятва, объявление войны или мира, вынесение приговора, открытие или закрытие собрания и т. д.); эти ситуации еще в 1930;е гг. особо выделял А. Гардинер.

Прагматика, имея иные истоки, пришла к изучению примерно того же круга вопросов, что и теория речевых актов. Под прагматикой обычно понимают отношение знаков к людям, которые пользуются знаковыми системами, т. е. роль знаков в реальных процессах общения. Есть проблемы, обычно изучаемые в ее рамках, к ним относится проблема пресуппозиции. Пресуппозиция — это подразумеваемая информация, общая для собеседников; бывают разные виды пресуппозиций: семантическая, прагматическая. Исследования пресуппозиции активно ведутся в лингвистике около трех десятилетий. С понятием пресуппозиции тесно связано понятие истинности и ложности высказывания. В состав прагматики входят и такие сферы, как «модальные рамки» и правила социального взаимодействия между говорящим, слушающим и «героями» высказывания (так называемые вежливость и (или) этикет).

Одним из предшественников современных исследований закономерностей речи признается М. М. Бахтин, автор упоминавшихся в главе «Критика лингвистического структурализма» работ, написанных в 1950;е гг., но опубликованных и получивших известность в конце 1970;х гг., уже после смерти автора. Бахтин понимал жанр как типичную модель высказывания, указывая, что говорящему при построении высказывания заданы определенные рамки не только системой языка, но и системой речевых жанров; и те и другие правила он не вправе нарушать. Жанры диалогической речи ориентированы на тот или иной вид общения с собеседником. В качестве речевых жанров могут выделяться максимально краткие и стандартизованные реплики вроде приветствия или прощания, но и традиционные жанры художественной литературы (роман, рассказ и т. д.) также являются речевыми жанрами: пусть собеседник отделен от говорящего (пишущего) и не определен, но и здесь автор ориентируется на читателя и ведет общение с ним по некоторым правилам. Изучение речевых жанров активно развивается в России, причем не столько в Москве, сколько в ряде других городов (Саратов, Волгоград, Пермь, Красноярск и другие). Предпринимаются попытки исчисления речевых жанров, исследуются как структурные, так и, прежде всего, прагматические особенности тех или иных жанров (реклама, комплимент, ссора, «разговор, но душам» и ир.). В то же время критерии выделения и разграничения жанров пока что остаются невыясненными.

Еще в период структурализма некоторые лингвисты (как структуралисты, так и их противники) предпринимали попытки выйти за пределы предложения и выделить более протяженные единицы (абзацы, параграфы и пр.), определить закономерности структуры связного текста. Однако вскоре стало очевидно, что хотя в разных языках и существуют некоторые синтаксические и лексические средства, функционирующие на отрезках текста больше предложения, но связность текста обеспечивается далеко не только структурными закономерностями, а членение текста на абзацы и параграфы вовсе не обязательно маркировано структурными средствами. Опять-таки необходимо исходить из анализа дискурса, что и делается рядом лингвистов. Характерно, что генеративисты обращения к исследованию последовательностей, больших, чем предложение, избегают.

И семантика впервые стала полноценным объектом лингвистических исследований лишь вместе с изучением прагматики и (или) теории речевых актов. Показательно, что в нашей стране ведущая семантическая школа, связанная с именами Н. Д. Арутюновой, Е. В. Падучевой и их учеников, одновременно является и школой прагматики и теории речевых актов.

Ведущая роль семантики признавалась большинством лингвистов и в XIX, и в XX в., исключение составляли лишь некоторые крайние дескриптивисты, доходившие, как 3. Харрис, до отрицания ее значения, а затем Н. Хомский и его последователи, отводившие ей подчиненное положение по сравнению с синтаксисом. Однако на практике семантика всегда была отстающей областью лингвистики, что также отмечали многие. Сравнительно-исторический метод охватывал лишь фонетические соответствия (его морфологический компонент сводился опять-таки к фонетическому облику грамматических морфем). Семантические же реконструкции всегда оставались и остаются самым слабым местом компаративистики. Структурная лингвистика опять-таки сосредоточилась на фонологии, значительно ее продвинув, и лишь отчасти на морфологии, что отмечали ее критики, например В. И. Абаев. Генеративизм изменил приоритеты, но не в сторону семантики, а в сторону синтаксиса. Неразвитость семантики, безусловно, обусловлена ее наибольшей сложностью, и постепенно стало ясно, что для ее изучения нельзя ограничиваться анализом языка в смысле Ф. де Соссюра.

Сами семантические исследования и в «традиционной», и в структурной лингвистике были сужены по тематике. Семантика ограничивалась, как правило, лишь семантикой отдельных грамматических категорий и семантикой отдельных слов. При этом далеко не вся лексика поддавалась анализу, о чем еще в 1950;е гг. писал А. И. Смирницкий: «Лексиколог подробно останавливается на архаизмах, выискивает различные окаменелости… но о скромных исконных словах данного языка, издавна выражавших в нем такие простые, но вместе с тем существенные понятия, как „видеть“, „лежать“, „стоять“, „ходить“, „делать“, „красный“, „синий“, „огонь“, „вода“, „дерево“ и т.н., лексиколог обычно говорит очень немного (если вообще говорит что-нибудь) и то лишь мимоходом… А между тем, разумеется, если такие наиболее широко распространенные и часто употребительные слова оставлять без внимания, то нечего и думать о действительной характеристике данной лексики, о выявлении ее существенных особенностей». Совсем плохо поддавались семантическому анализу самые употребительные и, казалось бы, простые слова вроде наречий или частиц. Еще хуже обстояло с семантикой предложения, не поддававшейся строгому анализу.

С 1960—1970;х гг. ситуация изменилась. «Прагматизация значения имела далеко идущие последствия: значение высказывания стало считаться неотделимым от прагматической ситуации, а значение многих слов начали определять через указание на коммуникативные цели речевого акта… Значение слова стало рассматриваться в связи с коммуникативной направленностью речевого акта, то есть как орудие, посредством которого мы совершаем действие… Этот подход нашел отражение в определении значения оценочных слов» (Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева). Многие единицы языка впервые получили убедительную трактовку при данном подходе. При этом часто оказывается, что толковать надо не отдельное слово, а более протяженную единицу языка (словосочетание, предложение). Семантические исследования, основанные на данных принципах, занимают ведущее место в современной российской лингвистике.

С семантикой тесно связано изучение связи между языком и культурой его носителей. Ф. де Соссюр в «Курсе» указывал: «Язык дает сравнительно мало точных и достоверных данных о нравах и институтах народа, который пользуется этим языком». Он отрицал и «мнение, что язык отражает психологический склад народа», поскольку «языковые средства не обязательно определяются психическими причинами». Теперь функциональная лингвистика исходит из обратного, считая, что в языке содержится много данных о «нравах» и «складе» того или иного народа. На этом основано изучение так называемых языковых картин мира, основанное на идеях В. фон Гумбольдта и начатое еще в 1930;е гг. Э. Сепиром и Б. Уорфом. Оно долго оставалось на периферии внимания лингвистов, но в последние десятилетия лингвисты все чаще обращаются к подобной проблематике. Ведущим специалистом в этой области считается австралийский лингвист польского происхождения Анна Вежбицка, много публикаций появилось и в России. За последние десятилетия развернулись исследования картин мира на материале различных языков.

Эти исследования основаны на представлении о том, что необходимо различать научную картину мира, принципиально выразимую на любом языке, и «бытовые», «наивные» картины мира, в разной степени специфичные для разных языков. В научной картине мира Земля вращается вокруг Солнца, но в «наивных» картинах, например, для русского языка Солнце восходит, заходит, движется по небу, т. е. отвергнутая наукой геоцентрическая картина мира продолжает сохраняться. Даже в европейских языках, о сходстве картин мира в которых писал Б. Уорф, эти картины (но современной терминологии, концептуализация мира) далеко не совпадают. Отмечается, например, что именно для русской языковой картины мира специфичны такие понятия (концепты), как удаль, воля (в противоположность свободе); правда и истина в русском языке не точные синонимы, но их различие не может быть однозначно представлено в западноевропейских языках. А. Вежбицка разработала специальный формальный язык, позволяющий единообразно записывать те или иные концепты.

Очень многие примеры, приводимые в тех или иных работах, бывают убедительными. Для значительного числа языков накоплен богатейший материал, который невозможно игнорировать. Однако, как уже было сказано в разделе о Б. Уорфе, исследования языковых картин мира пока что не выработали адекватного метода. Фактов много, но нет строгих критериев их отбора и установления их иерархии. Найдя подходящие к той или иной схеме факты, можно высказывать какие угодно идеи, которые пока нельзя ни строго доказать, ни строго опровергнуть, а единственным критерием оценки тех или иных концепций является интуиция носителей языка. Еще одна проблема состоит в том, что в языке могут сохраняться представления далекого прошлого, сосуществующие с современными представлениями, и неясно, как отделить одно от другого (эту проблему отмечал еще в 1940;е гг. В. И. Абаев). Поэтому ряд лингвистов и сейчас высказывает скептицизм в отношении изучения языковых картин мира.

Все это не означает, что изучение языковых картин мира бесперспективно. Глубокие идеи Гумбольдта о познании мира через призму языка очень существенны, а сложности в освоении чужого языка это подтверждают. Каждый человек, учивший язык далекой культуры, скажем восточный, знает, что значительные на первых порах трудности в освоении фонетики, графики и формальной грамматики затем отступают на задний план, а самыми существенными начинают становиться трудности в семантике и в освоении чужой картины мира. Текст на уровне лексики и грамматики более или менее понятен, но что хотел сказать автор, остается неясным. И безусловно, данные исследования показывают важнейшую роль языка как части культуры того или иного народа. Многие культурологи игнорируют язык, рассматривая его лишь как средство познания той или иной культуры. Но, как подчеркивали такие крупнейшие ученые, как В. фон Гумбольдт, Э. Сепир и Н. С. Трубецкой, язык не внешняя форма, а важнейший компонент человеческой культуры. Просто ввиду особой сложности объекта такого рода исследования, хотя ведутся уже давно, пока находятся в самом начале пути.

Следует сказать и о современной типологии. Эта лингвистическая дисциплина, занимавшая важное место в лингвистике первой половины XIX в. (В. фон Гумбольдт и другие), затем находилась на периферии развития науки. Ей по разным причинам не находилось места ни в рамках лингвистики младограмматического типа, ни в рамках последовательного структурализма (глоссематика, дескриптивизм), ни в рамках генеративизма, делающего основной акцент на разработке универсальных моделей, на деле нередко оказывающихся моделями для английского языка. Развитие типологии шло в рамках не самых массовых направлений: последователи В. фон Гумбольдта, Э. Сепир, школа И. И. Мещанинова, лингвистика универсалий и пр. Но постоянно она поднимала актуальные вопросы, многие из которых начали решаться лишь в функциональной лингвистике. В последние десятилетия типология, как и семантика, развивается преимущественно в рамках функционализма. Многие исследования функционалистов, даже непосредственно касающиеся одного языка, имеют типологическую ориентацию.

Наука XX в., разумеется, всегда признавала и существование общих свойств всех языков мира, и разнообразие явлений реальных языков. Однако по-разному мог решаться вопрос о пределах этого разнообразия. Например, дескриптивная лингвистика исходила из его неограниченности, тогда как лингвистика универсалий показала, что оно возможно лишь в определенных рамках. Современная типология исходит из того, что разнообразие языковых явлений, безусловно, ограниченно, поскольку едина человеческая природа, едины физиологические возможности человека (строение голосового аппарата и пр.), а, главное, язык нужен каждому человеку для одних и тех целей.

Современные типологические исследования возвращаются к идеям, высказывавшимися еще братьями А. и Ф. Шлегелями и В. фон Гумбольдтом, ставившими вопрос о построении объяснительной типологии. Современная типология стремится ответить не только на вопросы о существовании, но и о причинах существования или несуществования тех или иных явлений. Как пишет Александр Евгеньевич Кибрик (1939—2012), «на смену безраздельного господства… КАК — типологии приходит объяснительная ПОЧЕМУ — типология, призванная ответить не только на вопросы о существовании, но и о причинах существования/несуществования тех или иных явлений». Такой поворот наметился и у нас, и в США и Европе с 1970—1980;х гг. При этом объяснения могут быть и чисто структурными, и выходящими за пределы внутренней лингвистики в смысле Ф. де Соссюра. Если в прошлом типология шла преимущественно от формы к значению, то теперь реализуется принцип движения от значения к форме, не только к грамматическому, но и лексическому выражению.

В отличие от семантики или типологии социолингвистика обычно развивается вне школ, связанных с функционализмом. Однако и ее развитие выходит за пределы тематики структурализма, отражая общую тенденцию к изучению языка не «в себе и для себя», а вместе с говорящими на них людьми. Хотя ряд важных идей, касающихся функционирования языка в обществе, высказывались еще в 1920—1930;е гг. (здесь особо надо отметить Е. Д. Поливанова), но активное развитие современной социолингвистики началось лишь во второй половине XX в.

Активно ведутся разного рода прикладные исследования. Наряду с созданием систем автоматического поиска информации, систем автоматического перевода и др., получивших развитие в рамках формальной лингвистики, большое место занимают направления работ, связанные с функционализмом. Среди них надо особо выделить корпусную лингвистику.

Как определяют создатели Национального корпуса русского языка (НКРЯ), лингвистический корпус — это «информационно-справочная система, основанная на собрании текстов на некотором языке в электронной форме. Национальный корпус представляет данный язык на определенном этапе (или этапах) его существования и во всем многообразии жанров, стилей, территориальных и социальных вариантов».

Впервые корпус был создан в США в 1960;е гг. Первые корпуса были невелики по объему, стандартом считался объем в миллион слов, что было недостаточно. Значительное развитие корпусная лингвистика получила с 1980;х гг. в связи с дальнейшим развитием вычислительной техники. НКРЯ на март 2017 г. содержит более 600 миллионов словоупотреблений, и это количество постоянно растет; включаются не только письменные, но и устные тексты.

Корпус не то же самое, что просто электронное собрание текстов большого объема. При его создании необходимо провести ряд операций, именуемых разметкой. Нужно разделить тексты на слова, привести каждое слово к его словарной форме, провести морфологический, синтаксический, акцентологический анализ. Серьезную проблему составляет то, что при обширном объеме корпуса в ответ на запрос может быть выдано столь большое число в основном ненужной информации, что ее невозможно охватить. Поэтому нужны также системы группировки поиска.

Данные корпуса могут использоваться в самых разных областях лингвистики. Если раньше для получения нужной информации лингвист должен был самостоятельно расписывать значительное количество текстов при отсутствии гарантии того, что удастся найти то, что нужно, то теперь все можно узнать очень быстро. С помощью корпуса можно получить достоверные данные статистического характера. Материалы корпуса, сгруппированные по времени создания текстов, дают сведения об исторических изменениях в языке. Корпуса используются и в педагогических целях, на них все больше ориентируются учебные программы.

К настоящему времени созданы, помимо НКРЯ, корпуса для крупнейших языков мира, для многих языков мира, для ряда языков России. Подготовка и пополнение корпусов продолжается.

Наконец, в большей степени, чем раньше, наука обратилась ко всему тому, что происходит «на самом деле», к реальным процессам порождения и восприятия речи. Такие исследования ведутся давно (в главе о лингвистических традициях упоминалось то, что сделали, начиная с 1940;х гг., А. Р. Лурия и его школа в области изучения афазий), но до недавнего времени в основном психологами и физиологами, и лишь сейчас они по-настоящему привлекли внимание лингвистов.

Разные стороны этих процессов по объективным причинам изучены неравномерно. Лучше всего ввиду большей доступности изучено функционирование голосового аппарата, экспериментальная фонетика существует со второй половины XIX в. и накопила много данных. Механизмы слухового восприятия изучены хуже, и «черным ящиком» очень долго оставалась главная составляющая — мозг, хотя интересный материал давало изучение афазий и детской речи. Прямое исследование речевых механизмов мозга делает только первые шаги, но уже активно развертывается, в том числе в нашей стране. Особенно надо отметить ленинградский (петербургский) коллектив (Л. Я. Балонов, В. Л. Деглин, Т. В. Черниговская), работающий с 1970;х гг. и получивший данные в том числе в отношении речевых функций полушарий мозга. Им уже накоплен немалый материал.

В частности, эти исследования, как и исследования А. Р. Лурия, подтверждают и показывают фундаментальность традиционных понятий, в том числе понятия слова, имеющих объективное содержание, связанное с мозгом (об этом уже говорилось в связи с лингвистическими традициями). Этот материал указывает и на психологическую адекватность некоторых традиционных подходов лингвистики. Подтверждается традиционное разграничение двух типов описания языка: грамматики и словаря; словари моделируют (разумеется, неосознанно) деятельность участка мозга, хранящего набор элементов, а грамматики — участка мозга, ответственного за операции. Подтверждается и издавна свойственная науке о языке идея слова как центральной единицы языка, которую так и не удалось доказать собственно лингвистическими методами. Подтверждается и то, что в мозгу, как правило, хранятся не все формы слова, а лишь некоторые исходные. На уровне же операций со словами наряду с синтаксическими правилами сочетания слов есть и морфологические правила преобразования исходных форм слов в другие формы (как это предполагалось независимо друг от друга в античной лингвистике и в японской традиции). А самое главное — то, что система порождения речи — это действительно набор правил, оперирующих с исходным словарем первичных элементов. В соответствии с этими правилами первичные элементы могут модифицироваться (морфология) и сочетаться между собой (синтаксис). В результате получаются высказывания.

Многие направления лингвистики (особенно последовательно глоссематика) строили модели языка, оторванные от реальности и подчиняющиеся лишь внутренним закономерностям. Однако такие модели либо не могли быть применены к языковым фактам, либо могли быть использованы в фонологии и отчасти в морфологии, но не в отношении более высоких уровней языка, особенно семантики. Все более значимой становится иная точка зрения. По сути, она выдвигалась, пусть нестрого и в других терминах, и раньше: В. фон Гумбольдтом, Э. Сепиром и другими. Вот как ее формулирует А. Е. Кибрик в статье «Лингвистические постулаты» (1983—1992): «Адекватная модель языка должна объяснять, как он устроен „на самом деле“». Что такое «язык на самом деле»? Это совокупность тех знаний, которыми располагает человек, осуществляя языковую деятельность на соответствующем языке. В отличие от метода «черного ящика» «естественное» моделирование языка должно осуществляться с учетом того, как человек реально пользуется языком, то есть, как он овладевает языком, как хранит в своей памяти знания о языке, как использует эти знания в процессе говорения, слушания, познавательной деятельности, и т. д. …Предполагается, что различные по своему устройству объекты такого класса сложности, к которому относится естественный язык, не могут иметь идентичных «входов» и «выходов». Конечно, далеко не все из перечисленных здесь процессов сейчас могут изучаться непосредственно, о многом мы можем судить лишь по косвенным данным, а во многих случаях пока что можно лишь высказывать более или менее правдоподобные гипотезы. Но стремление к указанной в вышеприведенной цитате адекватности очень важно, а оно заставляет расширять границы науки о языке и сближать ее с другими науками о человеке.

В той же статье сформулированы постулаты лингвистического функционализма: «Адекватная модель языка должна объяснять, как он устроен „на самом деле“»; «Все, что имеет отношение к существованию и функционированию языка, входит в компетенцию лингвистики», «Как содержательные, так и формальные свойства синтаксиса в значительной степени предопределены семантическим уровнем», «Исходными объектами лингвистического описания следует считать значения», «Устройство грамматической формы отражает тем или иным образом суть смысла». Эти постулаты направлены, с одной стороны, против структурной лингвистики, не интересующейся тем, как устроен язык «на самом деле», и сильно сужающей объект лингвистики, с другой стороны, против генеративной лингвистики, считающей строение языка независимым от его использования и подчиняющей семантику синтаксису.

Компаративная и структуралистская парадигмы по-разному сужали объект лингвистического исследования. Геперативизм расширил его, но сохранил стремление к установлению достаточно строгих рамок. В направлениях лингвистики, связанных с функционализмом, господствует противоположная тенденция. Об этом в той же статье пишет А. Е. Кибрик: «При сохранении принципа „чистоты“ лингвистика последних десятилетий характеризуется в то же время неуклонным расширением сферы своего влияния: от фонетики — к фонологии, от морфологии — к синтаксису и затем к семантике, от предложения — к тексту, от синтаксической структуры — к коммуникативной, от языка — к речи, от теоретического языкознания — к прикладному. То, что считается „нелингвистикой“ на одном этапе, включается в нее на следующем. Этот процесс лингвистической экспансии нельзя считать законченным. В целом он направлен в сторону снятия априорно постулированных ограничений на право исследовать такие языковые феномены, которые до некоторой степени считаются недостаточно наблюдаемыми и формализуемыми и, следовательно, признаются непознаваемыми. И каждый раз снятие очередных ограничений дает новый толчок лингвистической теории, конкретным лингвистическим исследованиям. Обнаруживаются новые, не замечавшиеся ранее связи, обогащается и вместе с тем упрощается представление о языке». Вывод: «Все, что имеет отношение к существованию и функционированию языка, входит в компетенцию лингвистики». Это, безусловно, относится и к изучению речи в разных ее аспектах, и к исследованию представлений носителей языка, и к выявлению социального функционирования языка, и к анализу речевых механизмов мозга. Большую часть этого науке еще предстоит познать.

И все же встает вопрос о границах лингвистики. Безусловно, не следует заранее оценивать те или иные проблемы как лежащие внутри или вне науки о языке, но расширение границ лингвистики не означает, что она должна поглотить чуть ли не всю гуманитарную проблематику. Исследователи картин мира ищут связь того или иного языка с нравственными категориями, выявляют по языковым данным отношение к жизни носителей русского или английского языка и др. При этом часто языковые картины мира не отграничиваются от мировоззрения, хотя мировоззрений у носителей одного и того же языка бывает много.

Тематика функциональной лингвистики неуклонно расширяется. Но при этом по сравнению с предшествующим периодом в целом снизился уровень научной строгости (это не относится к экспериментальным и прикладным исследованиям). Безусловно, формализация прагматики или когнитивных процессов — очень сложная задача ввиду сложности самого объекта, но сейчас не только не имеется в виду математизация лингвистики, но часто и не ставится задача выработки сколько-нибудь строгого метода. По сравнению с 1960—1970;ми гг. характерна противоположная крайность.

Во всем мире в последней четверти XX в. наметился отход от структурализма, что сохраняется и в XXI в. Однако в ряде стран, прежде всего в США, продолжают господствовать разновидности генеративизма, тогда как и в европейской науке, и еще в большей степени в России развитие пошло в сторону функционализма (сказалось и то, что у нас генеративизм никогда не преобладал). Но в последние десятилетия и в США развивается деятельность лингвистов, независимых от постулатов, провозглашенных Н. Хомским. Можно отметить ряд таких значительных ученых. Это Талми Гивон, выступивший с концепцией биолингвистики, исходящей из того, что язык является результатом биологической адаптации; он считает неприемлемым строго синхронный подход лингвистики XX в., возвращаясь к давней идее диахронической обусловленности языковых явлений. Это Рональд Лангакер, заложивший основы когнитивной грамматики, Джоан Байби, исследовательница теоретической морфологии, в том числе диахронической, типолог Уильям Крофт (сейчас работает в Великобритании), изучающий когнитивные принципы в языках мира, в частности в связи с частями речи, и другие. Безусловно, влиятельными остаются идеи Ч. Филлмора, возрождаются и идеи лингвистики универсалий.

Эти лингвисты критикуют многие идеи Н. Хомского, указывая на то, что языки не основаны на столь жестких, как у него, правилах, что они не так похожи друг на друга, как полагал Хомский, который сознательно игнорировал дискурс и связные тексты. Они не согласны ни с концентрацией внимания на языке в смысле Ф. де Соссюра, ни с признанием основным объектом изучения компетенции в смысле Хомского. Главный пункт несогласия — в том, что исследование языка без обращения к культуре неполно. Хотя в американской науке об этом говорил еще Э. Сепир, но такая точка зрения не поддерживалась ни в дескриптивизме, ни в генеративизме. Все это явный переход от формальной к функциональной лингвистике (заметно и снижение степени формализации). Назревает ли и в США смена парадигмы, заметная в России? Время покажет.

Развитие любой науки, как известно, не поступательный процесс; здесь больше подходит известный образ спирали. В том числе бывают периоды расширения и сужения проблематики той или иной науки, укрепления и, наоборот, разрыва междисциплинарных связей. В науке о языке в разных формах постоянно борются стремление к строгому изучению своего объекта по образцу естественных наук, с опорой только на наблюдаемые факты, и желание рассматривать язык вместе с говорящим на нем человеком, с учетом интуиции, интроспекции и творческих способностей людей. Последний подход был сформулирован В. фон Гумбольдтом, но его недостатком постоянно оказывались нестрогость и произвольность, тогда как противоположный подход, достигший максимума в структурализме, давал несомненные, но ограниченные результаты. Структурный подход господствовал до 1950—1960;х гг. Затем Хомский предложил программу синтеза двух подходов, попытавшись соединить формализацию с тезисом Гумбольдта о языке как творчестве; однако сняв ряд ограничений, он установил другие. Сейчас заметны расширение проблематики и укрепление связей лингвистики с другими науками. Не все здесь устоялось, заметны «болезни роста», но, по-видимому, дальнейшее развитие лингвистики в этом направлении перспективно.

Кибрик, А. Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания / А. Е. Кибрик. — М., 1992.

Кибрик, А. А. Функционализм /А. А. Кибрик, В. А. Плунгян // Фундаментальные направления современной американской лингвистики. — М., 1997.