Монументальные памятники XVI века

В связи с процессом централизации русских земель и государственной власти литература XVI в. стремилась свести в своды произведения предшествующих столетий, чтобы подытожить пройденный ею путь, и в этом плане она носила собирательный, обобщающий характер. Новое всегда утверждает себя через опору на старое, и не случайно в литературе XVI в. усиливается интерес к художественному наследию Киевской Руси, прежде всего к памятникам монументальных форм — агиографическим сборникам и летописным сводам. На этот период, например, приходится создание большей части списков Киево-Печерского патерика, причем произведение, как правило, распространяется в самой полной его версии — Кассиановской второй редакции.

Волоколамский патерик

По образу и подобию Киево-Печерского патерика в 1530—1540-е гг. был составлен «отечник» Иосифо-Волоколамского монастыря. В него вошли произведения о святых иосифлянской школы русского монашества — Иосифе Волоцком, его учителе Пафнутии Боровском, их учениках и последователях, а также рассказы, бытовавшие в этой иноческой среде. Создателем Волоколамского патерикового свода был племянник Иосифа Волоцкого Досифей Топорков, однако текст авторской редакции произведения до нас не дошел и о нем можно судить только по более поздней редакции, выполненной в 1550—1560-е гг. Вассианом Кошкой. Оба писателя принадлежали к иосифлянам, были людьми энциклопедических знаний и универсального таланта, прославились как книгописцы-профессионалы, агиографы и публицисты. Кроме того, Досифей Топорков известен как художник, близкий к школе Дионисия, и составитель Русского хронографа, а Вассиан Кошка — как лексикограф. Деятельность иноков-писателей не ограничивалась стенами монастыря Иосифа. Материал для пятериковых рассказов давала им жизнь в обителях Москвы, Боровска, Твери и других городов, поэтому созданное ими произведение вышло за рамки агиографической монастырской летописи.

В Волоколамском патерике обосновывался союз «царства» и «священства» в борьбе за единение страны, искоренение еретических учений и пережитков язычества. Памятник включает такие ценные исторические свидетельства, как рассказ о потрясшей страну в 1427 г. эпидемии «черной смерти» (судя по описанию — бубонной чумы), после которой на Руси «мало же и р? дко остася людей», когда «нс точию медъ небрегомъ б… но и ризы, и всяко богатьство». Патерик содержит эскиз первой в русской литературе картины «пира во время чумы». Верный принципу контрастности изображения, средневековый писатель показал, что люди преодолевали страх смерти по-разному: одни молились и постригались в монахи, другие «питию прилежаху» и, если «единъ отъ пиющихъ, внезапу падъ, умираше, они же, ногами подъ лавку впихавъ, паки прилежаху питию» .

С событиями «великого мора» в патерике связан цикл эсхатологических сказаний, где в форме хождения некоей инокини по раю и аду раскрывалась традиционная для литературы Средневековья тема загробной жизни. В отличие от Киево-Печерского, Волоколамский патерик испытал более сильное влияние со стороны переводных «отечников», особенно Римского патерика Григория Великого (590−604), четвертая книга которого была посвящена проблемам эсхатологии. Однако русская интерпретация темы загробной участи праведников и грешников далека от объемной и систематизированной, поражающей сюжетным многообразием римской литературной версии, более мирской по характеру.

Эсхатологические рассказы Волоколамского патерика имеют публицистическую направленность: в раю инокиня встречает князя Ивана Даниловича Калиту и митрополита Петра, с чьими именами связано возвышение Москвы, а в аду видит мучения литовского князя Витовта, образ которого олицетворяет врагов Русской земли. Гуманистический пафос русской эсхатологической легенды сказался в том, что между раем и местом вечных мучений она поместила «агарянина, милостивого и добродетельного». За «зловерие» татарин после смерти обрел обличье пса, но был одет Богом в соболью шубу ради добрых дел: он выкупал христиан из плена и отпускал их на свободу; и не только людей, но и птиц, «ото уловившихъ искупуя, пускаше» .

Потусторонний мир в патерике предстает в ярких, зримых и чувственных образах. Рай — это «м?сто злачно, и св? тло з? ло, и различнымъ садовиемъ украшено». В аду человек по прозванию Петеля, неправедно стяжавший большое богатство, ходит нагой и обгоревший, «яко главня», и носит «обоими горьстьми златица, и вс? м глаголаше: „Возмите!“ И никтоже рачаше взяти». Путь в рай преграждает огненная река, мостом через которую может стать милостыня: мост образуют своими телами нищие, которым человек помог в земной жизни. Волоколамский патерик подвергает процессу опрощения сложные эсхатологические воззрения Средневековья, сближая их с народными представлениями о загробном мире.

Эсхатологическая картина была призвана засвидетельствовать, что все виденное инокиней — «не во сне, но яве». Формируя представление о потустороннем мире, русский автор больше опирался на зрительные, чем звуковые образы. В раю не слышно ангельского пения, а в аду — скрежета зубовного, но нет и холодной тишины. До читателя доносятся голоса инокини, вопрошающей: «Что есть сие?», и ее «вожа», разъясняющего увиденное. Изображение ада лишено статики: здесь можно встретить «мурина страшьна… емлюща клещами из огня златица и въ ротъ мечюща грешнику, и глаголюща сицс: „Насытися окааннс!“». Главным становится описание нс рая и ада, а тех, кого инокиня встретила там. Если в самом распространенном на Руси апокрифе «Хождение Богородицы по мукам» грешники и праведники были обезличены, то в Волоколамском патерике инокиня узнает их; они известны как исторические деятели, имеют собственные имена, добродетели или пороки. Идущий в литературе процесс персонификации толпы связан с утверждением идеи самоценности личности.

Исследователи патерика отмечали, что в его состав входят истории о людях, умерших и вновь вернувшихся к жизни, а также видения, связывающие земное и сакральное. Элементы средневекового рационализма присутствуют в рассказах Досифея Топоркова о «мнимой смерти», когда «молниею пораженные и громомъ», опившиеся «виномъ горющимъ» или умершие от угара, могут воскреснуть и «восклицати во гроб?», как римский император Анастасий (V — нач. VI в.), поэтому «сихъ вс? хъ въекор? не подобаетъ погр? бати, ниже на студени полагати…» Актуализация темы смерти и потустороннего мира в патерике связана с защитой института монашества от еретиков, которые выражали сомнение в существовании загробной жизни и па этом основании отвергали главную функцию «черноризцев» как молитвенников за умерших.

Другой цикл патериковых слов посвящен национально-патриотической теме. Действие их восходит к временам, «когда Орда слыла Златая», к судьбоносным для русской истории событиям «стояния па Угре» 1480 г. Это, например, рассказ о мученике Никандре, которого в период нашествия Ахмата «неверные» за отказ бросить в огонь христианские кресты подвергли страшным пыткам: «резали помалу» шею, держали на морозе «во единой срачице и босого». Герои агиографических легенд периода «батыевщины» — некие монах и девица, а также два воина, оказавшиеся в плену во время нашествия кочевников. Патериковые рассказы о них прославляют подвиг во имя православной веры, патриотизм, твердость духа и высокое чувство долга. Монах благословляет девушку на защиту чести с оружием в руках. Плененный русский воин, перекрестившийся перед смертью, стал «мучеником Христовым», а тот, кто отрекся от веры отцов и дедов, «попал в руки дьявола» .

Широк и разнообразен жанровый состав памятника, куда входят, например, поучение Иосифа Волоцкого об общежительстве и личном нестяжании монахов; популярные в монашеской среде дидактические новеллы на тему «бесования женского»; летописные фрагменты об истории города Волока-на-Ламе; рассказы-воспоминания о святых, бывших современниками Досифея Топоркова и Иосифа Волоцкого. Если «легендарная» часть патерика занимательна и остросюжетна, то «мемуарная» больше дорожит историческими и бытовыми подробностями, публицистична по характеру, так как события недавнего прошлого еще не успели подвергнуться процессу фольклоризации, стать монастырским преданием.

В одном из самых колоритных патериковых слов мемуарного характера рассказывается об Арсении Святоше, в миру — Андрее Андреевиче Голенине, потомке удельных ростовских князей и боярине, ставшем монахом и любимым учеником Иосифа Волоцкого. Большая часть жития Арсения Святоши посвящена нс иноческим подвигам героя, а объяснению причин его пострижения в волоколамском Успенском монастыре. Горечь ранней утраты близких — отца, братьев и матери — заставляет Андрея задуматься о смысле жизни и прийти к выводу о «несостоятельности мира сего». Арсений Святоша — современник автора патерика, отсюда такое хорошее знание Досифеем генеалогии и предыстории боярина-монаха, наличие в произведении бытовой конкретики, а также портрета героя: «Б? бо мужь благъ, и языкомъ сладокъ, вс? хъ Господа славяше, и лицемъ св? телъ, браду черну, и густу, и не добр? велику имяше, на конець разсохата, и возрастомъ умеренъ» .

Образ Арсения Святоши в патерике лишен элементов исключительности (среди постриженников монастыря Иосифа много знатных людей) и духовного максимализма. Любовь героя к матери, чувство сострадания к ней заставили святого повременить с пострижением, ибо та «един?мъ меншимъ сыномъ Андреемъ утешашеся… моляшеся, еже т? мъ погрестися». Это избавило Волоколамский патерик от конфликта, хорошо известного по рассказам Киево-Печерского патерика (столкновения Феодосия Печерского с матерью, Николы Святоши с братьями-князьями, осудившими его уход в монастырь). Житие инока Арсения пронизано светом любви героя сначала к родителям, затем к своему духовному учителю Иосифу Волоцкому, которого он пережил ненадолго. Сам Арсений Святоша пользовался неизменной любовью у окружавших его: волоцкая братия «з?ло иожал? ша» о кончине святого, как когда-то слуги боярина «многими слезами» оплакали его уход в монастырь. Арсений Голенин жил в эпоху создания русской государственности на Северо-Востоке, поэтому идея единения, упрочения кровных и духовных связей между людьми, опрощения и гармонизации личности святого стала главной в его житии.

В отличие от Киево-Печерского патерика, пользовавшегося популярностью не только на протяжении Средневековья, но и в Новое время, Волоколамский патерик не вышел за рамки XVI в. Во-первых, потому, что монастырь Иосифа Волоцкого к следующему столетию уступил лидерство в духовной жизни страны Троице-Сергиевой лавре. Во-вторых, патерик Досифея Топоркова прославлял святых лишь одной школы русского монашества, что изначально ограничило сферу его распространения. Малочисленность списков памятника во многом объясняется одиозностью личности Иосифа Волоцкого, канонизация которого затянулась почти на столетие. В иосифлянской среде произведение не имело широкого резонанса, так как его автор был далек от позиции «воинствующей церкви». В патерике Досифея осуждались игумены монастырей, подобные Савве Тверскому, наказанному болезнью рук за то, что, «яростию поб? жаемъ», жезлом «учил» иноков радеть в служении Богу и не нарушать монастырский устав. Патериковый рассказ об игумене Савве свидетельствовал о стремлении агиографа критически отнестись к учению Иосифа Волоцкого, сгладить его противоречия и крайности.

Мотив возмездия, воздаяния за добродетели и грехи становится центральным в патериковом слове об исцеленном поселянине, который Досифей услышал от брата Иосифа Волоцкого — Вассиана. Это произведение стало красноречивым свидетельством живучести языческих верований в народной среде, практики врачевания ран и болезней с помощью «чародеев» и «волхвов». Позиция официальной церкви по этому вопросу, зафиксированная в постановлениях «Стоглава», сказалась в развязке патерикового рассказа: поселянин, молившийся святому мученику Никите, выздоровел, а люди, «иже къ волхвомъ ходиша», умерли, посеченные «черным всадником» .

Иллюстрируя высокие истины христианской морали конкретными примерами нравственных совершенств в виде коротких занимательных рассказов, причем не только из монашеского быта, Волоколамский патерик отразил уровень духовного развития древнерусского общества XVI в., литературные вкусы и интересы широкой читательской аудитории.