Революция и право

И еще одна сторона революции, которую нам хотелось бы осветить. Это связь революции с правом. Юридическое определение революции покажется нам самым простым в ряду возможных дефиниций. Так, например, известный норвежский юрист Фред Кастберг сформулировал его достаточно лаконично: «изменение или способствование изменению существующего правопорядка неправовыми, незаконными средствами, подразумевающими использование насилия» [Castberg, 1977, s. 16]. Несомненно, что в основе этого ригористичного юридизма лежит традиционный для Запада культ нрава, его основной нормы, как сказал бы Ганс Кельзен. Именно для такого подхода характерно положение, что право твориться может на основе только права: даже схоластическая максима ex factis oritur ius является своего рода causa — основанием творимого правопорядка, поскольку факт превращается этой максимой в содержание того права, которое порождает. Однако во всех этих размышлениях мы можем найти немалую долю парадоксального. Например, в том, что исключительно юридическое определение революции не учитывает такого важного факта, как победоносное ее исполнение. В этом случае незаконное использование силы в новых условиях победившего строя превратится в священное право народа восставать против угнетения. Это право теоретически выработано монархомахами (см. ниже), но свое закрепление получает в и. 2 Декларации прав человека и гражданина 1789 г.

В чем источник революционного права? В чем авторитет революционной власти, и почему любое противодействие ей, даже банальный анекдот на политическую тему или выраженное сомнение в правильности действий революционеров сразу же рассматриваются как контрреволюционные? Потому что власть революционеров, революции, ее дух покоится на мифе, имеющем в сознании «малого народа», как называл революционеров французский историк Огюст Кошен, характер догмы, что он, этот народ, есть прямой уполномоченный всей нации-суверена. Через его агентов народ-суверен правит. Поэтому любые акты агентов — революционны, они — во благо нации, любое противодействие этим актам — сплошная контрреволюция — преступление, ultra finalis — ничего более тягчайшего себе представить невозможно.

Именно этот догмат рождает понятие революционного права, перед которым меркнет авторитет всего земного. Как очень верно замечает О. Кошен: «Так, есть революционные законы, которые нарушают важнейшие правила юриспруденции, например, об обратной силе, нарушают самые элементарные права и свободы; есть убийства революционные и потому законные; есть революционные армии, имеющие право вламываться в дома к частным лицам и делать и брать там все, что захочется; есть революционная полиция, которая вскрывает чужие письма, предписывает доносить и оплачивает доносы; есть революционная война, которая выше международного права; революционное правосудие, обходящееся без защиты, без свидетелей, без следствия, без обжалования: к чему все это, если судит народ?» [Кошен, 2004, с. 154−155]. Для всего этого достаточно одного оправдания: так хочет народ, а если он не хочет, то он просто не знает своего блага, тогда оправдание еще проще и убийственнее: есть люди, которые знают, что народу нужно! В наиболее яркой своей форме это идеологическое оправдание такого революционного права проявится в якобинской Франции и коммунистической (большевистской) России.

И последнее, от чего нам явно не удержаться, — это вопрос о причинах, действительных причинах революции. Во всех конструкциях, объясняющих происхождение революции, присутствует явная алогичность, изначальное суждение, поражающее своей нелепостью, а именно: разложение старого строя приводит к революционному взрыву. Но при этом не учитывают простой аналогии, что в гнилом мясе черви заводятся не сами по себе, а существуют мухи, которые откладывают туда свои яйца. Ответив на вопрос, что это за мухи, вы всегда найдете истинную причину всякой революции.