Александр Николаевич Афанасьев

Филолог, мифолог Александр Николаевич Афанасьев (1826—1871) привнес многое в формирование филологии. Основные его работы: «Несколько слов о соотношении языка с народными поверьями» (1853), «Языческие предания о острове Буяне» (1858), «Поэтические воззрения славян на природу» (в 3 т., Москва, 1865—1869), «Русские детские сказки» (в 2 ч., Москва, 1870) и др.

Следует подчеркнуть, что, анализируя процесс мифотворчества, А. Н. Афанасьев теснейшим образом связывает его с историческим развитием языка: «Богатый и, можно сказать, единственный источник разнообразных мифических представлений, — читаем уже на первых страницах его книги, — есть живое слово человеческое, с его метафорическими и созвучными выражениями. Чтобы показать, как необходимо и естественно создаются мифы (басни), надо обратиться к истории языка» (3, с. 5).

В истории языка, по Афанасьеву, различаются два периода: период образования, постепенного сложения (развития форм) языка и период упадка и расчленения (превращений). По Афанасьеву, язык начинается с образования корней и основных звуков, которыми первобытный человек обозначал свои впечатления, производимые на него предметами и явлениями природы. Корни и звуки выражали признаки и качества, общие для многих предметов. Предметы, сходные по отдельным признакам, сближались в представлениях человека и получали одинаковые названия или названия, производные от одного корня. Каждый предмет мог вызывать многие впечатления и получал свое полное определение лишь во множестве синонимических выражений. Но каждый из этих синонимов мог обозначать какие-то качества других предметов и таким образом связывать их между собой. Именно здесь, по Афанасьеву, и кроется богатый родник метафорических выражений, которые впоследствии послужили поводом к созданию мифических сказаний.

С возникновением метафорических образований в языке кончается первый, доисторический период его жизни и начинается новый, когда «прежняя стройность языка нарушается, обнаруживается постепенное падение его форм и замена их другими, звуки мешаются, перекрещиваются; этому времени по преимуществу соответствует забвение коренного значения слов» (3, с. 6). Из-за утрат языка, превращения звуков и подновления понятий исходный смысл древних слов становится темнее и загадочнее, начинается процесс «мифических обольщений». «Стоило только забыться, затеряться первоначальной связи понятий, чтобы метафорическое уподобление получило для народа все значение действительного факта и послужило поводом к созданию целого ряда баснословных сказаний» (3, с. 9—10). Так, небесные светила уже не только в переносном, поэтическом смысле именуются «очами неба», но и в самом деле представляются народному уму под этим живым образом, и отсюда «возникают мифы о тысячеглазом, неусыпном ночном страже Аргусе и одноглазом божестве солнца; извивистая молния является огненным змеем, быстролетные ветры наделяются крыльями, владыка летних гроз — огненными стрелами» (3, с. 10). «Вначале, — продолжает Афанасьев, — народ еще удерживал сознание о тождестве созданных им поэтических образов с явлениями природы, но с течением времени это сознание более и более ослабевало и наконец совершенно терялось; мифические представления отделялись от своих стихийных основ и принимались как нечто особое, независимо от них существующее» (3, с. 10).

Мифы в процессе исторического развития подвергались переработке. Этот процесс так представлялся Афанасьеву: сначала раздробление мифических сказаний, вызванное географическими и бытовыми условиями, мешавшими близости и постоянству людских отношений, далее — низведение мифов на землю и прикрепление их к известной местности и историческим событиям. С утратой настоящего значения метафорического языка старинные мифы стали пониматься буквально, и, как пишет Афанасьев, «боги мало-помалу унизились до человеческих нужд, забот и увлечений и с высоты воздушных пространств стали низводиться на землю, на это широкое поприще народных подвигов и занятий» (3, с. 13). Низведенные на землю, воинственные боги утрачивают свою недоступность, нисходят на степень героев и смешиваются с давно умершими историческими личностями. Миф и история в народном сознании сливаются. Последний этап в историческом развитии мифов — их нравственное мотивирование. С возникновением государственных центров происходит канонизация преданий, причем уже не только в народной среде, а в среде жрецов, ученых и поэтов, которые приводят предания в хронологическую последовательность и связывают их в стройное учение о происхождении мира, его кончине и судьбах богов (более подробно об этом см.: 2, с. 65—70).

Для исследования А. Ы. Афанасьева характерна установка на сравни;

тельно-историчсскии метод, который в языкознании утвердился к середине XIX в. в полной мере. Он, по мнению А. Н. Афанасьева, является образцом и для формирования сравнительной филологии.

Цитата

«Итак, зерно, из которого вырастает мифическое сказание, кроется в первозданном слове; там, следовательно, и ключ к разгадке басни, но чтобы воспользоваться им, необходимо пособие сравнительной филологии. Наука о языке сделала в последнее время огромные успехи; в широкой, разнообразной и изменчивой области человеческого слова, где еще недавно видели или необъяснимое чудо, сверхъестественный дар, или искусственное изобретение, она указала строгие, органические законы; в прихотливых разливах языков и наречий, на которых выражается человечество, определила группы более или менее родственных потоков, исшедших из одного русла, и вместе с этим начертила верную картину расселения племен и их кровной близости.

Так называемые индоевропейские языки, к отделу которых принадлежат и наречия славянские, суть только разнообразные видоизменения одного древнейшего языка, который был для них тем же, чем позднее для наречий романских был язык латинский, — с тою, однако ж, разницей, что в такую раннюю эпоху не было литературы, чтобы сохранить нам какие-нибудь остатки этого праязыка. Племя, которое говорило на этом древнейшем языке, называло себя ариями, и от него-то, как многоплодные отрасли от родоначального ствола, произошли народы, населяющие почти всю Европу и значительную часть Азии. Каждый из иовообразовавшихся языков, развиваясь исторически, многое терял из своих первичных богатств, но многое и удерживал, как залог своего родства с прочими арийскими языками, как живое свидетельство их былого единства. Только путем сравнительного изучения можно доискаться действительных корней слов и с значительною точностию определить ту сумму речений, которая принадлежала еще отдаленному времени ариев, а с тем вместе определить круг их понятий и самый быт; ибо в слове заключена внутренняя история человека, его взгляд на самого себя и природу. Принято те представления, какие у всех или большинства индоевропейских народов обозначаются родственными звуками, относить к той давней эпохе, когда означенные народы существовали, так сказать, в возможности, когда они сливались еще в одно прародительское племя.

После того, как племя это раздробилось на отдельные ветви и разошлось в разные стороны, каждая ветвь, согласно с вновь возникавшими потребностями, продолжала создавать для себя новые выражения, но уже налагала на них свою особенную, национальную печать. Один и тот же предмет, с которым познакомились народы после своего разобщения, они начинают называть разными именами, смотря по тому, какое применение давалось ему здесь и там в житейских нуждах, или по тому, какие из его признаков наиболее поражали народное воображение. Первые страницы истории человечества навсегда бы остались белыми, если бы не явилась на помощь сравнительная филология, которая, по справедливому замечанию Макса Мюллера, дала ученым в руки такой телескоп, что там, где прежде могли мы видеть одни туманные пятна, теперь открываем определенные образы. Анализируя слова, возводя их к начальным корням и воссгановляя забытый смысл этих последних, она открыла нам мир доисторический, дала средства разгадать тогдашние нравы, обычаи, верования, и свидетельства ее тем драгоценнее, что старина выражается и перед нами теми же самыми звуками, в каких некогда выражалась она первобытному народу. Хотя наука и далека еще от тех окончательных выводов, на которые имеет несомненное право, тем не менее сделано много" (3, с. 15—17).

В таких рассуждениях А. Н. Афанасьева вызревают мысли о «лингвистической палеонтологии», то есть исследовании духовной культуры и материального быта древних народов по данным языка. Метод «лингвистической палеонтологии» складывался в европейском языкознании (основоположник — швейцарский языковед Адольф Пикте (1799—1875)), получил развитие в недрах мифологической и психологической школ русской филологии (А. А. Котляревский, А. А. Потебня, А. В. Ветухов).

А. Н. Афанасьев считал, что главнейший источник для объяснения мифических представлений заключается в языке, но воспользоваться его указаниями — задача широкая и нелегкая: «…к допросу должны быть призваны и литературные памятники прежних веков, и современное слово, во всем разнообразии его местных, областных отличий. Старина открывается исследователю не только в произведениях древней письменности: она и доныне звучит в потоках свободной, устной речи» (3, с. 21).

Исследования А. II. Афанасьева шли во взаимодействии с трудами западноевропейских ученых М. Мюллера, А. Куна, В. Маннгардта, В. Шварца, А. Пикте.