Психологическая культура. 
Психология личности. 
История, методологические проблемы

Параллельно с формированием психологических практик с небольшим запаздыванием складывается «психологическая культура». Психологическую культуру образуют не только профессиональное сообщество психологов (ученых и практиков), но и психологически ориентированное общество, то есть люди, верящие в психологию и обращающиеся к психологам. Психологическая культура — это также психологические школы и конкуренция психологических учений и практик и весь веер психологических учений и представлений, которые усваиваются и разделяются участниками психологической культуры.

«Порой к спектру терапевтической компетенции, — отмечает Александр Сосланд, — присовокупляется целый ряд гуманитарных знаний. Так, психоаналитическое образование, как известно, по замыслу Фрейда, должно было включать в себя, помимо психиатрии и психологии, такие дисциплины, как история цивилизации, история и литературная критика, мифология, психология религий, история и литературная критика. Наличие такого рода образовательных требований, на наш взгляд, как ничто другое, обнаруживает известную тенденцию в развитии психотерапии, а именно — стремление являть собой феномен культуры, не в меньшей степени, чем терапевтическую практику» [97, с. 55].

А. Сосланд пишет только о психотерапии, но сходные тезисы можно сформулировать и относительно других психологических практик, а также психологической науки. Анализируя личность типичного успешного создателя психологической школы, его «харизму», А. Сосланд выделяет такие качества как «бойцовская позиция» и стремление к идеологической экспансии «за пределами собственной терапевтической практики». «В психотерапевтическом мире бойцовская позиция реализуется в первую очередь в коллегиальной среде. Так уж повелось со времен фрейдовского психоанализа, что новый метод появляется на свет, энергично порывая с предыдущими подходами… Да, безусловно, психотерапевтическая жизнь несет на себе печать ожесточенного состязания различных школ, которые как уже было сказано, могут рассматриваться в качестве „машин желания“ в духе Ж. Делеза и Ф. Гваттари. Именно с этой точки зрения харизма не только в своих идеологических, но и в своих внешнетеатральных проявлениях, безусловно, необходима и выступает в роли важнейшего фактора конкурентной борьбы, в некоторых случаях, возможно, и решающего…» [97, с. 67, 72].

«Другой аспект экспансии, — пишет в предисловии к своей книге А. Сосланд, — мы можем обозначить как доктринальный. Общим местом стало известное утверждение, что, например, психоанализ превратился из специального лечебного метода в мировоззренческую систему. В сущности, более адекватным термином будет доктринальное расширение, ибо речь идет не столько о захвате чужих идеологических пространств, сколько о тенденциях внутреннего роста или инкорпорирования метафизических дискурсов в психотерапевтические» [97, с. 27].

Помимо указанных здесь двух характеристик психологической культуры (конкурентная борьба школ и стремление к доктринальной экспансии)? А. Сосланд выделяет еще несколько. Это стремление психотерапевта всеми возможными способами «соблазнить», привлечь клиентов к своей школе; широкое манипулирование сознанием клиента, сближающее позицию психотерапевта и политика; стремление вовлечь клиента в «интересный», «карнавальный», отчасти, «мистический» мир; наконец, общая ориентация на удовлетворение (реализацию) личности клиента. Причем все эти характеристики психологической культуры откладывают свой отпечаток на структуру психологической теории и практики.

«Ситуация состязательной коммуникации, — пишет А. Сосланд, — превращает любое идеологическое построение в средство соблазнения другого. Главное свойство любой идеологии, исходящей от претендента на любое харизматическое влияние, — быть привлекательной. Любой мало-мальски привлекательный дискурс соотносится не только с описываемой им реальностью, но и со своей задачей рекрутирования… „Производство“ психотерапевтического метода — сочинение школьной теории формирования техники — сориентировано не только на результативность работы с проблемами, но на соблазнение пациентов и коллег. Всякому ясно, что „интересность“ школьных теорий, эстетическая привлекательность техник — вещи намного более ощутимые и явные, чем с трудом доказуемая эффективность» [97, с. 71, 72]. «Дело теории в психотерапии, — поясняет дальше А. Сосланд, — создавать приманки для возможных последователей, ну и конечно — пациентов. Деятельность автора, порождающего новую теорию в психотерапии, без особой натяжки можно уподобить работе сочинителя-беллетриста, и это уподобление будет более адекватным, чем с трудом ученого, «наблюдающего факты», «делающего выводы» [97, с. 104]. Кстати, последнее утверждение проясняет, почему А. Сосланд чаще квалифицирует психотерапевтические построения не как знания, а как метафоры.

Конечно, прямо А. Сосланд не называет психотерапевта политиком, но роль главы психотерапевтической школы, старающегося снизить значение других школ и, напротив, убедить публику в том, что именно его школа наиболее привлекательная и эффективная, выступающего от имени «целого» (то есть истинного знания психики клиента и его проблем), точно знающего, как решить вставшие перед клиентом проблемы, — все это сближает позиции психотерапевта и политика. «Вполне естественно, — пишет Сосланд, — исторически сложилось так, что терапевт выступает в роли как бы адвоката по отношению к пациенту и прокурора — по отношению к окружающему его мира. Это он, терапевт, может предъявить счет обществу, которое довело его клиента до беды… Целое, цельность есть то, что необходимо терапевтически защищать. Если школьная теория обходится без целого, без психики, личности и так далее, то неизвестно, зачем, в сущности, требуется терапия. В таких случаях теряется из виду главное. Целое, равно как части, дает возможность терапевту выступать в очень выигрышной позиции защитника. Это он, терапевт, предотвращает разрушение и распад, отпадение частей и сужение пространства жизненного мира личности» [97, с. 113]. Характерна и фраза, брошенная в заключении: «Кроме того, мы исходим из вполне очевидного соображения, что в конечном итоге все — полемика и политика» [97, с. 361]. А вот высказывания А. Сосланда о мире, который создает психотерапия.

«В сущности, о какой бы терапии речь ни шла, она так или иначе строится на том, что обыденно-рутинный мир повседневности противопоставляется карнавально-игровой психотерапевтической ситуации. В этой ситуации не действуют правила и запреты, которые конституируют повседневность (и формируют тем самым „психопатологию обыденной жизни“). Внутри границ психотерапевтического пространства происходит то, в чем нам отказано за его пределами. Можно говорить о том, о чем в другой ситуации говорить нельзя, и также, да, собственно, зачастую делать что-нибудь такое, а это тоже имеет непосредственное отношение к „удовольствию от терапии“.. Мир психотерапевтического действия — мир иной культуры по отношению к повседневной, мир, противоположный рутинной разрегламентированной обыденности… Иррациональность, карнавальность, преодоление запретов — все это составляет неотъемлемую коренную сущность психотерапевтической ситуации» [97, с. 198, 234].

Со своей стороны к сказанному могу добавить следующее. Психологическая культура складывается достаточно поздно, не раньше 60-х, 70-х годов XX столетия, хотя отдельные ее предпосылки прослеживаются значительно раньше. Одной из первых здесь можно указать на саму конструкцию новоевропейской личности, ориентированной на реализацию собственных желаний, творчество и, отчасти, эзотеризм.

Вспомним, хотя бы «Речь о достоинстве человека» Пико дела Мирондолы: «Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочитаешь… О высшее и восхитительное счастье человека, которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем хочет!»

Но ренессансный человек еще не имел средств удовлетворения своих желаний и не знал, как сделать себя совершенным, как вообще себя делать. Чего не скажешь о современном человеке. Он уже обладает такими средствами и знает, как целенаправленно изменять себя. Безусловно, это связано с технической цивилизацией, основанной на естественных науках, инженерии, индустриальном производстве и потреблении. Распространение на человека естественнонаучного подхода приводит к построению научной психологии и выделению такого объекта как психика. Распространение инженерного подхода — к становлению психотехники. Включение внутреннего мира и поведения человека в сферу потребления ведет к появлению психологических услуг. Сегодня нам кажется естественным, когда психолог предлагает свои услуги и утверждает, что у нас есть психологические проблемы, которые он поможет разрешить.

Однако еще в XIX веке внутренняя жизнь человека рассматривалась иначе: или как находящаяся в сфере действия божественных сил и замыслов или как область жизни, не подлежащая вмешательству со стороны. Различные проблемы внутренней жизни, которые мы сегодня относим к компетенции психотерапевта, в те времена понимались совершенно иначе: такова природа, характер, конституция, судьба, наказание свыше и т. п.

Именно развитие психологии и психологических услуг, как это показывают современные исследования (смотри хотя работы Фуко), позволили обнаружить в человеке психические нарушения и заболевания, а по сути, конституировать их. Каждая новая психологическая теория или практика — это новая потенциальная область таких нарушений и заболеваний. Но те же теории и практики — гарантируют их разрешение.

Однако к услугам психологов обращается не только, так сказать, средний человек «массовой культуры», ориентированный на все перечисленные здесь ценности, но и новоевропейская личность. Да и сами психологи не обязательно разделяют ценности «техногенной цивилизации». Гуманитарно-ориентированные психолог и клиент в свой жизни пытаются реализовать другие, собственно гуманитарные и духовные ценности. Они не верят, что человек — это природное существо и что им можно управлять. С их точки зрения, поведение человека обусловливают такие реалии как язык, культура, история (традиции), общение, свободный выбор, трансцендентальные ценности и прочее.

Поэтому имеет смысл развести понятие «массовой психологической культуры» и «элитарной психологической культуры». Массовая психологическая культура задействует соответствующие ценности техногенной цивилизации, включающие установку на психологические услуги, психику, истолковываемую в естественнонаучном ключе, психотехнику, личность, как культивирующую свои желания и одновременно стремящуюся удовлетворить их в сфере психологических услуг. Для психологических услуг в рамках массовой психологической культуры важно, прежде всего, качество этих услуг, куда входят не только критерии эффективности, но моды. Вероятно, именно с массовой психологической культурой соотносятся рассмотренные выше естественнонаучный подход и первая стратегия гуманитарной мысли. Этот подход и стратегия выступают фундаментальными дискурсами для представителей массовой психологической культуры.

Элитарная психологическая культура противостоит массовой. Ее ценности другие: реализация уникальной личности, ориентация на культуру и духовные ценности, на свободу, иное понимание психологических помощи (не управление, а сопровождение, направляющее участие в самостоятельной работе, сотрудничество, развитие и прочее). Соответственно, фундаментальным дискурсом для представителей элитарной культуры выступает вторая стратегия гуманитарной мысли.

А. Сосланд в своей системе тоже обсуждает эту оппозицию, понимая ее, однако, как различие в психотерапии установок на «медицину» и «философию». Первая установка — это ценность массовой психологической культуры, вторая — элитарной. «Несмотря на процесс постоянного бегства из медицины, — пишет Сосланд, — психотерапия относится к разряду терапевтических практик и подспудно неизбежно ориентируется на медицинскую модель. Так что любой текст, имеющий отношение к психотерапии, несет на себе отпечаток того же противоречия, которым отмечена вся эта область знания, а именно: необходимость быть „наукой о духе“ в форме, однако, естественнонаучной дисциплины» [97, с. 296]. «Любой психотерапевт живет на фоне борьбы между своими внутренними инстанциями, обозначим их „философ“ и „лекарь“. Эта борьба неизбежно отражается и на концепции идеала. Для „философа“, что и понятно, не столь важен наглядный терапевтический эффект в виде, к примеру, исчезновения симптома, сколько идеологическое соблазнение — обращение клиента к новым ценностям, конструирование мировоззренческого сдвига. Полная победа над симптомом — дело зачастую трудное, а то и вовсе невыполнимое, в то время как идеологическое обращение, которое тоже может быть весьма трудоемким, не требует, однако, особой наглядности. Ясно, что при таком раскладе очень удобно ориентироваться на позитивный идеал, главное в котором — новое мировоззрение… Такая постановка вопроса делает возможным разговор об „идеале с изъяном“, то есть новое отношение к ценностям не исключает сохранение неких патологических проявлений, особенно в отдельных случаях, когда с болезненными проявлениями трудно справится… Медицинская норма как цель терапии в значительной степени совпадает с негативным идеалом. Концепция же личностной нормы предполагает допустимость сохранения клинической симптоматики» [97, с. 191—192].

Рассмотренные здесь две группы представлений можно отнести к фундаментальным дискурсам и соответственно назвать «научноинженерным психологическим дискурсом» и «гуманитарным психологическим дискурсом». В свою очередь, в XX столетии первый фундаментальный дискурс соединяется с «потребительским фундаментальным дискурсом» (понятие гарантированного обслуживания, качественных и доступных услуг и прочее), а второй, как мы говорили, осуществляется в форме двух разных стратегий, причем вторая стратегия гуманитарной мысли связана с «эзотерическим фундаментальным дискурсом», то есть представлением о том, что человек сам может творить и делать себя.

Понятно, что отдельный человек может принадлежать сразу обеим популяциям психологической культуры — массовой и элитарной и реализовать в своем поведении как научно-инженерный дискурс, так и гуманитарный. В этом случае определить критерии эффективности психологической практики — дело непростое. Как представитель массовой культуры он стремится получить психологические услуги; как входящий в элитарную культуру пытается, прежде всего, реализовать себя как личность. При этом первая установка может входить в противоречие со второй. Например, стремление реализовать свои желания и получить утешение может войти в полное противоречие со стремлением узнать о себе правду, измениться, совершить достойный человека поступок и т. п.

Добавим к этому, что, даже принадлежа всей душой к элитарной психологической культуре, человек не может быть полностью свободен от современной культуры, ориентированной на ценности техногенной цивилизации. Как бы человек ни стремился жить свободно и духовно, реализовать свою уникальную личность, он постоянно обнаруживает в себе черты субъекта массовой культуры.

А. Сосланд показывает, что ориентация психотерапии на психологическую культуру обусловливает и соответствующее эпистемологическое отношение к психике. А именно, психолог представляет (конституирует) психику таким образом, чтобы можно было реализовать основные ценности психологической культуры. Конкретно речь идет о том, что в рамках научно-инженерного психологического дискурса психика истолковывается как структура, которой можно приписать психическое нарушение («дефект»), причем последнее может быть устранено психотерапевтическим действием. Структура психики, по мнению А. Сосланда, включает такие элементы, как «целое», «другой», «инстанции», «границы», «каналы», «влечения» и т. д. Дефект задается, например, через идею препятствия (источником нарушений могут быть препятствия, на которые неизбежно наталкиваются естественные влечения человека, не позволяющие ему «безболезненно и безнаказанно овладеть желаемым объектом» [97, с. 155]). Психотерапевтическое действие характеризуется как своеобразный вид игры, общения и контакта, внушения клиенту психотерапевтических идей, манипулирования его сознанием, преодоления сопротивления клиента, создания посредников, облегчающих работу психотерапевта.

А. Сосланд уверен, что описанная им конструкция психики характерна для любого вида психотерапии и в целом для психологической культуры. Однако, вряд ли это так. Анализ его работы показывает, что образцом психотерапии для него выступил психоанализ, а образцом психологической культуры — только массовая психологическая культура. Не случайно поэтому и психотерапевт и клиент у А. Сосланда — это личность нездоровая (в психическом отношении), влекомая страстями, тщеславная, недуховная, нерефлексивная, склонная к конфликту с культурой, обману других или готовая обманываться сама, часто даже порочная. «Что и говорить, — замечает А. Сосланд, — терапевт, существо грешное, слабое, подверженное невротическим бедам зачастую даже в большей степени, чем клиент, нуждается в надежных отходных путях в случае несоответствия собственных достоинств декларированным идеалам» [97, с. 192]. О личности клиента свидетельствуют такие качества его желаний (которое, сближая с фрейдовским «либидо», А. Сосланд называет «купидо»): «Оно, полагаем мы, в первую очередь должно быть в том или ином смысле неявным, скрытым,.

латентным. Ясно также, что должны существовать веские причины для такого сокрытия… Очень хорошо обстоит дело, когда купидо — это еще и «порок», то есть влечение, неприемлемое с точки зрения общественной морали" [97, с. 160].

Чтобы убедиться, что в психологии сложились два разных вида психологической практики — одна, ориентированная на научно-инженерный психологический дискурс (это, прежде всего, психоанализ, бихевиоризм и ряд других направлений), а другая — на гуманитарный психологический дискурс (К. Юнг, К. Рождерс, П. Волков и др.) причем в каждом направлении артикулируется и культивируется свой тип личности, мы дальше рассмотрим, с одной стороны, формирование психологической помощи в рамках психоанализа, с другой — примеры гуманитарно-ориентированной психологической помощи.