Культура и речевой этикет работника судебной системы

Культура и речевой этикет профессионала

Исследователь речевого этикета Н. И. Формановская отмечает: «Обращение к собеседнику — это самый яркий и самый употребительный этикетный знак, потому что мы действительно так или иначе называем человека — либо по его социальной роли, либо по индивидуальным признакам, либо по своему собственному отношению к нему. Такой этикетный знак может быть самым общим, не личностным, и тогда общение наше — на верхней ступеньке формального (Гражданин! — на улице или в транспорте), а может быть и индивидуально-личностным, это уже при неформальном интимном общении (Ленок! — дома к дочери)»^[1]. К сожалению, в наше время формы обращения все больше отступают перед западными нормами. Мы слышим, что в средствах массовой информации практически не используются отчества: Михаил Ломоносов, Александр Пушкин, Анатолий Кони. Между тем произнесение отчества вместе с именем человека — исключительная привилегия русской культуры. Само слово отчество созвучно отцу, Отечеству, отчему дому. Нормой среди молодежи стали американизированные формы сокращения имен: Александр — Алекс, Борис — Боб, Михаил — Майкл. В начале XX века уехавшие в Америку русские адаптировали свои фамилии вроде Смирнов — Смирнофф, Петровский — Петровски и т. п. Но почему же сейчас мы отказываемся от своих корней в угоду иностранным традициям?

Наши предки понимали важность сохранения национального языка во всех сферах, в том числе и в государственной, правовой.

Вопросы культуры и речевого этикета работника судебной системы волновали людей в XVIII—XIX вв.еках. За чистоту и корректность правового языка выступала императрица Екатерина И. В своем указе «О неупотреблении в указах и повелениях брани и поносных слов» она писала: «…чтоб отнюдь в указах и повелениях никогда брани и слов поносных употребляемо не было»^[2]. Не только цари, но и рядовые граждане осознавали опасность языкового невежества, нарушений требований национально-культурной традиции. И. И. Мартынов, поэт и переводчик, издатель журнала, говорил: «Будущий воин, судья, градоначальник, министр… стыдится произнести слово русское в большом свете. Вступив в должность, везде находит затруднение в разумении дел. Отечественный язык для него не токмо чужд, но и несносен…»^[3] По сей день актуальны мысли о том, что официальный язык российского правосудия не следует перегружать иноязычными терминами. Работник судебной системы должен максимально приближать стиль деловой документации к литературной речи.

Один из участников проведенного нами опроса отмечает: «При работе в суде, казалось бы, сложно столкнуться с бескультурьем и грубостью, ведь кругом люди всесторонне образованные, этичные и воспитанные. Однако на практике приходится работать с рядовыми (незаконопослушными) гражданами, а также с рецидивистами, наркоманами, людьми без определенного места жительства, большинство из которых не отличает выработанные правила поведения в утреннем трамвае (мат-перемат, потасовки, оскорбления) и речевой этикет в суде. Однако больше пугает нетактичность самих юристов, как правило адвокатов. Некоторые, выходя за пределы зала судебного заседания, снова становятся рядовыми людьми: могут пить пиво в коридоре, курить и бросать окурки на лестнице, использовать ненормативную лексику в общении со своими клиентами». Также респонденты отмечают вульгаризацию и вандализацию современной русской речи в сфере профессионального общения: «Как говорится, о времена, о нравы! Юристы часто сами допускают некорректные замечания в адрес судьи и других участников процесса. Вспоминаю одно обращение адвоката к судье во время слушания уголовного дела: «Ваша честь, вы не могли бы повернуться к рассмотрению данного дела передом, а не тем, чем вы на данный момент к нему повернулись». Запомнилась и такая реплика: «Помощник прокурора не должен высказываться по поводу квалификации действий моего подзащитного, так как этим должны заниматься профессиональные юристы». А вот «этичное» начало выступления прокурора в суде: «Ваша честь, уважаемые присутствующие и неуважаемый подсудимый». Ясно, что такие замечания умаляют как авторитет судебной власти, так и правосудия в целом в глазах общества.

Культура и речевой этикет работника судебной системы могут быть рассмотрены с двух сторон. Первая сторона — это взгляд профессионала: судьи, секретаря судебного заседания, адвоката, прокурора. Вторая сторона — это восприятие судебного процесса непрофессионалом, сторонним наблюдателем, человеком, не искушенным в коллизиях системы правосудия. Вот отрывок из повести «Встань и иди» писателя Ю. М. Нагибина.

Мы вошли. Большой нарядный зал с позолоченной люстрой был полон народа. Слушалось дело об алиментах.

Ответчик, молодой еще парень, с глупым, рябоватым, лошадиным лицом, в новом пиджаке и при галстуке — узел с галстука чуть не подпирал ему подбородок, — держался с независимой мужской грацией.

— Ничего не знаю, — твердил он, шаря глазами по стенам и потолку. — Мы с ей чисто по-товарищески вращались.

Истица, худенькая, с испуганным, желтым личиком, вела себя так неуверенно и робко, словно и сама не верила, что этот роскошный холуй на самом деле одарил ее своей близостью. На вопрос судьихи, при каких обстоятельствах сделал ей ответчик ребенка, она чуть слышно проговорила:

— На мосту, где ж еще, — подняла голову и впервые улыбнулась.

Но самым любопытным на суде была не эта пара, а маленькая черноглазая, худо одетая девчонка, по виду разнорабочая, принимавшая во всем происходящем необычайно живое участие. Она то и дело подавала реплики, подсказывала истице, перебивала ответчика и в конце концов вступила в спор с судьей. Спор завершился тем, что ее оштрафовали на двадцать пять рублей. Но девчонка не угомонилась и после этого: не успел суд удалиться на совещание, как она громко крикнула жене ответчика, под стать ему рябоватой, крупной и тяжелой в кости молодайке:

— Ну, Маня, теперь тебе Колька не нужный. Четверть снимут—не гуляй зазря! — А затем, повернувшись к сидящей рядом со мной женщине: — До чего ж я эти суды люблю!.. Поглядишь на чужую жизнь, вроде бы и сама пожила!..

Очевидно, что в передаче работника судебной системы на первый план выйдет не эмоциональное восприятие происходящего, а статьи закона, моменты, связанные с опросом свидетелей, возможно, огрехи коллег и т. д. Для человека с улицы важно собственное ощущение от обстановки в зале суда, т. е. соображения, не имеющие прямого отношения к юридическому дискурсу. Для несведущего человека обращение: «Уважаемая мировая судья!» — норма, если судья — женщина. Но у работника правоохранительной сферы такая фраза вызовет улыбку: мировой судья — так официально называется эта должность. Тем более досадно, когда речевой этикет нарушают сами блюстители закона. «Заводи!» — так обращается к секретарю судебного заседания судья, бывший работник МВД. Надо: «Пригласите, пожалуйста, граждан». «Результативная часть судебного акта» — вместо: резолютивная часть судебного акта.

Однако нельзя безоговорочно утверждать, что речевой этикет предписывает работнику правовой системы обязательную сухость и бесстрастность. Прочитаем фрагмент очерка М. А. Шолохова «Слово о Родине».

Мой дорогой друг и соотечественник! Пусть не стынет наша ненависть к врагу, даже поверженному! И пусть с удесятеренной яростью кипит, клокочет она в наших сердцах к тем, кто все еще не насытился прибылями, нажитыми на крови миллионов, кто в сатанинском слепом безумии готовит исстрадавшемуся человечеству новую войну!

Их зловещие имена с проклятиями, с гадливостью произносит каждый честный человек в мире, они обречены историей на черную погибель, и время со всей старательностью уже плетет для них надежные удавки.

За каждое убийство, за каждую каплю невинной крови, пролитой гитлеровскими палачами, несут ответственность подсудимые, ибо между ними и непосредственными исполнителями зверств, убийств, истязаний разница только в ранге и масштабе деятельности: те — непосредственные палачи, а они — главные палачи, палачи высшей марки, они во много раз опаснее, чем те, которых они воспитывали в духе человеконенавистничества и изуверства и от которых они теперь так высокомерно, по-барски отрекаются.

Полностью доказана вина подсудимых в совершении преступлений, в том, что они организовали систему уничтожения военнопленных, мирного населения, женщин, стариков и детей; в том, что по их вине всюду, где ступала нога немецкого солдата, остались горы трупов замученных людей, развалины и пожарища, опустошенные города и села, оскверненная и залитая кровью земля^[4].

Как видим, оба текста очень эмоциональны. В каждом из них присутствует предварительный отбор языкового материала, грамотный подбор стилистических фигур. Здесь есть и метафоры (сатанинский (злобный) — палачи (жестокие мучители), и эпитеты (исстрадавшееся человечество — оскверненная земля), и параллелизм синтаксических конструкций (Пусть не стынет наша ненависть к врагу, даже поверженному! И пусть с удесятеренной яростью кипит, клокочет она в наших сердцах к тем, кто все еще не насытился прибылями, нажитыми на крови миллионов, кто в сатанинском слепом безумии готовит исстрадавшемуся человечеству новую войну! — Полностью доказана вина подсудимых в совершении преступлений, в том, что они организовали систему уничтожения военнопленных, мирного населения, женщин, стариков и детей; в том, что по их вине всюду, где ступала нога немецкого солдата, остались горы трупов замученных людей, развалины и пожарища, опустошенные города и села, оскверненная и залитая кровью земля). Очевидно, что умение владеть коммуникативными качествами судебной речи — верный помощник работника юридической сферы.

Много в специальной литературе говорилось и говорится об умении импровизировать в судебном процессе. «Во сто крат лучше и убедительнее несочиненная речь; пусть будет она шероховата, неплавна, пусть оратор говорит отрывисто, даже и с запинками и краткими паузами, — это еще только полбеды; с годами все это пройдет; при условии, при желании, внешность вырабатывается скоро, — да и дело вовсе и не во внешности: внутренняя красота и в речи, как и во всем на свете, заставит забыть неудачную внешность. Лишь бы не было явного безобразия!»^[5]. Иную точку зрения излагают современные авторы: «Глубокая по содержанию речь западает в сознание слушателей, находящихся в зале судебного заседания, подготавливает судебную аудиторию к правильному восприятию и пониманию вынесенного судом приговора, повышает его убедительность.

Необходимо помнить, что внутреннее убеждение судей формируется под влиянием трех источников: обвинительной речи, защитительной речи и собственных впечатлений судей, вынесенных из судебного процесса"^[6].

Между тем приемлемы оба варианта. Позволить себе импровизировать может лишь сведущий человек, мастер публичного выступления. Безусловно, в голове у него имеется эскиз судебной речи. Выступает он не наобум, а точно зная, что говорить, зачем и о чем. Вот фрагмент из обвинительной речи прокурора отдела прокуратуры Ростовской области В. Постаногова по делу о групповом изнасиловании. Этот пример интересен тем, что выступающий — наш современник, следовательно, он говорит языком сегодняшнего дня.

Это не случайно оступившиеся люди. Кульбанский судим и был освобожден из исправительно-трудовой колонии всего за четыре месяца до преступления, за которое теперь предан суду. Все эти четыре месяца он пьянствовал, нигде не работал. Ни разу не взял в руки молоток или гаечный ключ, его инструменты — ложка, вилка и штопор. Точно такую же паразитическую жизнь вел и Цукатов. Совершив одно преступление, он скрывался и нигде не работал. Не работал — но это не мешало ему сладко есть, пьянствовать и распутничать. Идет по скользкой дорожке, протоптанной его, с позволения сказать, друзьями, и Бочкарев. На шахте, где он работал, о нем говорят как о лодыре, прогульщике и нарушителе дисциплины; в вечерней школе — как о нерадивом ученике. Все трое подлежат длительному лишению свободы; причем Кульбанский — как самый старший по возрасту, как человек, который уже испытал позор скамьи подсудимых и горечь уголовного наказания, как инициатор преступления, должен быть наказан строже других^[7].

Вряд ли перед нами пример блестящего экспромта. Скорее всего, это образец заранее продуманного и подготовленного текста. Один из героев рассказа А. П. Чехова просил приятеля произнести речь «поцицеронистей», т. е. поцветастей, поярче. Как раз в выступлении В. Постаногова такого «цицеронства» и нет. Первое предложение — зачин всего микротекста. Каждое последующее предложение — доказательство тезиса, выдвинутого оратором. Ясность, правильность, логичность, выразительность достигается здесь при помощи фигур речи. Ни разу не взял в руки молоток или гаечный ключ, его инструменты — ложка, вилка и штопор — здесь антитеза сочетается с градацией. Молоток или гаечный ключ как символы орудий труда противопоставлены ложке, вилке и штопору как олицетворению тунеядства. Эти же детали паразитического образа жизни усиливают впечатление от сказанного, даже у непосвященного человека отпадают сомнения в правильности обвинения. Аналогично: сладко есть, пьянствовать и распутничать; лодырь, прогульщик и нарушитель дисциплины, нерадивый ученик; Кульбанский — самый старший по возрасту, человек, который уже испытал позор скамьи подсудимых и горечь уголовного наказания, инициатор преступления — все это примеры градации. Идет по скользкой дорожке — образец удачного использования в публичном выступлении фразеологической единицы. С одной стороны, она образна, с другой — общепонятна, очевидна и для зрительного восприятия текста оратора.

• [1] Формановская Н. И. Вы сказали: «Здравствуйте!» (Речевой этикет в нашем общении). М., 1982. С. 99.
• [2] Цит. по: Власенко Н. А. Указ. соч. С. 99.
• [3] Антология педагогической мысли России первой половины XIX века (до реформ60-х гг.). М" 1987. С. 99.
• [4] Руденко Р. А. Указ. соч. С. 92.
• [5] Громницкий М. Ф. Роль прокурора на суде по делам уголовным / В кн.: Русскаяриторика: Хрестоматия. М., 1996. С. 381.
• [6] Мельников И. И., Мельников И. И. Указ. соч. С. 54.
• [7] Российская юстиция. 2002. № 10.