Добросовестность и принцип добросовестности

Принципы, закрепленные в ст. 1 ГК РФ, носят объективный характер и пронизывают все положения гражданского законодательства, а в определении добросовестности, как таковой, преобладают субъективные факторы, так как критерии ее толкования формируют участники гражданских правоотношений, а наличие оценивает судейский корпус, исходя из своего внутреннего убеждения.

Принцип добросовестности в гражданском праве реализуется в осуществлении субъективных гражданских прав и исполнении обязанностей, при котором добросовестность — это необходимая осмотрительность субъекта в гражданском обороте.

В первую очередь категория «добросовестность» является принципом права. Сложность в признании категории «добросовестность» только принципом во многом обусловлена отсутствием единого понимания природы правового принципа.

А. А. Чукреев утверждает, что «принцип добросовестности» является одним из принципов гражданского права, имеющих и чисто регулятивный, и охранительный потенциал, а категория «добросовестность» немыслима без диалектически парной ей категории — «недобросовестность»^[1].

Категория «недобросовестность» в гражданском праве тесно связана с категорией «вина». Например, недобросовестность приобретателя по ст. 302 ГК РФ.

Критериями оценки соблюдения участником гражданскоправовых отношений принципа добросовестности выступают недобросовестность и вина, а также ее формы и степени, используемые законодателем как субъективные условия применения гражданско-правовых санкций.

Предлагаем понимать «недобросовестность» в широком смысле как недифференцированную форму нарушения принципа добросовестности, выраженную в отсутствии должной заботливости о соблюдении прав и законных интересов других участников имущественного оборота при использовании своих прав, осуществлении законных интересов, исполнении обязанностей, а в отдельных случаях и прямым злоупотреблением правом.

Рассматривая данный принцип, следует отменить многоаспектность категории «добросовестность» в праве.

Вопрос о правовой природе категории «добросовестность» в юридической литературе извечно является дискуссионным. В современной цивилистике она до настоящего времени остается недостаточно изученной и определенной.

Добросовестность можно рассмотреть как категорию морали и нравственности, принцип гражданского права, процессуальную презумпцию, дефиницию, критерий наличия злоупотребления правом, условие привлечения к налоговой ответственности и т. п. Многоаспектный перечень применения и использования рассматриваемой категории является открытым. Универсальность порождает проблемы в правоприменительной деятельности. Изучение научного наследия российской цивилистики, а также современных работ по гражданскому праву не позволяет сделать вывод о том, что в гражданском праве на законодательном или доктринальном уровне утвердилось единое понимание категории «добросовестность». Как отмечает В. В. Витрянский, «…ни в Кодексе, ни в какомлибо ином федеральном законе определить какие-то подходы, параметры, понятия добросовестности, справедливости, разумности в принципе невозможно»^[2].

Тесная связь в вопросе определения оптимальных путей взыскания убытков, а тем более их недопущения в предпринимательской деятельности, прослеживается между принципами свободы договора и принципом добросовестности в контексте института «злоупотребления правом».

Понятие «злоупотребление правом» включает в себя: причинение вреда другому лицу; действия в обход закона с противоправной целью; иное заведомо недобросовестное осуществление гражданских прав.

Суд может признать условие, которому недобросовестно воспрепятствовала или содействовала эта сторона соответственно наступившим или не наступившим (п. 3 ст. 157 ГК РФ), а также указать, что заявление такой стороны о недействительности сделки не имеет правового значения (п. 5 ст. 166 ГК РФ). Это положение для практического применения представляется особенно важным и полезным.

Подтверждением тому является пример из адвокатской практики автора.

Судебная практика К гражданину Н. был предъявлен гражданкой Д. иск о признании недействительным заключенного между Н. и гражданином К. договора купли-продажи земельного участка № 194 площадью 514 кв. м. и находящегося на нем жилого строения общей площадью 13,8 кв. м. по определенному адресу, а также Постановления Администрации Н-ского района № 251 от 12.03.2009 «О предоставлении земельного участка в собственность за плату для садоводства гражданину Н.» и заключенного на его основе договора купли-продажи от 05.06.2009 между гражданином Н. и администрацией.

Данные требования не подлежали удовлетворению, так как гр. Н. являлся добросовестным и законным собственником земельного участка № 194 и находящихся на нем строений.

Право собственности перешло к нему на основании сделки по передаче пая в садоводстве и фактической передачи земельного участка № 194 с кадастровым номером 45:08:31 206:91. Гр-н Н. с 2008 года был принят в члены садоводства, о чем имелась справка от 2008 года, явившаяся основанием для регистрации в РОСРЕЕСТРЕ его права собственности на основании Постановления администрации Н-ского района.

На основании постановления Администрации Н-ского района № 251 от 12 марта 2009 года «О предоставлении земельного участка в собственность за плату для садоводства гр. Н.», был заключен договор купли-продажи от 5.06.09 между гр. Н. и администрацией, а 6.07.09 г. был заключен договор купли-продажи между гр. Н. и гр. К.

10.06.10 г. в рамках дела № 2—5/2010 гр-ка Д. заявила исковые требования на участок № 130, изменив п. 2 встречного иска от 1.09.09 где ранее был указан как объект наследственного имущества участок № 194 и просила признать за ней право собственности на земельный участок № 130 площадью 510 кв. м., кадастровый номер 45:08:31 206:91,расположенный по другому адресу. Хотя фактически имелся в виду именно участок № 194, но в 2000 году произошла смена нумерации участков. У наследодателя был в собственности именно участок № 194, а не № 130.

Участок № 194, как предмет предыдущих сделок, о которых гр-ке Д. было известно на момент подачи иска, имел другой кадастровый номер 45:08:31 206:91 и находился по другому адресу.

Суд в 2010 году признал за Д. право на 14 другого объекта отношений (участок № 130). При этом гр-ка Д. достоверно знала о правах 3-х лиц на земельный участок № 194 и только поэтому претендовала на участок № 130. К тому же она пропустила срок исковой давности на защиту права на участок № 194. Этого основания было достаточно для отказа ей в иске.

Права на 1 4 участка № 194 у нее не возникло в силу закона. В члены садоводства она не вступила, членскую книжку не получила, взносы не платила, границы 14 части участка не определила, права на 14 часть участка в установленном законом порядке не зарегистрировала.

В 2013 году гр-ка Д подала иск, заявив указанные выше требования, так как в порядке особого производства признала в 2012 году участок № 130 и участок № 194 одним и тем же участком, находящимся по одному и тому же адресу.

В данном случае гр-ка Д не только намеренно умолчала об обстоятельствах, о которых достоверно знала, но и ввела суд в заблуждение. Следовательно, она утратила право и на 14 этого участка, как недобросовестная сторона, к тому же пропустившая срок на защиту своего права на 14 участка № 194.

Следует отметить, что с момента принятия ГК РФ до 01.03.2013 вопросы добросовестности в части общих положений регулировались всего двумя нормами: п. 2 ст. 6 ГК РФ, определяющей применение гражданского законодательства по аналогии, и п. 3 ст. 10 ГК РФ, определяющей пределы осуществления гражданских прав.

Изменения ст. 10 ГК РФ от 2015 г. позволяют презюмировать во всех случаях добросовестность участников гражданских правоотношений, поэтому при возникновении спора сторона не обязана доказывать свою добросовестность. Бремя доказывания недобросовестности своего оппонента возлагается на другую сторону. Заведомо недобросовестное осуществление гражданских прав в силу новой редакции ст. 10 ГК РФ определяется как злоупотребление правом, правовым последствием которого является отказ в защите прав или иные меры, предусмотренные законом.

Примером злоупотребления правом является подача иска не с целью защиты нарушенных прав.

Судебная практика Участник ООО обратился с иском об обязании предоставить копии документов, касающихся деятельности общества: финансовую (бухгалтерскую) отчетность, некоторые приказы ООО, и др.

Суд первой инстанции требования удовлетворил, однако апелляция и кассация отменили это решение, определив, что ООО не смогло предоставить истцу документы по вине самого истца. Истец ранее занимал должность директора ООО и исполнял обязанности бухгалтера, а после отстранения от должности не передал спорные документы новому руководителю. ООО вынуждено было в рамках другого дела обратиться в суд, который обязал бывшего директора предоставить ООО документы, список которых совпадает со списком документов по рассматриваемому спору. Таким образом, истец фактически просит обязать ответчика предоставить ему документы, которые у ответчика отсутствуют и решением арбитражного суда были затребованы у самого истца. Кроме того, в иске указаны, в том числе, и документы, которые в самом запросе о предоставлении документов отсутствуют.

При таких обстоятельствах в действиях бывшего директора явно прослеживаются признаки злоупотребления правом. Истец недобросовестно осуществляет свои права, а цель иска — не защита нарушенного права^[3] (Еще в одном споре суды усмотрели злоупотребление правом сразу как со стороны ответчика, так и со стороны истца). Истец потребовал в суде признать недействительными заключенные между ним и ответчиком договоры купли-продажи зданий. Он мотивировал свои требования тем, что сделка проведена с нарушением порядка одобрения, является крупной для общества. Суд первой инстанции требования удовлетворил, а апелляция и кассация не согласились. Суды отказали в иске со ссылкой на ст. 10 ГК РФ, хотя нарушение порядка одобрения действительно имело место.

При этом апелляция привлекла к участию в споре третье лицо — банк, так как ответчик заключил с ним кредитный договор, а приобретенные здания передал в залог (ипотеку) в обеспечение своих обязательств по кредиту. При этом от участия в процессе ответчик уклонялся,.

0 применении годичного срока исковой давности (п. 2 ст. 181 ГК РФ) не заявлял. Таким образом, ответчик способствовал созданию правового положения, при котором банк утратил бы право залога на спорное имущество. Следовательно, имело место намерение причинить вред банку, поскольку доказательств погашения задолженности по кредитному договору ответчик не привел, а от представления собственных материальных интересов (как собственника спорного недвижимого имущества) уклонился.

В действиях истца апелляция усмотрела злоупотребление иного рода. Помимо рассматриваемого иска и реституционного требования к ответчику в рамках другого дела, истец заявил о включении в реестр требований кредиторов сумму задолженности в 65 млн руб., перечисленную по спорным сделкам (в рамках дела о признании ответчика банкротом).

Таким образом, целью истца, помимо признания спорных договоров недействительными, применения реституции в виде возврата заложенного ответчиком имущества истцу, являлось еще и получение с ответчика денежных средств за спорное недвижимое имущество. Т. е. создание ситуации, в которой на стороне истца окажется как спорное имущество, так и уплаченные за него денежные средства. А это применительно к банку, как кредитору ответчика, означает злоупотребление правом в иных формах. С учетом этого и на основании ст. 10 ГК РФ апелляционный суд отказал в удовлетворении иска^[4]. Использование формальных нарушений для причинения вреда контрагенту говорит о недобросовестности стороны.

На практике множество дел, когда суды усматривали или, наоборот, не усматривали в поведении сторон злоупотребление правом. Дело в том, что нет конкретного перечня обстоятельств (случаев), когда только по внешним формальным признакам понятно, есть злоупотребление правом в конкретной ситуации или его нет. Каждый раз и сторонам, и суду приходится изучать обстоятельства дела, поведение сторон, и самое главное — мотивы действий или бездействия.

Особо следует выделить еще одну категорию дел о злоупотреблении правом — это корпоративные споры между участниками хозяйственных обществ, а также споры между обществами и бывшими руководителями. В таких спорах злоупотребление обычно проявляется либо в превышении и присвоении полномочий, либо в особом поведении, направленном на отстранение от управления обществом или создание препятствий в управлении отдельных лиц.

Например, в спорах о возмещении ущерба с бывших руководителей распространено взыскание сумм самовольно назначенных премий и повышенных окладов, что расценивается судами как злоупотребление полномочиями и руководящим положением^[5] или фальсификация документов, в частности протоколов собраний и заявлений от имени участника, с намерением «выбить» участника из ООО^[6].

Отдельная категория дел о злоупотреблении правом — это дела «предбанкротные», когда лица идут порой на заключение фиктивных сделок с целью увеличения кредиторской задолженности организации, находящейся на грани банкротства^[7]. Правда, это уже заслуживает отдельного исследования.

Суд может сделать вывод о злоупотреблении правом только исходя из фактически установленных обстоятельств дела, предоставленных сторонами доказательств, а не только на доводах сторон^[8].

Ликвидирована ранее существовавшая условность оценки действий сторон на предмет добросовестности определенными в законе случаями.

Имеет место прямая правовая связь категорий «добросовестности» и «злоупотребления правом». Нельзя не отметить, что добросовестность является категорией нравственности и морали, не регулируемых правом, но должных быть учтенными правоприменительной практикой.

Как категория морали и нравственности «добросовестность» является корреспондирующей правовым категориям «разумность» и «справедливость». Их объединяет оценочность при применении и общность с нормами морали и права.

Скловский К. И. отожествляя категорию «добросовестность» с понятием «добрая совесть», утверждает, что это «ценность, выражающая позицию лица, которое уважает своего контрагента, видит в нем равного себе и этим актом признания и приравнивания постоянно воспроизводит право на элементарном и тем самым на всеобщем уровне»^[9].

Законодатель периодически прибегает к неправовым категориям, таким как «добрая совесть», «добрые нравы», «правила социалистического общежития», преследуя благую цель обеспечения публичных интересов в гражданско-правовом регулировании, но подвергая правоприменительную практику отсутствию единообразия в силу субъективизма оценки. Понятие «добрая совесть», употребляемое в различных смыслах, не всегда имеет юридическое значение. В. Н. Бабаев писал, что «добропорядочность — это образ поведения человека, характеризующийся соблюдением тех правил, норм, условий жизни, принципов, которые считаются положительными… В праве добропорядочным может быть признано такое поведение субъекта, которое не противоречит предписаниям правовых норм, признается полезным, нужным… Добросовестность следует понимать как честное, со всей тщательностью и аккуратностью выполнение обязанностей, старательность, исполнительность»^[10].

Еще в 2008 г. автором данной статьи была предпринята попытка определить место и роль категории «добросовестность» и ее смысловое значение в контексте исследования терминов «добросовестный кредитор» и «недобросовестный должник»^[11].

Как правило, в договорных отношениях сторону неисполнившую или ненадлежаще исполнившую свои обязательства, именуют неисправной стороной, контрагентом, лицом, нарушившим обязательства и т. п., а нами было предложено именовать ее «недобросовестным должником». Сегодня мы определим ее как «лицо, злоупотребляющее правом».

Целью исследования 2008 г. был поиск способов реального восстановления имущественного положения лица, надлежаще исполнившего свои обязательства, но вынужденного нести экономические убытки, вызванные неправомерными действиями его контрагента, не желающего добровольно их возмещать и пользующегося труднодоказуемостью их в суде.

Тесная взаимосвязь категории «добросовестность» с категориями морали и нравственности явно прослеживается в том, что у такого должника полностью отсутствует психологический элемент «доброй совести». Это выражается в непризнании неправомерности и экономической ущербности для другого своих действий, так как ему это экономически выгодно.

Одним из критериев определения недобросовестного поведения (злоупотребления правом) стороны может служить извлечение ей из такого поведения экономической выгоды.

В свою очередь, действуя исключительно по доброй совести, что изначально презюмируется законом, исправная сторона договора, по праву, по совести и по закону (ст. 307 ГК РФ) рассчитывающая на получение ожидаемого для себя блага (как правило, в предпринимательских отношениях экономического прироста — прибыли) в результате несоблюдения стороной условий договора, оказывается в положении потерпевшего кредитора, вынужденного кредитовать появившегося неожиданно должника.

Полагаем, что в данном случае речь может идти о «добросовестности» как критерии правовой оценки поведения сторон на предмет злоупотребления правом (ст. 10 ГК РФ).

Правоприменение ст. 10 ГК РФ значительно стабилизируется при использовании добросовестности в качестве презумпции.

Добросовестность в современном гражданском праве России закреплена в качестве принципа, но ей присуща и процессуальная природа, так как законодательно установлена презумпция добросовестности.

Ответственность для гражданского права должна являться скорее исключением, чем общим правилом. Этот вывод исходит из презумпции добросовестности участников гражданского оборота, хотя и предусматривает средства защиты от его недобросовестных участников^[12].

В п. 3. ст. 10 ГК РФ устанавливается презумпция добросовестности, без предварительного опровержения которой невозможно говорить об отсутствии реального осуществления гражданских прав участниками гражданского оборота с позиций разумности и добросовестности.

В целях получения объективной оценки соотношения категории принцип и презумпция обратимся к пониманию категории «презумпция». Например, по мнению Д. И. Мейера, «признание факта существующим по вероятности, что он существует, называется предположением (презумпцией)»^[13].

В. П. Воложанин под презумпцией понимал предположение о существовании или не существовании какого-либо факта, освобождающее сторону от его доказывания, при доказанности других фактов, поскольку между ними (т. е. фактом, не нуждающимся в доказывании, и фактами, уже доказанными) существует причинная связь, проверенная и подтвержденная практикой^[14].

В цивилистической литературе отражены различные взгляды на вопрос о законодательном закреплении презумпции добросовестности.

Представляется обоснованным вывод Е. Богданова, данный на основе анализа п. 3 ст. 10 ГК РФ о существовании презумпции добросовестности лишь в тех случаях, когда закон связывает защиту гражданских прав с добросовестностью участника правоотношения. Он справедливо утверждает, что «…если из закона не вытекает прямая связь между защитой права и добросовестностью участника правоотношения, в данном случае нет и презумпции добросовестности. Если в законе есть прямое указание на защиту права в зависимости от добросовестности — действует презумпция добросовестности. Эта презумпция может быть только законной, но не общей»^[15].

Презумпцию добросовестности можно рассмотреть не только в процессуальном аспекте, но и конституционном, так как она означает защиту человеческого достоинства, которое согласно ст. 21 Конституции РФ охраняется законом. Сохранение нормы о презумпции добросовестности означает доверие государства к человеку и сохранение основ гражданского общества. Отсутствие в новой редакции ГК РФ нормы о презумпции добросовестности означало бы, что ГК РФ не соответствует Конституции РФ. В советский период Б. Б. Черепахин подчеркнул связь между такими конституционными ценностями, как «честь» и «достоинство», с одной стороны, и презумпцией добросовестности, с другой стороны^[16].

Распространение на категорию добросовестности презумпции в рамках процессуального доказывания не создает препятствий ее применения в качестве принципа материально-правовых отраслей права, в том числе гражданского права.

Категория «добросовестность» в качестве общеотраслевого принципа гражданского права во многом носит правотворческий характер, в то время как правоприменительный аспект данного принципа реализуется в частных случаях в отдельных правовых институтах гражданского права. Проблема заключается в невозможности применения принципа добросовестности к любым гражданским правоотношениям. Добросовестность в узком понимании в рамках отдельных институтов гражданского права имеет свою дефиницию и не допускает ее различное толкование.

Наличие правовой дефиниции добросовестности в частных случаях исключает возможность признания ее оценочной категорией, расширительное же толкование добросовестности будет способствовать злоупотреблению правом со стороны лица, требующего признать поведение контрагента недобросовестным. Особую актуальность имеет оценка экономической выгоды и нецелесообразности в действиях участников гражданских правоотношений для определения добросовестности их действий, влекущих юридические последствия, в том числе в виде признания в их действиях наличия злоупотребления правом.

Именно экономическую выгоду следует признать дефиницией для признания или не признания действия сторон добросовестными.

В последнее время все чаще в судебных спорах встает вопрос о добросовестности поведения сторон. Более того, от этого зависит судьба спора. Суд получил право оказать в удовлетворении законных требований лицу, которое злоупотребило своим правом.

При установлении, осуществлении и защите гражданских прав и при исполнении гражданских обязанностей участники гражданских правоотношений должны действовать добросовестно (п. 3 ст. 1 ГК РФ). В силу п. 4 ст. 1 ГК РФ никто не вправе извлекать преимущество из своего незаконного или недобросовестного поведения.

По общему правилу п. 5 ст. 10 ГК РФ добросовестность участников гражданских правоотношений и разумность их действий предполагаются, пока не доказано иное.

Согласно требованиям п. 2, 3 ППВС РФ № 25 «…поведение одной из сторон может быть признано недобросовестным не только при наличии обоснованного заявления другой стороны, но и по инициативе суда, если усматривается очевидное отклонение действий участника гражданского оборота от добросовестного поведения. В этом случае суд при рассмотрении дела выносит на обсуждение обстоятельства, явно свидетельствующие о таком недобросовестном поведении, даже если стороны на них не ссылались (ст. 56 ГПК РФ, ст. 65 АПК РФ).

При установлении недобросовестного поведения одной из сторон, суд в зависимости от обстоятельств дела и с учетом характера и последствий такого поведения, отказывает в защите принадлежащего ей права полностью или частично, а также применяет иные меры, обеспечивающие защиту интересов добросовестной стороны или третьих лиц от недобросовестного поведения другой стороны (п. 2 ст. 10 ГК РФ).

В концепции налогового законодательства принцип добросовестности используется как основание для привлечения налогоплательщика к ответственности, если он не докажет уважительность причин не оплаты или несвоевременной оплаты налоговых платежей.

Многоаспектность категории «добросовестность» в праве позволяет сделать вывод об уникальности данной категории, порождающей практические и теоретические проблемы, требующие своего разрешения в ближайшее время.

При взыскании убытков особое значение имеет реальная возможность восстановления имущественного положения лица, надлежаще исполнившего свои обязательства, но вынужденного нести в первую очередь экономические убытки, вызванные неправомерными действиями его контрагента, который не желает добровольно их возмещать, надеясь на невозможность доказать в суде их полный размер кредитором в связи с отсутствием на сегодняшний день механизма учета его правом.

У такого должника отсутствует психологический элемент доброй совести на признание не только не правомерности, но в первую очередь, экономической ущербности для другого своих действий, более того, ему это экономически выгодно.

В свою очередь, действуя исключительно по доброй совести, что изначально презюмируется, исправная сторона договора, по праву, по совести и по закону (ст. 307 ГК РФ) рассчитывающая на получение ожидаемого для себя блага, как правило, в предпринимательских отношениях экономического прироста, в результате не соблюдения стороной условий договора, оказывается в положении потерпевшего кредитора, вынужденного именно кредитовать появившегося неожиданно должника, при этом для нее не имеет значения, назывался ли он ранее «поставщик, арендатор, застройщик, подрядчик и т. п.».

В отличие от уголовного гражданское право изначально исходит из добросовестного поведения участников гражданских правоотношений, их разумности и справедливости. Поэтому, по справедливому замечанию Е. Б. Осипова, в гражданском праве (в отличие от права публичного) «не все сводится лишь к гражданской ответственности»^[17]. Гражданско-правовая ответственность является только одним (хотя и центральным) из средств защиты гражданских прав и только одним (хотя и наиболее суровым) из воздействий на правонарушителя. Разнообразие способов и методов правового регулирования гражданских прав и обязанностей, различие в правовом регулировании и характере взаимоотношений субъектов гражданского оборота позволяют использовать самые различные меры воздействия на субъектов, не исполняющих либо ненадлежаще исполняющих возложенные на них обязанности. В число этих мер входят и регулятивные и предупредительные меры воздействия.

Следует признать, что ответственность для гражданского права должна являться скорее исключением, чем общим правилом. Этот вывод исходит из презумпции добросовестности участников гражданского оборота, хотя и предусматривает средства защиты от его недобросовестных участников^[18].

Анализ развития представления об убытках в отечественной правовой науке позволяет сделать вывод о наличии в XX в. устойчивого понимания сущности убытков в науке гражданского права, полностью основанной на принципах, заложенных в действующем законодательстве ранее, без учета смещения акцентов, вызванных развитием рынка. На современном этапе это несоответствие преодолевается, что отражено в исследуемых ППВС РФ № 7 и ППВС РФ № 54.

Появление п. 3 в ст. 401 ГК РФ явилось первым признаком обоснованности кардинального изменения порядка доказывания причинной связи между поведением должника и наступившими убытками. Гражданское законодательство различает две формы вины: умысел и неосторожность. Умысел характеризуется тем, что лицо сознательно избирает противоправный вариант своего поведения, заведомо зная, что нарушает этим интересы другой стороны. Вина в форме неосторожности проявляется, когда лицо либо не предвидело последствий своего противоправного поведения, хотя и обязано было их предвидеть, либо предвидело, но легкомысленно надеялось их предотвратить^[19].

Часть 2 ст. 547 ГК РФ предусматривает, что если в результате регулирования режима потребления энергии, осуществленного на основании закона или иных правовых актов, допущен перерыв в подаче энергии абоненту, энергоснабжающая организация несет ответственность за неисполнение или ненадлежащее исполнение договорных обязательств, при наличии ее вины. В договоре может быть предусмотрено, например, освобождение от ответственности за неосторожное нарушение обязательства. Стороны в договоре не могут устанавливать иные правила, если принцип ответственности за вину предусмотрен императивной нормой законодательства. Зависимость размера ответственности должника от действий кредитора предусмотрена ч. 1 ст. 401 ГК РФ, отражающей, что если неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства произошло по вине обеих сторон, суд соответственно уменьшает размер ответственности должника.

Доказать наличие вины кредитора, в том числе и при осуществлении последним предпринимательской деятельности как основания ограничения или неприменения к нему меры ответственности в виде взыскания убытков обязан должник. Возникает правомерный вопрос: «почему бы не освободить кредитора от доказывания наличия причинной связи между возникшими убытками и поведением должника?» Представляется, что в XXI в. первые шаги в этом направлении уже предприняты.

В обязательственных отношениях появление убытков предусмотрено как исключение при осуществлении предпринимательской деятельности, а на самом деле является правилом, как в XX в., так и в XXI в. Именно поэтому нормы, призванные регулировать ответственность в виде возмещения убытков, требуют доработки.

Именно в качестве универсальной юридической гарантии реализации принципов автономии воли и равенства участников гражданских правоотношений, возможна защита добросовестного кредитора путем согласования с возможным потенциальным недобросовестным должником размера предполагаемых убытков, вызванных неисполнением заключенного между ними конкретного договора, дабы помочь ему не стать недобросовестным. Этому посвящена новая ст. 393.1 ГК РФ. Более того, Федеральным Законом от 08.03.2015 № 42-ФЗ «О внесении изменений в часть первую гражданского кодекса РФ» гражданский кодекс дополнен ст. 431.2 («Заверения об обстоятельствах»).

• [1] См.: Чукреев А. А. Добросовестность в системе принципов гражданскогоправа // Журнал российского права. 2002. № 11. С. 100—104.
• [2] Витрянский В. В. Гражданский кодекс и суд // Вестник ВАС РФ. 1997.№ 7. С. 132.
• [3] Постановление Арбитражного суда Московского округа от 29.03.2016по делу № А41−694 632 014.
• [4] Постановление ФАС Московского округа от 03.06.2010 по делуА 40−10 921/09−131−120.
• [5] Постановление ФАС Дальневосточного округа от 14.02.2014 по делу№ А37−4004/2012.
• [6] Постановление АС Центрального округа от 29.03.2016 по делу № А62−7186/2013.
• [7] Постановление АС Центрального округа от 29.03.2016 по делу № А14−17 123/2014.
• [8] Постановление АС Северо-Западного округа от 04.03.2016 по делу№ А56−65 685/2013.
• [9] Скловский К. И. Собственность в гражданском праве. 4-е изд. М., 2008.С. 777.
• [10] Бабаев В. Н. Презумпции в советском праве. Горький, 1974. С. 87.
• [11] См: Ливанова С. Э. Проблемы возмещения убытков и пути их решения: монография Курган: Изд-во КГУ, Научное издание, 2006. С. 211.
• [12] Осипов Е. Б. Защита гражданских прав: учеб, и практич. пособие. Алматы, 2000. С. 32.
• [13] Мейер Д. И. О юридических вымыслах и предположениях, о скрытыхи притворных действиях. Казань, 1854. С. 44.
• [14] См.: Воложанин В. П. К вопросу о юридических предположениях в советском гражданском праве и процессе. М., 1955. С. 186.
• [15] Богданов Е. Категория «добросовестности» в гражданском праве // Российская юстиция. 1999. № 9. С. 13.
• [16] См.: Черепахин Б. Б. Труды по гражданскому праву. М., 2001. С. 184.
• [17] Осипов Е. Б. Общие вопросы ответственности в гражданском праве: Цивилистические записки: Межвузовский сборник научных трудов. М.: Статут, 2001. С. 298.
• [18] Там же см.: Осипов Е. Б. Защита гражданских прав: Учебное и практическое пособие. Алматы, 2000. С. 32.
• [19] Гражданское право: учебник. Ч. 1. Под ред. Толстого Ю. К., Сергеева А. П. М., 2005. С. 485.