Диалектический потенциал культуры в антропосоциогенезе

Теория эволюции не может строиться посредством механического объединения понятий биологии и культуры, на основе чего, путем неоправданных апелляций к ведущему значению генетических факторов, устанавливается самая общая зависимость между развитием мозга предков человека и способом организации их жизнедеятельности. По мнению В. И. Стрельченко, в этом варианте внеисторического подхода остается лишь одна возможность: «…отнести начало формирования первичных форм общественно-трудовых связей к тем стадиям эволюции живого, которые значительно предшествуют антропогенезу. Даже при попытке объяснить становление комплекса адаптаций, общих роду Homo и отряду приматов, возникает потребность допустить действие тех или иных социальных факторов еще у миоценовых антропоидов и их предков» (279; 145).

На фоне такого рода следствий компилятивных сценариев эволюции культуральные концепции антропосоциогенеза выглядят, с одной стороны, предпочтительнее, а с другой, — тем основательнее, чем более они проникаются содержанием естественной его истории, включающем выводы эволюционной биологии. Так, в отечественной синтетической теории эволюции установлена, в частности, тесная связь более или менее интенсивной морфологической эволюции гоминид с прогрессивным развитием их производительных способностей или «культур» от нижнего палеолита до мезолита.

Очевидно, что в контексте этой объективной связи взвешенный культуральный подход становится уже не только адекватным, но и крайне необходимым при исследовании сложных явлений несоответствия темпов эволюции физического типа человека и орудий (способов) труда наряду со значительными различиями в скорости изменения отдельных признаков в морфофизиологическом и культурно-историческом прогрессе гоминид. В культуральной интерпретации нуждается и тот факт, что «каждый эволюционирующий тип представляет собой мозаику примитивных и прогрессивных признаков, неспециализированных и специализированных черт» (182; 390).

зз Кроме того, важно, что при многообразии типов орудий отдельных палеолитических культур, в каждой из них отмечаются случаи особенного подбора материалов и способов их обработки, в результате чего различные территории отличались спецификой технических традиций, не вполне объяснимых одной только исторической дифференциацией трудовой деятельности гоминид. Так, с культурой мустье на территории Европы связывается наличие свыше шестидесяти типов орудий В позднем палеолите на той же территории кроманьонцы, отличавшиеся развитием первобытного искусства, оставили наследие уже примерно вдвое большее — свыше ста типов орудий, тогда как ранний палеолит характеризовался всего лишь несколькими типами орудий. Но во всех культурах поражает некоторая избыточность числа типов орудий по отношению к достигнутому уровню продвижения в направлениях гоминизации и сапиентации. Самодостаточность опережающего развития орудийной деятельности создает впечатление, что она формировалась по собственным законам и собственной логике непрерывного раздвоения, а значит, по логике, опережающей бытие культуры, несводимой к содержанию адаптаций гоминидов.

В целом, динамикой соотношений прогрессивных и консервативных черт в изготовлении орудий и способов труда отображается не только культурно-типологическое, но и адаптивное значение орудийности, проясняющее смысл сапиентации и тех ее особенностей, которые остаются существенными в углубленном понимании экологии современного человека.

Во всяком случае, именно культурно-историческое понимание антропогенеза уже исключает представление о нем, как о прямолинейном прогрессе при абсолютной автономии человека в биосфере. Соответственно, исключатся и телеологическое совмещение биологических и социальных оснований, интегрированных как бы только для того, чтобы оправдать формальную логичность такого рода проникновения в существо эволюционного процесса, которое сводится к представлению его только в виде единственной линии, ведущей прямо к современному человеку.

Более адекватным является мультикультуральное или контексткультурное понимание антропогенеза, из которого следует, что процесс гоминизации скорее всего не сводится к одному-единственному направлению, а лишь к некоторому, причем постоянно изменяющемуся множеству его типов и направлений. И только в пределах этого множественного распределения направлений антропогенеза, в гетерохронной динамике изменений соотношений его признаков определилось то направление, которое и приобрело в палеоантропологии, так сказать, задним числом, статус единственного и наиболее оптимального из них.

Вероятно, что это оптимальное направление эволюции человека определилось и, надо полагать, еще продолжает определяться, во взаимосвязи прежде всего внутренних, т. е. имеющих в конечном счете культурно-антропологическое значение факторов гоминизации и сапиентации, относительно независимо от внешних, в том числе климатических и территориальных факторов. Причем эта относительная независимость не должна пониматься как своеобразная материализация и фетишизация закономерностей антропосоциогенеза. Чтобы эти закономерности реализовались, необходима была, пусть вынужденная обстоятельствами, имеющая реактивную природу, но собственная активность гоминид: «Человек отличается от животного не „мышлением“ и не „моральностью“, а трудом. Он деятельно преобразует природу и самого себя. В этом и заключается его подлинная „природа“.. „Рациональное зерно“ этой позиции заключается в описании „активной стороны“ отношения общественного человека к природе, в том числе к природе собственного тела, все функции коего — чем дальше, тем больше — „определяются“ нормами культуры» (107; 79, 209). Поэтому и в том, что касается структуры индивидуально-внешних факторов, формирующих общественного человека, нужно прежде всего предположить возможность ее опосредования центростремительными и центробежными отношениями групповой организации труда, явлениями конкуренции и групповой сплоченности, в которых постепенно складывались культурные нормативы социализации, представленные поначалу в формах общности стадного сознания, в зарождающихся групповых действах-обрядах и в натурализованных религиозно-мифологических ритуалах, которые также можно рассматривать в качестве социализирующих и культурных оснований гоминизации и сапиентации.

Имеется в виду, что даже непосредственное общение включает в себя моменты столь необходимой в процессах социализации общности, проявляющейся в уподоблении, идентификации, согласованности, взаимопонимании, симпатии, кооперации, координации действий и в психических состояниях общающихся между собой индивидов. Так, Б. Д. Парыгин отмечает, что следует различать смысловые значения указанных понятий: «Категория общения служит для обозначения процесса, свойства, которое может быть присуще или не присуще как процессу, так и любому другому элементу деятельности, из которого складывается процесс. Иными словами, категория общности относится к числу атрибутивных понятий, производных от групповой деятельности, выступающей в качестве совокупного субъекта» (222; 307).

В целом, следует признать необходимый характер возникновения культурно-трудовой общности индивидов в мультинаправленных процессах гоминизации и сапиентации, а также чрезвычайную сложность процессов антропогенного снятия во взаимоотношении различных, общих и частных, биологических и психологических, внешних и внутренних, оптимизирующих и дестабилизирующих, прогрессивных и регрессивных его факторов.