Риторическая аргументация Особенности риторической аргументации

В процессе убеждения следует стремиться оперировать риторической аргументацией, обращенной к существу дела (лат. argumentum ad rem), равным образом допускающей использование элементов логической аргументации, с ее тягой к объективным доказательствам, к истине, и психологическим воздействием, построенным на доводах к человеку.

Важно понимать, что отличия риторической аргументации от логической заключаются в следующем:

— логическая аргументация объективна, а риторическая — субъективна; - невозможно рационально не согласиться с заключением корректно проведенного доказательства или опровержения, в то время как обосновываемый в процессе риторической аргументации тезис и аргументы всегда могут быть подвергнуты критике.

Оратор в своих рассуждениях нуждается нс только в логике. Напомним, что в процессе аргументации главного тезиса важно не только показать, почему мысль оратора верна, но и суметь подтвердить ее справедливость на примерах. Что это такое?

Риторический пример не полностью тождествен понятию, употребляемому в обыденной речи. Правильнее всего определить риторический пример как аргумент, опирающийся на единичный факт.

Примеры — это средства конкретизации смысла. Они позволяют приблизить предмет речи к аудитории, нарисовать «картинку», обогатить умозаключения массой языковых образов. Это самые доходчивые средства убеждения при условии, что они ясные, уместные, возбуждающие всеобщий интерес. Конкретный пример скорее вызовет желаемую эмоциональную реакцию слушателей, чем пространное рассуждение. Недаром Сенека говорил: «Длинен путь через наставления, короток и легок — через примеры». Можно сказать, что главным образом примеры превращают рассуждение в процесс убеждения.

От примера следует отличать иллюстрацию. Разница между ними едва уловима. Пример призван подтвердить, обосновать правило, отличаясь при этом неоспоримостью факта. Назначение иллюстрации — укрепить убежденность в правильности известного и принятого правила путем приведения частных случаев, которые проясняют процесс рассуждения. Главная ее задача — воздействовать на воображение.

Исторический пример Рассмотрим известное Евангельское выражение «Вы — свет мира. Нс может укрыться город, стоящий на верху горы.

И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме" (Мф. 5:14—15).

В обоснование тезиса об особой избранности апостолов и последователей христианского вероучения в евангельском сюжете использованы сразу пример и иллюстрация. Первый аргумент является примером, поскольку утверждение о том, что город, стоящий на вершине горы, не может остаться незамеченным, имеет характер факта. Истинность второго аргумента менее очевидна — распорядиться свечой можно по-разному, как кому придет в голову, — поэтому здесь мы имеем дело с иллюстрацией.

Примеры и иллюстрации можно черпать из современности и истории. Приводя в речи исторические примеры, следует позаботиться о том, чтобы они были выдержаны в хронологическом порядке или относились к одному временному срезу. Недопустимо, например, приводить примеры в таком порядке: из истории Древней Греции, Великой Отечественной войны и Великой французской революции. Это же требование относится и к иллюстрациям. Кроме того, желательно, чтобы личности, факты и события, использующиеся в качестве иллюстрации, были хорошо известны аудитории.

От примера и иллюстрации аналогия отношений отличается, в свою очередь, тем, что оба сопоставляемых в ней отношения должны принадлежать к разным предметным областям. В противном случае аналогия уступает место примеру или иллюстрации.

Исторический пример Поясним сказанное примером из текста Евангелия:

«Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа нс больше ли пищи, и тело — одежды?

Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?

И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут;

Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них;

Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!" (Мф. 6:25—30).

Рассуждение о необходимости человеку заботиться в первую очередь о душе, а не о нище или одежде для тела использует аналогию в первом случае с птицами, во втором — с цветами. Ясно, что все эти понятия лежат в разных предметных областях.

Пример и иллюстрация являются частными случаями индуктивного умозаключения. Используя в речи примеры и иллюстрации, можно предоставить аудитории вывести из них главный тезис речи самостоятельно, следуя рекомендации А. Шопенгауэра: «Надо пустить вперед посылки, а заключение должно следовать. Обыкновенно поступают наоборот. Из горячности, поспешности и желания быть правыми во что бы то ни стало мы с треском выкрикиваем заключение перед тем, кто держится противоположного мнения. Благодаря этому он тотчас же закусывает удила, напрягает свою волю против всех оснований и посылок, которые мы потом представляем и о которых он уже знает, к какому ненавистному для него заключению они приведут…

Заключение

 же совсем не надо высказывать, а предоставить вывести его тому, кого хочешь убедить. Он сделает это позднее, втайне сам для себя и с тем большей правдою. Он тогда легче допустит истину, так как ему не будет стыдно, что его убедили, а он будет гордиться, что сам убедился".

Эта рекомендация проясняет, почему Аристотель полагал необходимым использовать в аргументации не только силлогистику, но и так называемое наведение, базирующееся на индукции, примерах, иллюстрациях и аналогии. Убеждение предполагает добровольное согласие аудитории с оратором, поэтому бывает полезно навести слушателей на мысль говорящего, предоставив ему честь открытия ее истинности, нежели привести его к необходимости согласиться. Наведение активизирует самостоятельное мышление аудитории — в этом ее ценное преимущество перед силлогистикой.

Варианты риторической аргументации В убеждающей речи в зависимости от речевой ситуации находят применение односторонняя и двусторонняя аргументация, а также контраргументация.

Односторонняя аргументация определяется как способ аргументации, оперирующей доводами исключительно в пользу мнения оратора, выраженного главным тезисом его речи.

В зависимости от возрастания или убывания силы последовательно приводимых в речи аргументов различают восходящую и нисходящую одностороннюю аргументацию. Односторонняя аргументация применяется в речи, обращенной к доброжелательно настроенной к оратору и предмету его речи аудитории, или когда слушатели не отличаются высоким уровнем компетентности в предмете речи. Односторонняя аргументация может быть рекомендована во вводных лекциях, когда обучающиеся еще не слишком хорошо ориентируются в учебном материале.

Контраргументация — это способ аргументации, реализующий процесс опровержения высказанного антитезиса.

Коитраргументация применяется в речах-опровержениях, например, в выступлениях в прениях, па научных диспутах и дискуссиях, в ходе полемики.

Двусторонняя аргументация представляет собой сочетание односторонней аргументации и контраргументации, нацеленной на опровержение невысказанного антитезиса.

Применение двусторонней аргументации целесообразно в речи перед подготовленной, образованной аудиторией, способной оценить культуру мышления оратора, проявляющуюся в способности взглянуть на проблему под разными углами зрения, или перед критически настроенной публикой, предубежденной относительно личности оратора или предмета его речи. В таком случае, для того чтобы предупредить возможные возражения, оратор может прибегнуть к двусторонней аргументации.

При рассмотрении способов риторической аргументации неизменно возникает очень важный вопрос: какие аргументы считать сильными, какие — слабыми, и в каком порядке следует располагать их в убеждающей речи?

Вариантов решения этой проблемы в научной литературе существует достаточно много. Так, например, к сильным аргументам предлагается относить положения законов и официальных документов, научно доказанные положения, заключения авторитетных экспертов, проверенные статистические данные — то, что по большей части относится к категории объективных доказательств. Дело заключается в том, что люди (как отмечали еще в конце XIX в. Г. Тард и Т. Рибо) очень мало интересуются объективными фактами, во всем отдавая предпочтение мнению, при единственном условии, чтобы мнение опиралось на существующие в общественном и индивидуальном сознании ценности. Сила объективных доказательств в этом случае является величиной относительной.

Другие авторы вслед за Аристотелем полагают, что аргументация должна строиться на риторической категории топа, «общего места» — утверждения, принимающегося без возражений большинством аудитории. Аналогом топов в геометрии, например, могут считаться аксиомы, на основе которых, как известно, разворачивается доказательство любой теоремы.

Использование топов как структурно-смысловых моделей для распространения темы речи в процессе ее изобретения рассматривалось в параграфе 2.1. Теперь целесообразно обсудить топы как ценностно-смысловые суждения, используемые для аргументации главного тезиса речи.

Для англоязычной, в частности американской, риторики характерна градация категории убеждения на с-убеждение (от англ, convincing — доказательный) и p-убеждение (от англ, persuading—убедительный). Речи, использующие с-убеждение, претендуют на всеохватпость и некое «всемирно-историческое значение»; это так называемые великие речи, имеющие непреходящую ценность. По мнению основоположников неориторики X. Перельмана и Л. Ольбрехт-Тытеки, аргументы, которые в них используются, «являются самоочевидными и обладают абсолютной и вневременной значимостью, не зависящей от частных или исторических случайностей»; они адресуются так называемой универсальной аудитории и убеждают всех людей без изъятия. Р-убеждение направлено на конкретную аудиторию и может использовать аргументы, подходящие случаю, определяющиеся речевой ситуацией.

Нетрудно заметить, что аргументами, основанными на ценностях вневременной значимости, оперируют, как правило, проповеди мировых религий или же, в соответствии с этимологией понятия «с-убеждение», такие аргументы адресуются исключительно интеллекту. В первом случае мы имеем дело с психологическим воздействием на веру и чувства; претензии на универсальность здесь сильно напоминают усилия софистов доказать, что они изобрели совершенное ораторское искусство. В другом случае аргументы действительно универсальны и могут быть отнесены к логической аргументации.

В общественной речи очень редко используются общие, действительно универсальные для многих людей ценности, выражающиеся концептами «жизнь», «любовь», «счастье», «здоровье», «семья», «дружба», «достаток» и т. п. Эти ценности относятся к уровню индивидуального сознания. Топы же являются продуктом общественного сознания, которое, с позиций материалистической философии, определяется общественным бытием. В этой связи наборы топов, бытующих в общественной речи, оказываются тесно связанными со способом организации общественного бытия, с каких бы философских позиций мы ни трактовали этот термин, а значит, и с определенным периодом исторического развития человечества. При этом содержание гона напрямую зависит от наполнения концептов, его образующих, которые также весьма часто имеют конкретно-историческую окраску.

Рассмотрим /^-убеждение, адресованное конкретной аудитории.

Пафосы общественной речи В качестве ценностной характеристики общественной речи с позиции теории риторики можно рассматривать пафос общественной речи.

Пафос общественной речи представляет собой совокупность концептуальных воззрений, использующихся в общественной речи ее создателями в качестве источника топов.

Из определения концепта как соотнесения словарного значения слова с личным и общественным опытом человека следует, что содержание концептов имеет конкретную культурно-историческую окраску, завися от характера восприятия его общественным сознанием. Отсюда и топы, за редким исключением, не представляют собой полного аналога аксиом, меняя свое содержание от эпохи к эпохе.

Значение топов как ценностно-смысловых суждений для общественной речи огромно. Согласно основному закону риторики, для того чтобы намерение оратора {пафос) достигло адресата и произвело желаемое действие, оно должно учитывать имеющиеся у слушателей взгляды, предпочтения, интересы, склонности и привычки (этос). Как следствие — любой вид общественной речи должен строиться и до сих пор строится на топах — суждениях, учитывающих элементы ценностно-смысловых ориентаций, разделяемых большинством аудитории. Этот набор топов и определяет содержание пафосов, распространенных в общественной речи в данный исторический период. Верно и обратное: пафос общественной речи, преобладающий на определенном этапе, постепенно формирует в общественном сознании соответствующий набор топов, которые начинают восприниматься как несомненные ценности. На эти сформированные ценности может с успехом опираться в своей речи любой государственный, общественный, военный деятель. Формируются же ценности в процессе социализации личности, и важнейшая роль в этом принадлежит системе образования и субъектам образовательного процесса.

Выделяются несколько основных разновидностей пафоса общественной речи, функционировавших на протяжении всей письменной истории человечества — героический (патриотический), религиозный и национальный.

Не только военная, но и политическая риторика Древнего мира развивалась в русле преимущественно героического и его разновидности патриотического пафоса, возникшего на страницах эпических произведений. Древнейший, родившийся на страницах «Илиады» героический пафос традиционно опирается на концепты «слава», «герой», «доблесть», «мужество», «честь» и, пусть это не покажется странным, «стыд» и «позор». Последние два концепта, выступающие антитезой понятию воинской чести, тем не менее очень часто встречаются как в массиве «окрыленных слов» гомеровского эпоса, так и в произведениях величайших греческих поэтов Тиртея и Архилоха (VII в. до н.э.) и историка Ксенофонта (V—IV вв. до н.э.). В настоящее время концептуальное поле героического пафоса можно трактовать расширительно, рассматривая понятие «герой» так, как оно понимается в теории литературы. В этом смысле героический пафос ориентирован на личностные, универсальные ценности человека.

Возникновение основных мировых монотеистических религий христианства и ислама ознаменовало возникновение и широкое распространение религиозного пафоса, безраздельно господствовавшего в общественной речи на протяжении Средневековья. В этот период концепты «Бог», «вера», «справедливость», «вечность» и пр. обнаруживаются даже в таком ограниченном процессуальными нормами роде красноречия, как судебное, находящими употребление в аргументации, использовавшейся обвинителями и адвокатами. Получившие широкую известность процессы над «ведьмами» могут служить зримым доказательством действия религиозного пафоса в средневековой судебной практике.

В процессе образования и становления сильных централизованных национальных государств Нового времени религиозный пафос постепенно уступал место пафосу национальному, с характерными для него концептами «народ», «нация», «национальные интересы», под знаком которого после победы Великой французской революции вплоть до настоящего времени развивалось большинство цивилизованных народов в Европе и Америке. Становление национального пафоса было тесно связано с формированием национальных характеров, происходившее во многом под влиянием отечественных религий, которые в свою очередь все более отражали национальные черты и интересы даже в вероисповедных вопросах.

В качестве «второстепенных», занимающих промежуточное положение в ряду перечисленных, выделяются государственный и социальный пафосы. Первый являлся важной предтечей национального пафоса в доиндустриальную эпоху Нового времени, отражая роль государства, с одной стороны, в деле формирования нации, а с другой — в поддержании согласия сословий. Институту государства сословия сознательно делегировали часть своих нрав и полномочий для того, чтобы избежать братоубийственной войны за узко понимаемые сословные интересы, которая вполне могла увенчаться национальной катастрофой. Этот вид пафоса опирается на концепты «государство», «государственные интересы». Примечательно, что в своей знаменитой полтавской речи Петр Первый призвал войска сражаться не за него, как Божьего помазанника, самодержавного монарха, которому его подданные были обязаны службой, а за «государство, Петру врученное».

Глубокий кризис религиозного пафоса и девальвация в ходе Первой мировой войны ценностей национального пафоса в общественной речи конца XIX — начала XX в. создали благоприятную среду для бурного развития, особенно в России, классового (социального) пафоса. Этот вид пафоса, утверждавшего в общественном сознании социальные ценности, основанный на концептах «эксплуатация», «социальная справедливость», «солидарность трудящихся» и пр., получил широкое распространение на протяжении всего XX в.

Необходимость взаимопонимания, выработки общего языка в общественной речи государств с различным общественным строем в формате антигитлеровской коалиции в годы Второй мировой войны повлекла возникновение наднационального пафоса. Примерно с окончания войны до настоящего времени мы можем наблюдать процесс постепенного внедрения пока еще в учительную, диалектическую (по Платону) общественную речь западного сообщества ценностей наднационального пафоса, важнейшими из которых являются «свобода», «демократия», «права человека».

Проиллюстрируем утверждение о том, что содержание топов напрямую зависит от смыслового наполнения концептов, его образующих. Например, топ «мученическая смерть имеет награду в вечности», опирающийся на концепты «мученичество» и «вечность» имел абсолютную, непреходящую ценность и истинность для средневекового, «по преимуществу теологического» (по Ф. Энгельсу), мировоззрения. Наполнение указанных концептов положительным смыслом имело место только в Средневековье, что и повлекло широкое распространение религиозного пафоса в общественной речи, как отражения общественного сознания в эту историческую эпоху. В дальнейшем, с утверждением в общественной речи государственных и национальных ценностей, связанных с образованием национальных государств, этот топ в значительной степени потускнел в восприятии его общественным сознанием, а с выходом на сцену социального пафоса, апеллирующего к классовым ценностям, и вовсе стал восприниматься как дремучий анахронизм, особенно в России после Октябрьского переворота 1917 г.

Итак, сформулируем важное правило:

Рассмотрим способ аргументации убеждающей речи византийского полководца Никифора Фоки, произнесенной им перед своими воинами в ходе экспедиции против сарацин на о. Крит в 960 г.: «Мои братья и соратники, вспомним о страхе Божьем, сразимся, чтобы отомстить за оскорбления Бога, доблестно встанем на Крите против воителей нечестия, вооружимся верой — убийцей страхов. (1) Не забывайте, мы на сирийском острове, бегство отсюда чревато великой опасностью. (2) Отомстим за осквернение дев, видя израненными драгоценные тела, восскорбим сердцем. (3) Труды и опасности не остаются без воздаяния. (4) Выстоим и выдюжим в борьбе с врагами Христа, и Бог Христос поможет нам, погубит врагов наших и разорит крепость хулителей Христа».

Перед нами односторонняя восходящая (конечно, с точки зрения религиозного пафоса) аргументация; цифрами, отсутствующими в оригинальном тексте, для удобства помечены аргументы. Аргумент (1) в поддержку главного тезиса, который может быть передан призывом «сразимся против воителей нечестия», — самый слабый, его можно назвать аргументом «к трусу». Действительно, аргумент указывает на то, что отступать византийским воинам, в сущности, было некуда; тем и отличаются десантные экспедиции, что организованную эвакуацию в случае неудачи произвести несравненно труднее, чем высадку.

Аргумент (2) «к мужской чести» основывается на призыве к мести за насилия над женщинами, очевидно, монахинями, в то бурное время часто становившимися жертвами сластолюбия сарацин, что всегда пробуждало самые яростные мужские инстинкты в византийских воинах.

Аргумент (3) намекает на возможность получения награды за победу от императора, которая ожидает храбрых. В Средневековье война, как известно, повсеместно воспринималась как неплохой способ поправить свои финансовые дела. Так что аргумент «к награде» должен был обладать для византийских воинов немалой привлекательностью.

Самый сильный (для религиозного сознания) аргумент (4) заключается в обещании помощи Божией, которая всегда сопутствует сражающимся против «неверных».

Нетрудно заметить, что односторонняя восходящая аргументация речи Никифора Фоки может считаться таковой только в религиозном пафосе. В наше время самым сильным аргументом мог бы считаться второй, построенный на универсальных концептах героического пафоса и простейшем, можно сказать, «биологическом» топе «мужчина должен защищать своих женщин и детей».

В ходе операции по наведению конституционного порядка в Чеченской республике (1994 — 1996) в условиях крушения привычных ориентиров долгое время преобладавшего в советской общественной речи социального пафоса в российской армии было чрезвычайно популярно обращение по «биологическому» признаку — «мужики!». Такая форма обращения к солдатам и офицерам — явление немыслимое в любой регулярной армии, проникнутой воинским духом и чувством корпоративной чести — может служить своеобразным индикатором степени разложения ценностей общественного сознания, характерного для 1990;х гг.

Вторым по значимости сейчас расположился бы аргумент (3) из речи византийского полководца — аргумент «к награде». Это соображение также подкрепляется историческим фактом резкого увеличения государством денежного довольствия военнослужащим, участвовавшим в контртеррористической операции 1999 г., когда Дагестан оказался под угрозой вторжения боевиков Ш. Басаева.

Самый главный для религиозного сознания аргумент «к помощи Божией» в современных вооруженных конфликтах, по крайней мере в европейских армиях, не употребляется вовсе. Сам факт участия духовных лиц в окормлении российской воинской паствы долгое время находил лишь какое-то стыдливо-эпизодическое освещение в отечественных СМИ.

Другой пример представляет собой использование в военной речи односторонней нисходящей аргументации.

Исторический пример Рассмотрим выдержку из речи знаменитого византийского полководца Велизария перед сражением с войском вандалов во время экспедиции в Северную Африку в 533 г.:

«Соратники, наступает момент решительного боя, я чувствую, что враги идут на нас… У нас много преимуществ, которые дадут нам одержать победу: (1) справедливость дела, с которой мы идем на наших неприятелей (ибо мы пришли сюда, чтобы вернуть себе то, что нам принадлежит, а также ненависть вандалов к своему тирану). Помощь Божья всегда бывает с теми, кто выступает за правое дело… (2) Кроме того, все это время мы воевали с персами и скифами; вандалы же с того времени, как завладели Ливией, не видели ни одного врага, если не говорить о нагих маврусиях (полудикое племя, воевавшее с вандалами. — Лет.). А кто же не знает, что во всяком деле упражнение ведет к опытности, а бездеятельность к неумению? (3) Укрепление, из которого нам придется продолжать военные действия, сделано у нас прекрасно. Мы сможем оставить здесь оружие и все остальное, чего нам не унести, и идти дальше, а если мы вернемся сюда, мы не испытаем недостатка в необходимом».

Заметно, что нисходящей эта аргументация может считаться опять-таки исключительно в религиозном пафосе. Самый сильный аргумент, приведенный в поддержку главного тезиса «у нас много преимуществ, которые дадут нам одержать победу», — аргумент (1) «к справедливости» дела, обещающий помощь Божию. Византийцы всегда воспринимали даже безнадежно утраченные ими территории бывшей Римской империи как свои собственные; отсюда и проистекала их уверенность в том, что они отвоевывают свою землю. С другой стороны, вандальский вождь Гелимер воспринимался ими как узурпатор, сначала заточивший, а потом и убивший законного короля вандалов Ильдериха, дружески относившегося к Византии и императору Юстиниану (восстановление на троне Ильдериха посужило формальным поводом к войне). Аргумент (2) направлен против боевых качеств противника. Наконец, весьма успокоительным намеком аргумента (3) «к трусу» звучит указание на надежность тыла — укрепленного лагеря, в котором всегда можно укрыться в случае осложнения обстановки.

Из рассмотренных примеров следует, что восходящую аргументацию целесообразно употреблять для мобилизации, а нисходящую — преимущественно тогда, когда следует снять напряжение, успокоить людей. Расположение самого сильного аргумента в начале речи в последнем случае играет роль ударной дозы лекарства, рекомендуемой к приему при лечении на начальной стадии заболевания. После этого можно и порассуждать. Как видно из примера, второй аргумент представляет собой настоящее силлогистическое рассуждение. Обратим внимание, что в речи из первого примера, имеющей много общего с вдохновляющей, сложных умозаключений не было в помине.

Следующий пример, иллюстрирующий применение двусторонней аргументации, относится ко времени второй кампании (58 до н.э.) Юлия Цезаря, но завоеванию Галлии.

Исторический пример

Необходимость прибегнуть к убеждающей речи объяснялась падением боевого духа римлян вследствие распространившихся слухов о приближении войска германского племенного вождя Ариовиста и высоких боевых качествах германцев. Как всегда в подобных случаях, струсившие люди выставляли «разумные» основания своего страха: забота о коммуникациях и трудностях похода, связанных с продвижением по незнакомой местности. Дело дошло до того, что даже представители ближайшего окружения Цезаря начали писать завещания.

«Заметив все это, Цезарь созвал военный совет, и в гневных выражениях высказал порицание прежде всего за то, что воины думают, будто их дело — спрашивать и раздумывать, куда и с какой целью их ведут (1). В его консульство Ариовист усердно домогался дружбы римского народа: откуда же можно заключить, что он теперь безо всяких оснований откажется от своих обязательств? Он, по крайней мере, держится того убеждения, что, (2) как только Ариовист познакомится с его требованиями и удостоверится в их справедливости, он не станет опал кивать от себя расположения его, Цезаря, и римского народа. (3) Но если даже… он действительно начнет войну, так чего же они в конце концов боятся? (4) Ведь с этим врагом померились на памяти наших отцов, когда Гай Марий разбил кимвров и тевтонов… (5) Наконец, это все тот же враг, над которым часто одерживали победы гельветы, а ведь гельветы никогда не могли устоять против нашего войска (6). Но если некоторых смущает неудачное сражение и бегство галлов, то, разобрав дело, они поймут, что галлы были утомлены продолжительной войной… (7) А те, которые прикрывают свой страх лицемерной тревогой за продовольствие или ссылкой на трудные перевалы, те позволяют себе большую дерзость, отчаиваясь в верности полководца своему долгу и осмеливаясь давать ему предписания. Это его дело (8). Хлеб ему доставляют секваны, леуки и лингоны (племена-союзники римлян. — Авт.), и он на нолях уже созрел (9); а о состоянии путей они скоро сами получат представление (10). А что будто бы его не послушаются и на неприятеля не пойдут, то эти разговоры его нисколько не волнуют: он знает, что те, кого не слушалось войско, не умели вести дело, и им изменяло счастье; или же это были люди, известные своей порочностью и явно изобличенные в корыстолюбии (11); но его собственное бескорыстие засвидетельствовано всей его жизнью (12), а его счастье — войной с гельветами».

Аргументация речи выстроена весьма своеобразно. Заметно, чего и следовало ожидать в подобных обстоятельствах, преобладание в речи контраргументации. Только первые два аргумента относятся к односторонней нисходящей аргументации, преследующей цель хоть немного успокоить аудиторию. Зато доводы (3)—(5) представляют собой разветвленную и сложную контраргументацию, рассчитанную на опровержение слухов о непобедимости германцев, тяготах войны и падении морального духа римского войска.

Прежде всего самым испуганным людям дается небольшая надежда, что столкновения с грозными германцами, вполне возможно, удастся избежать (аргументы (1), (2)). Надежда эта была, конечно, иллюзорна, да и выражена она в первом аргументе умозаключением по аналогии — самым слабым из инструментария логической аргументации. Аргумент (2) относится к категории психологических: Цезарь, как говорится, надавил авторитетом.

Воинам, в большей степени сохранившим присутствие духа, разъясняется, почему германцы до сих пор побеждали галлов (контраргументы (4)—(б)). Как и в предыдущем примере, после «ударной дозы» успокаивающих аргументов наступает пора умозаключений.

Аргумент (4) по форме — аналогия признаков; аргумент (5) — простой категорический силлогизм («гельветы били германцев, мы побили гельветов, следовательно, мы побьем германцев»).

После того как почва подготовлена, доходит дело до психологической «накачки» (контраргументы (7), (10)). Контраргумент (9) вообще использует фигуру умолчания — это типичное внушение. И наконец, явно на присутствовавших на военном совете центурионов, как и всяких выходцев из солдатской массы весьма суеверных, рассчитан грубоватый пассаж о честности и военном счастье самого Цезаря, и, следовательно, возглавляемых им войск (контраргументы (11)—(12)), имеющий характер примера или свидетельства. Это сочетание рациональных и психологических доводов, доказательства и внушения, выраженного в риторической аргументации, следует признать очень талантливым ходом, свидетельствующим о тонком понимании души военного человека. Недаром Цицерон считал Цезаря одним из величайших риторов своего времени.

Речь выдержана целиком в героическом пафосе. Время других пафосов еще не наступило.

Сформулируем некоторые выводы:

1. Факт многополярности общественного сознания отражается в общественной речи. Сейчас в ней можно найти действие всех вышеперечисленных пафосов (героического, религиозного, государственного, национального, социального и наднационального), которые складывались не вдруг, но в целом соответствуя возникновению и развитию общественно-экономических формаций. Это даст современному оратору несравненно больше возможностей по аргументации своих тезисов, нежели ораторам древности, как, например, Демосфену, вынужденно оперировавшему аргументами, построенными на концептах преимущественно героического и государственного пафосов.

_?

Q.

Современный оратор должен умело использовать аргументы, базирующиеся на концептуальных полях всех известных к настоящему времени пафосов общественной речи. _/.

А

Например, аргументы в поддержку вечного педагогического тезиса «Необходимо овладевать знаниями» могут звучать так:

— в героическом пафосе: «для того чтобы достойно содержать свою семью, служить примером своим детям»;

в религиозном пафосе: «для того чтобы умножать таланты, данные Богом при рождении, и вернуть Ему душу, украшенную и обогащенную»;

• — в государственном пафосе: «для того чтобы государство не тратило напрасно средств на образование»;
• — в национальном пафосе/, «для того чтобы прославить научными достижениями свою нацию перед другими народами и суметь в случае необходимости профессионально защитить национальные интересы»;
• — в социальном пафосе: «для того чтобы не быть объектом эксплуатации и оказаться способным переустроить социальные отношения»;
• — в наднациональном пафосе: «для того чтобы быть свободным в выборе жизненного пути».
• 2. Из отмечавшегося Платоном разделения риторики на диалектику и ораторику вытекает следующее правило.

Эффективно воздействующая речь должна строиться на органичном сочетании элементов диалектической, учительной речи и практических интересов, запросов и ожиданий аудитории.

Соблюдение требований практической морали позволяет учитывать текущее состояние этоса; духовная мораль воздействует на него, воспитывает аудиторию на новых, востребованных оратором началах. Речь, построенная только на ценностях практической морали, естественно, доступна пониманию, но она не возвышает аудиторию в собственных глазах, не стимулирует у людей стремления стать лучше, добиться большего. Про ораторов, не поднимавшихся выше доводов практической морали, римлянин Луций Сабин из романа О. П. Цыбенко^[1] писал, что они — «оратели, которые только „глас народа“, но нс его повелители».

С другой стороны, исключительно диалектическая, учительная речь, к каким бы высоким целям она ни призывала, отрывается от реальных условий, в которых проходит жизнь человека, его «бытовых» интересов и насущных потребностей. Умелая организация речи позволяет, опираясь на ценности обыденного сознания слушателей, определяемого практической моралью, исподволь добиваться воспитывающего воздействия речи, диктуемого интересами оратора.

Даже если отдельная речь, как правило, и не производит требуемого воздействия на слушателей, она, по крайней мере, приучает общественное сознание к восприятию заложенных в нее концептов. Если эти концепты внедряются в общественное сознание последовательно и неуклонно, велика вероятность того, что ценности учительной речи постепенно перейдут на уровень практической морали слушателей и станут восприниматься ими как топы.

Нечто подобное можно наблюдать на примере Демосфена. Для того чтобы сплотить народ на отпор македонской агрессии, ему требовалось обращаться к ценностям, равноудаленным и равно близким как интересам состоятельных афинян, финансировавших войну, так и простых, относительно небогатых граждан, составлявших основную массу городского ополчения. Как нельзя лучше для этой цели подходило понятие государства как инструмента, призванного служить интересам всех сословий Афин.

До Демосфена это понимал единственный оратор, который во время Пелопоннесской войны мог, но свидетельству Фукидида, честно говорить с афинским демосом, — Перикл. В речи на похоронах павших воинов (431 до н.э.) наряду с 42 концептами героического пафоса им было употреблено и 26 концептов пафоса государственного. Вся речь Перикла строилась вокруг главного тезиса «наше государство — центр просвещения Эллады», возвышающего цели Афин в войне. Перикл в его время был единственным, кто правильно понимал, что риторика обязана исподволь воспитывать граждан, в равной степени опираясь на личные интересы и универсальные ценности, и одновременно формируя в общественном сознании новые ценности, позволяющие ему выйти за пределы очерченного круга, пробудить мощные духовные силы народа. Смерть Перикла, не успевшего в достаточной степени воспитать афинских граждан, была поэтому настоящей катастрофой для Афин, что сказалось на исходе Пелопоннесской войны (431—404 до н.э.).

Обратим внимание на то, как подошел к делу Демосфен. В ранних его речах (354—351 до н.э.) количество концептов героического и государственного пафосов примерно равно. На этом этапе оратор еще только приучал сознание аудитории к новым ценностям, добивался, чтобы их звучание стало привычным слушателям.

В речах Демосфена 344—340 гг. до н.э. достигает максимума употребление концепта «наше государство», который начинает даже смыкагься с концептами героического пафоса. «Позорно… и недостойно вас и установившейся славы нашего государства и деяний наших предков из-за собственной беспечности ввергнуть в рабство всех решительно остальных греков… — говорит Демосфен в четвертой филиппике, — разве справедливо допустить, чтобы наше государство, которое до сих пор главенствовало над остальными и занимало первое место, теперь находилось в полном бесславии и унижении?» В ранних речах концепты героического пафоса «слава», «стыд» и «позор» увязывались исключительно с личностями афинских граждан, а здесь мы видим их соотнесенными с понятием «государство». Пример иллюстрирует окончательный результат внедрения ценностей диалектической, учительной речи в практическую мораль слушателей и успешное разрешение сверхзадачи оратора. В речи было употреблено целых 47 концептов государственного пафоса против 6 героического. Олинфские речи стали тем водоразделом, после которого задача Демосфена по внедрению в общественное сознание Афин новых, государственных ценностей могла считаться выполненной.

Этот пример особенно важен для педагогической риторики, которая призвана способствовать социализации человека в процессе получения им образования. Важно, чтобы в процессе воспитания педагог, насаждая ценности пафосов общественной речи, смог правильно определить и учесть, на какие из универсальных ценностей аудитории он может опереться в своей работе.

Рассмотрим, какой пафос может считаться преобладающим в современной российской общественной речи. Ценности наднационального пафоса не вошли еще во всеобщее употребление и в западном языковом сообществе. Ценности социального пафоса в нашей стране, как представляется, надолго ушли в прошлое вслед за системой социализма. Увлечение национальным и религиозным пафосами общественной речи в многонациональном и многоконфессиональном Российском государстве может оказаться небезопасным, чему учит нас история Российской империи.

Остаются лишенные всякой идеологической окраски ценности героического и государственного пафосов. Причем ценности первого ориентируются на практическую мораль основной массы российской аудитории, как правило, связанной личной и семейной историей с историей вооруженных сил, являясь элементом ораторики. Ценности государственного пафоса в российской общественной речи еще предстоит утверждать, в том числе и диалектической, учительной речью педагогов и руководителей.

Содержание концептуального поля современной российской общественной речи было фактически сформулировано В. В. Путиным перед началом президентской избирательной кампании 2000 г. в статье «Россия на рубеже тысячелетий» (декабрь 1999). Оно выражалось в лозунге «Патриотизм, державность, государственничество, социальная солидарность». Нетрудно заметить, что из четырех концептов, ее составляющих, три относятся к героическому и государственному пафосам общественной речи. Употребление концепта «социальная солидарность» — следствия из концепта «социальная справедливость» — есть дань социальному пафосу, на ценностях которого была воспитана практическая мораль значительной части российского электората.

Очевидно, что набор топов общественной речи весьма широк и никак не может укладываться в рамки одной национальной идеи или государственной идеологии, хотя бы в силу огромного количества различий в менталитете и культуре слагающих народ элементов. Именно поэтому в общественной речи очень редко встречается употребление одного пафоса.

Какое количество аргументов следует признать оптимальным для реализации убеждающего речевого воздействия? На этот вопрос трудно дать однозначный ответ. Оратору, решая, каким количеством аргументов оперировать при обосновании главного тезиса своей речи, полезно учитывать мысль Аристотеля: «Что касается способов убеждения, доставляемых речью, то их три вида: одни из них находятся в зависимости от характера говорящего, другие — от того или другого настроения слушателя, третьи — от самой речи. Эти последние заключаются в действительном или кажущемся доказывании». Другими словами, основания убедительности классиками выводились от категорий риторики (пафоса, этоса и логоса). Сохраняет свою справедливость уже высказанная нами мысль о важности учета указанных категорий при риторической разработке речи.

Количество аргументов в зависимости «от характера говорящего» (т.е. определяющиеся пафосом), очевидно, будет определяться авторитетом или репутацией оратора. В своем крайнем выражении такой подход к убеждению позволяет обойтись вообще без аргументов. На закате советской власти речи генеральных секретарей коммунистической партии содержали только анализ ситуации в стране, партии и за рубежом и устанавливали новые вехи, задавали новые ориентиры на пути строительства коммунистического общества, как тогда было принято выражаться.

С другой стороны, никакие аргументы бывают не в силах перебороть «настроения слушателя» (состояния этоса). Примером тому могут служить фиаско многочисленных и порой весьма красноречивых призывов деятелей Временного правительства и командования русской армии, безуспешно пытавшихся предотвратить развал и стихийную демобилизацию армии, рвавшейся подальше от фронта после Февральской революции 1917 г.

Таким образом, все, сказанное ранее применительно к аргументации убеждающей речи, относится к признаку убедительности, проистекающему «от самой речи». В этом случае все зависит от интеллекта, эрудированности, вкуса, языкового чутья самого оратора. При подборе аргументов можно руководствоваться следующим несложным правилом.

Малое количество аргументов обычно указывает на недостаточную продуманность речи, приводит к недостаточной проработке каждого аспекта главного тезиса. В глазах аудитории это неоспоримо свидетельствует о недостаточной компетентности оратора.

Большое количество аргументов затрудняет восприятие главного тезиса: аудитория, не успевая переключать внимание с аргумента на аргумент, недостаточно обдумывает их, теряет нить рассуждений и интерес к выступлению. «Бойтесь обилия подробностей и обилия отдельных фактов, в море которых может совершенно потонуть ваша основная мысль», — писал советский ритор А. В. Миртов (1886—1966). Обилие аргументов оказывает взаимоуничтожающее действие, обратное намерению оратора, к тому же провоцируя возникновение у аудитории подозрения в «личном интересе» говорящего по отношению к результатам его речи. Как следствие, снижается убеждающее воздействие речи. Лучше досконально продумать два-три аспекта главного тезиса, но исчерпывающе аргументировать их.

Риторические фигуры Самый выгодный способ аргументации есть тот, который в наименьшей степени претендует на то, чтобы считаться аргументацией. Далеко не обязательно начинать аргументировать, что называется, загибая пальцы: «Мне кажется, вы неправы, во-первых, потому, что…» Такая «основательность» не всегда производит приятное впечатление. Для того чтобы подавать аргументы и контраргументы изящно и ненавязчиво, служат риторические фигуры. Современная риторика, к сожалению, предача забвению эти средства, ограничиваясь использованием исключительно стилистических приемов, в ряде случаев отождествляя их с риторическими фигурами. Тем не менее они являются особыми способами доказательства тезиса оратора или опровержения антитезиса. Представляем их на суд читателя.

Первый способ применяется для лучшего доказательства тезиса, чему служит фигура перехода: когда оратор, делая вид, что умаччивает об общеизвестных достоинствах лица или важности обстоятельств, на практике переходит к восхвачению и возвеличиванию их значения.

Исторический пример

Римский консул Луций Эмилий Павел в речи перед битвой при Каннах (216 до н.э.) говорил: «Когда, граждане, имеется все нужное для победы, требуется еще одно только — ваша добрая воля и усердие; но говорить вам об этом пространно я нахожу излишним. Подобный способ увещания бывает необходим в тех случаях, когда обращаются к людям, состоящим на службе у других за жалованье… напротив, если предстоит борьба, как вам теперь, не за других, а за самих себя, за свою родину, жен и детей, если последствия борьбы имеют гораздо большее значение, нежели самые опасности ее, тогда нет нужды в увещании, достаточно напоминания».

Другой способ доказательства состоит в отдании на суд аудитории справедливости своих мыслей. Для этого может быть использована фигура обращения.

Литературный пример

Н. В. Гоголь «Тарас Бульба»: «Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, Панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?».

Для опровержения антитезиса используется фигура заимствования, когда оратор для уничтожения сомнения в истинности своей позиции предлагает для рассмотрения возражение, которое слушатели могли бы сделать.

Исторический пример Из речи В. К. Блюхера перед началом рейда по тылам белогвардейцев (1918): «Может быть, у многих красноармейцев возникнет сомнение в том, стоит ли идти в новом направлении, нс лучше ли остаться здесь и где-нибудь укрыться. Товарищи! Такое решение будет весьма гибельным, так как легче всего переловить и передушить нас поодиночке, а когда же мы будем двигаться кулаком, справиться с нами трудно, потому что мы будем пробивать себе путь сплоченной силой!».

Этой же цели служит применение фигуры уступки — когда оратор считает полезным сделать небольшую уступку слушателям, соглашаясь с ними по второстепенным вопросам, с тем, чтобы ярче подчеркнуть справедливость своей главной мысли.

Исторический пример Перикл (из речи на похоронах павших афинян): «Я сознаю, конечно, трудность убеждать вас, потому что вы часто будете вспоминать о своих детях… Однако… будущие дети дадут некоторым возможность забыть о тех, кого уже нет, а государству они принесут двоякую пользу: не уменьшится его население и не умалится его безопасность».

Думается, что риторические фигуры и сегодня могут с успехом использоваться, хотя бы для внесения некоторого разнообразия в форму подачи аргументов аудитории.

Итак, убедительность речи представляет собой интегральную характеристику речи, определяющуюся рациональным сочетанием в ней логических и психологических аргументов. Для различных жанрообразующих родов речи это соотношение будет разным: от преобладания логических аргументов в информационной речи (особенно в сфере научно-образовательной деятельности) до доминирования психологических аргументов во вдохновляющей речи.

• [1] См.: Луций Эмилий Сабин. Письма к Луцию: об оружии и эросе. СПб.: Алетейя, 2011.