Законы мышления как формы познания

Как в области познания субъективного или воззрительного, так и в области познания объективного или отвлеченного посредством понятий рассудок может располагать лишь теми вспомогательными средствами, в которых искони проявляется его сущность: законами мышления. Но в них уже вполне предзнаменована двойственная, слагающаяся из воззрений и понятий природа нашего мышления. Законы мышления оказываются законами воззрения, потому что они всюду осуществляются в представлениях и впредь нуждаются в последних для своего выражения. Но вместе с тем они суть законы понятий, так как непосредственное восприятие никогда не способно выразить их в совершенно адекватных формах, так что для осуществления их требуются всегда или абстракции, или произвольные мысленные отношения между объектами, которые разделены в воззрении. Ни в одном воззрении не встречается образ совершенного тождества. Если объекты непосредственного восприятия зачастую походят друг на друга, одинаковыми они представляются только в редких, исключительных случаях, да и то лишь потому, что, как мы это хорошо знаем, от нас ускользают более тонкие их различия. И даже в тех случаях, когда с целью наглядного пояснения понятий, мы стараемся выполнять одинаковые наглядные изображения, как при геометрическом построении конгруэнтных фигур, все-таки объект, образованный для созерцания, всегда может реализовать понятие лишь приблизительно, для нас же это наглядное изображение адекватно лишь потому, что мы намеренно не принимаем в соображение всего того, что не адекватно тому понятию, которое имеется в виду. Точно так же и противоположность понятий всегда бывает определением, нами мысленно прибавляемым к объектам, а отнюдь не принадлежащим неизменно самому предмету, данному в воззрении. Ведь те же самые объекты, которые мы с определенной точки зрения противополагаем друг другу, при иных условиях мы можем подчинить более общему понятию или привести в некоторую связь друг с другом при посредстве каких-либо временных или пространственных отношений. Таким образом, все логические отношения оказываются, правда, предзнаменованными в воззрении, но создаются все-таки лишь деятельностью мышления, причем последнее подвергает воззрения обработке, или отнимая от них, или присоединяя к ним то, что требуется тем законом мышления, согласно которому мы рассматриваем предмет.

Такое же отношение между воззрением и мышлением проявляется во всех тех актах мышления, в которых производится расчленение всего объема некоторого понятия на его части, или же когда устанавливается отношение зависимости между получающимися в результате такого деления членами. В обоих случаях как целое, так и части должны быть даны в воззрении. Но точка зрения, с которой должно производиться деление, или с которой члены целого представляются зависящими друг от друга, привносится лишь мышлением. Разделяю ли я треугольники на равносторонние и неравносторонние, разделяю ли я живые существа на растения и животные, — само основание этих подразделений нигде не дано мне в воззрении. В последнем содержатся всегда лишь объекты с различными свойствами. Какие из свойств я выберу, чтобы соответственно их различиям различать объекты, это — дело логического решения, которое лишь отчасти определяется одним воззрением, а отчасти и точками зрения, вытекающими лишь из связи актов мышления. Если я разделяю треугольники на прямоугольные, остроугольные и тупоугольные, то это расчленение понятия настолько же соответствует объектам воззрения, как и предшествующее, только выбрана иная точка зрения мышления. Или если к растениям и животным я присоединяю в качестве третьего главного отдела организмов царство «протестов», то это трехчленное разделение опять-таки относится к тем же самым предметам воззрения; различие основывается лишь на том, что теперь я понятия «растение» и «животное» беру уже, чем прежде, стало быть, на том, что в обоих случаях различен выбор признаков, служащих основанием подразделения. Наконец, это оказывается справедливым и в применении к стоящим в тесной связи с расчленением понятий отношениям зависимости. Отношение большой оси эллипсиса к малой оси можно рассматривать как зависящее от отношения параметра к эксцентриситету, или от угла наклонения, под которым взаимно пересекаются некоторая плоскость и прямой круговой конус, рассматриваемые как образующие в пространственном образе, и т. д. Скорость маятника в данном пункте его пути может быть приведена в отношение прямо к пройденной в вертикальном направлении высоте или, согласно закону качания маятника, к длине маятника, амплитуде колебаний и элонгационному углу точки. Чем более однозначащий смысл имеет вопрос о закономерных отношениях фактов между собой, тем более такие различные формы зависимости становятся часто лишь различными формами выражения одной и той же основной зависимости. Но это не препятствует все-таки тому, что в такого рода случаях логические члены, которые непосредственно приводятся в отношение основания и следствия друг к другу, сами по себе имеют различное значение. Действительно, часто приходится устанавливать лишь специальным исследованием, что выражения зависимости, различные по форме, на самом деле имеют то же самое значение, или что одно из отношений содержит теоретическое обоснование данных в других отношениях чисто эмпирических определений.

Чем более отдаляются предметы и процессы восприятия от предположений, которые должно делать мышление, чтобы применять к ним законы тождества и противоречия, деления соответственно отличительным признакам и связывания согласно принципу основания и следствия, тем более мышление оказывается вынужденным произвольно конструировать и применять наглядные изображения, потому что они лучше удовлетворяют его требованиям, чем вышеупомянутые непосредственные факты восприятия. В этом состоит большое преимущество символических выражений понятий. Такими символами служат прежде всего слова, сложившиеся в языке, обязанные своей многосторонней применимостью тому свойству, что в них мы вполне отказываемся от соответствия данному в воззрении предмету. Все другие, произвольно избираемые знаки понятий, или могут следовать этому примеру, как символы чисел, величин, а также и знаки действий в математике; или же, как геометрические построения и аналогичные им схематические воспроизведения действительных процессов, они могут стремиться к построению идеальных изображений действительности, в которых находят свое выражение признаки понятий, по мере возможности изолированные, отрешенные от случайных составных частей чувственного восприятия. В обоих видах символики понятий абстракция проявляется в двух различных взаимно дополняющих друг друга формах. При пользовании чистыми знаками понятий мышление вполне отвлекается от воззрительного содержания избираемого в качестве символа представления, видя в последнем лишь вспомогательное средство для фиксирования понятия, в котором совершенно исчезает отношение к воззрительным признакам, чтобы в нем тем более можно было мыслить себе исполненными чисто логические требования. При идеальной символике, напротив того, из наглядного изображения возможно более удаляются все несущественные свойства, чтобы в воззрении удержались одни лишь существенные для понятия признаки. Естественные знаки понятий, образовавшиеся в языке, оказываются на различных ступенях своего развития несовершенными формами обоих видов символики. Ведь первоначально слово имеет живое отношение к обозначаемому им представлению, впоследствии от этого отношения сохраняются только незначительные призрачные остатки, и за словом остается лишь значение установившегося благодаря употреблению знака понятия. Таким образом оба рода символизации оказываются естественными формами развития, с самого начала данными вместе с мышлением при посредстве понятий, как оно выражается в пользовании речью, и нуждающимися лишь в более ясном обособлении и более точной выработке, чтобы служить способности рассудка к отвлечению и к комбинированию любым способом, требуемым нуждами мышления.

При посредстве обеих указанных форм символизации, которые применяются то порознь, то совместно, мышление оказывается способным, с одной стороны, делать отвлеченные предположения, которые могут произвольно отдаляться от данной в воззрении действительности, с другой — снова все более и более приближаться к ней путем постепенного пополнения подобных абстрактных предположений. В первом случае символизирующая деятельность рассудка образует понятия, которые выражают лишь одну определенную сторону данной в действительности сущности дела, чтобы исследовать эту сторону изолированно во всех ее свойствах и отношениях. Во втором случае или связываются между собой рассмотренные таким образом отдельно понятия, после того как каждое из них было анализировано само по себе, или к сперва найденным предположениям прибавляются ограничительные определения. И тем и другим путем происходит постепенное приближение к действительности, хотя последняя никогда вполне не достижима. Таким образом, постижение действительного при посредстве понятия оказывается бесконечной, никогда вполне не разрешимой задачей. Но вследствие свободной деятельности символизирующего мышления наряду с ней возникает еще и другая бесконечная же задача — постигнуть посредством произвольного применения идеальной символики все роды действительности, какая возможна на основании законов мышления и их воззрительных условий, не принимая в соображение, даны ли таковые фактически или нет. Таким образом, действительное и возможное образуют предельные понятия, которые имеют различное значение: действительное, потому что наш рассудок, в силу управляющих его деятельностью законов мышления, принужден ограничиваться абстракциями, которые не способны когда-либо исчерпать полное содержание действительности; возможное, потому что объем выполнимых на основании законов мышления построений выходит за все когдалибо достижимые пределы. Таким образом, действительное бесконечно интенсивно, а возможное — экстенсивно. Тем не менее между тем и другим существуют повсюду соотношения. Ведь всякий идеальный символ, все равно, относится ли он к данной действительности или нет, означает сам по себе лишь мысленно возможное, так как само действительное не может быть адекватно (erschopfend) определено ни в каком понятии. Стремясь к постижению действительности, мышление всегда остается привороженным к сфере возможного. Поэтому гипотеза оказывается неустранимым дополнительным вспомогательным средством всего рассудочного познания. Из различных на основании законов мышления возможных построений понятий, которые могут быть рассматриваемы как приближения к какой-либо действительной сущности дела, мышление избирает одно, чтобы им измерять действительность. Затем, смотря по результату этого сопоставления, гипотеза или удерживается в качестве вспомогательного средства, пригодного для истолкования данного, или отвергается, как изображение понятия, хотя и возможного, но все же в существенных чертах противоречащего опыту.