Совокупность слов с эмотивной семантикой в статусе созначения или коннотации

Эмотивность и оценочность неразрывно связаны в рамках коннотативного аспекта значения лексических единиц. Именно оценочная лексика, выражающая отношение говорящего к содержанию высказывания, имеет обширный эмотивный потенциал. Рассмотрим несколько примеров оценочных единиц с заложенной в них эмотивно-прагматической интенцией:

A won’erful choice place for Pharisees, the Marsh, by all accounts, till Queen Bess’s father he come in with his Reformatories.

В общем, недурно жилось эльфантам в Болотном Краю, пока папаша королевы Бет не ввел свою Реформацию (Г. Кружков).

В данном случае существительное «папаша», введенное при переводе Г. Кружковым, подвергается лексико-грамматической трансформации и приобретает негативную окраску, благодаря суффиксу, указывающему на фамильярное отношение. Английское «father» подобной окраской не обладает, однако дополнительная коннотация может приобретаться в контексте и/или компенсироваться другими единицами. Происходит некоторое противопоставление двух оценочных маркеров: положительного («won'erful choice place» / «недурно жилось») и отрицательного («father» / «папаша»), сообщающего о непосредственном отношении автора к событиям, описываемым в тексте.

'Hoity-toity ' he cried. 'Here's Pride in purple feathers! Here’s wrathy contempt and the Pomps of the Flesh!

«Фу-ты ну-ты!» — воскликнул он. — «Вот она, Гордыня в пурпурных перьях! Вот они, Презрение, Кичливость и Буйство Плоти!» (Г. Кружков).

«Ого-го!» — крикнул он. — «Вот воплощенное тщеславие, одетое в лиловые перья. Вот гневное презрение и торжественность плоти» (А. Энквист).

Данный пример отражает высокую степень эмотивной насыщенности высказывания, в основном, благодаря оценочной лексике. Здесь присутствуют — междометные выражения, паралингвистические маркеры, номинация эмоций и оценочные компоненты. Английское интеръективированное междометие «hoity-toity», означающее «uppity or snobby», в русском переводе Г. Кружковым заменяется на разговорное восклицание «фу-ты ну-ты» (с интонацией восклицания, обозначает удивление, иронию). В варианте А. Энквист также используется междометие, но немного отличное — «ого-го», выражающее удивление и оценку. Мы считаем, что оба варианта удачно передают оригинальное междометие. Лексема «cry» передается на русский глаголами «воскликнуть» (Г. Кружков) и «кричать» (А. Энквист). «Воскликнуть» т. е. «говорить что-л. громко, с чувством, волнением» лучше маркирует наличие эмотивного содержания. Вторая часть высказывания, в которой сконцентрированы оценочные словосочетания, Г. Кружковым переводится практически эквивалентно и благодаря сохранению восклицательной формы предложения остается очень образной и эмотивной. А. Энквист превращает назывательную конструкцию в описательную, прибегая к приему дополнения при переводе.

They cared not, and it served me right, one split straw for my craft or my greatness. What a murrain call had I, they said, to mell with old St Barnabas'?

Им же было, попросту говоря, начхать на мое величие и мое мастерство. Какого лешего я примазываюсь к их Святому Варнаве? (Кружков) Мои соотечественники не обращали на меня внимания, и поделом мне. «Зачем это он, — говорили они, — сует свой нос в здание старой церкви святого Варнавы? (Энквист) Герой сказки — Гэл чертежник, рассказывая о событиях своей жизни не может скрыть возбуждение и недовольство. Об этом мы узнаем благодаря экспрессивным выражениям. Придерживаясь определенной стратегии, Г. Кружков все эмотивные элементы переводит просторечными и разговорными единицами, в то время, как А. Энквист обходится нейтральными вариантами. При переводе глагола «care not», меняется не только стилистическая окраска, но и внутреннее значение, Г. Кружков использует разговорно-грубую форму «начхать». Риторическое «What a murrain call» Р. Киплинга, дополняемое глаголом «mell», по семантике ближе к варианту Г. Кружкова, однако разговорный фразеологизм «совать свой нос», в значении «вмешиваться не в свое дело, проявлять любопытство» уместен также. Подчеркивается, что эмоциональность отрывка настолько высока и речь героя слишком беглая, для того, чтобы следить за выбором необходимых языковых фигур, и он произносит все, что приходит на ум.

I spared him his belting for that — the brazen knave!

Этой шуткой он спасся от моей плети, прожженный плут! (Г. Кружков) Я отплатил за это бессовестному негодяю. (А. Энквист) В обоих переводах лексические единицы обладают оценочным компонентом. «Knave» переводится эквивалентно обоими переводчиками. Лексема «прожженный» больше говорит о качественной характеристике субъекта, а лексема «бессовестный» дает определение моральный, нравственных характеристик человека.

'I went back into England,' said Hal, slowly. 'I'd had my lesson against pride. That’s the nature o' things. A dear — dear land.'.

Я вернулся в Англию, — сказал Гэл. — Я получил хороший урок. Лекарство от гордыни. Такие вот дела. Одним словом, родина… родные края… (Г. Кружков) Данный пример интересен не столько с переводческой точки зрения, как с точки зрения прагматики. Автор целенаправленно создает определенную установку у ребенка-читателя сразу о нескольких нравственных ценностях, таких как патриотизм, уважение к своей стране. Р. Киплинг осуждает гордыню, высокомерие, спесь. С языковой стороны при переводе это подчеркивается через парцелляцию, разделение одной мысли на два самостоятельных предложения, для более яркого выделения смысла; и лексическое добавление «лекарство», являющееся синонимом лексемы «урок» в данном случае. Р. Киплинг использует повтор «dear — dear land» для усиления описываемого признака, а Г. Кружков заменяет повтор одинаковых лексем на однокоренной повтор, используя разные слова «родина» и «родные края».

(Дополнительный ряд примеров перевода слов с эмотивной семантикой в статусе созначения приводится в Приложении).

Категория диминутивности.

Категория диминутивности — это семантико-прагматическая категория, которая является составной частью категории количества и пересекается с категориями оценочности и эмотивности. Категория диминутивности несет в себе прагматический аспект, заключающийся в эмоционально-оценочном отношении говорящего к предмету или адресату (Резниченко 2001).

С помощью диминутивных форм выражается симпатия или антипатия к определенным событиям, вещам, ситуациям, героям, что наделяет нейтральные лексические единицы дополнительной положительной или отрицательной коннотацией в контексте, и они становятся контекстуально-эмотивными, реализуя свой эмотивный потенциал. Диминутивность также не всегда является маркером какой-либо определенной эмоции, но при этом играет большую роль в создании эмотивно-экспрессивного фона сказки. Рассмотрим несколько вариантов использования диминутивности для создания различного эмотивного фона и передачи эмоций (Шедогубова 2004).

Dan and Una, who had been picking after their lessons, marched off to roast potatoes at the oast-house .

Дан и Уна, собиравшие хмель после школы, отправились поесть печеной картошечки на хмелесушилку. (Г. Кружков).

The mothers wheeled the bouncing perambulators out of the gardens.

Матери повернули скрипучие детские колясочки и покатили их из садов (А. Энквист).

В приведенных выше примерах наблюдается стремление обоих переводчиков при переводе обратиться к лексико-грамматическим заменам. Использование диминутивных суффиксов (-ик-, -оч-к-а, -еч-к-а) помогает создать общий эмоциональный фон сказки, рисуемый в теплых и мягких тонах, располагающий детей-читателей.

No more he never meant to go out of Old England.

Да и никогда не согласился бы он покинуть старушку Англию (Г. Кружков).

Воспевая традиционные, нравственные ценности, такие как честь, благородство, патриотизм и уважение к своей стране, Р. Киплинг стремится преподнести повествование сказки таким образом, чтобы читатели смогли прочувствовать трепетное отношение самого автора к изображаемым вещам и событиям. Г. Кружков удачно передает это особое отношение автора через диминутивную форму «старушка», как бы сравнивая образ Англии с близким, родственным человеком.

The Bee Boy, Hobden’s son, who is not quite right in his head, though he can do anything with bees.

Немного поврежденный умом сын Хобдена, Пчелиный Мальчик, скользнул в сушильню, точно тень (А. Энквист).

Пчелка, сын Хобдена, парень малость не в себе, но умевший лучше всякого обращаться с пчелами (Г. Кружков).

Диминутивность применятся также и при переводе имен собственных. Имя-прозвище одного из героев сказки the Bee Boy передается переводчиками по-разному, приобретая соответственно свои особые смысловые оттенки. «Пчелка» — вариант Г. Кружкова несет больший эмотивно-прагматический авторский посыл, поскольку имеет более дружелюбное звучание и некоторую снисходительность, нежели «Пчелиный мальчик» — семантическое калькирование оригинала.

His back-aspect was dreader than his front, and a howlet lit in, and screeched at the horns of him.

Со спины он казался еще страшнее, и пролетевший совенок пронзительно вскрикнул, чуть не наткнувшись на его рога (Г. Кружков).

В приведенном выше примере диминутив используется, как в ИЯ, так и ПЯ. Лексема «howlet» имеет признак диминутивности, выраженный суффиксомlet-, который в данном случае маркирует не просто маленький размер предмета, но и намеренное соотнесение уменьшительности с реализуемой эмоцией «страх» через противопоставление маленького совенка и огромного, страшного существа. Помимо стилистического приема — антитезы, в данном примере эмоция «страх» вербализуется с помощью глагола «screech» трансформированного при переводе через изменение частеречной принадлежности и добавление эмотивного причастия «пронзительно».

'You little painted beast!' a voice cried. 'I'll teach you to sling your masters!'.

Ты маленький звереныш! — раздался голос. — Я научу тебя бить твоих господ. (А. Энквист) Ну держись, размалеванный коротышка! — прогремел внезапно голос из-за кустов. — Я тебе покажу, как метать камни в своих господ! (Г. Кружков) В данном примере проявляется двойственность эмоции, передаваемой диминутивной формой. Определить эмоцию возможно только через обращение к контексту. Прилагательное «little» в оригинале дает смягчение негодования и грубости, подразумеваемой лексемой «beast». При переводе мы видим два разных подхода: словосочетание «маленький звереныш» обладает большей отрицательной коннотацией, нежели «размалеванный коротышка». Это объясняется тем, что само по себе словосочетание, использованное Г. Кружковым более ироничное и насмешливое, а вариант А. Энквист отражает именно раздражение, неудовольствие и негодование. А по контексту, мы знаем, что между персонажами нет вражды.

little buzzflies with butterfly wings and gauze petticoats, and shiny stars in their hair.

Вот и мне не нравится, когда меня называют… этак. К тому же те, о которых вы толкуете, — придуманные существа, о которых Народ С Холмов и слыхом не слыхивал, — все эти жужелицы со стрекозиными крылышками, в прозрачных юбочках, с их сияющими звездочками в волосах (Г. Кружков) Здесь диминутивы используется для передачи оттенка уничижительности, недовольства, эксплицированного переводчиком из соответствующего контекста. По сюжету, один из главных героев сказки — лесной дух Пак — последний из «Народа с Холмов», очень недоволен тем, когда его называют «эльфом», поскольку для него это звучит также глупо, как и слова «сыновья Адама» или «смертные» по отношению к людям. И он объясняет это через саркастичное описание тех существ, которые обычно вспоминаются людям при упоминании фей или эльфов. Читается некоторая насмешка, маркированная в тексте именно диминутивными формами.

Частотность употребления диминутивов очень высока в рамках текста сказки. В ней реализуются различные свойства диминутивного значения — от указания на маленький размер и положительного отношения о сообщаемой информации, описываемом предмете до придания высказываю насмешливости, ироничности и подчеркнутой уничижительности, которую можно эксплицировать в контексте. Но по большей части употребление диминутивов объясняется желанием автора показать доброжелательность и дружелюбность окружающего мира и сформировать положительную эмоциональную базу в сознании ребенка. Поскольку категория диминутивности более характерна русского языку нежели английскому, то переводчики смело прибегают к подобным формам, помогающим актуализировать определенные эмоции и прагматическую установку автора.

Роль цветообозначения в передаче эмотивной информации.

Цвет фиксирует в себе значительную по объему информацию, поскольку является важным элементом ценностной и мировоззренческой картин мира любой национальной культуры. Цветообозначение — это не просто явление объективной действительности, но и морально-нравственная категория, обладающая эмотивными, экспрессивными и оценочными коннотациями, способная выражать нормы, правила и оценки определенного общества. В то же время, преломляясь в индивидуальном сознании писателя, цветообозначения начинают обуславливаться личностными особенностями автора и его опытом познания мира. Цветовая категория объединяет в себе два уровня — когнитивный и языковой. Она является хранилищем обобщенных концептуальных знаний и моделей и языковых структур, служащих для вербализации этих знаний (Гончарова, 2011).

Согласно проведенному исследованию сказки Р. Киплинга, мы выявили, что цветообозначение, в целом, характерно для сказки «Pook of the Pook’s Hills», но представлено в тексте относительно немногочисленно. Киплинг использует яркую цветовую палитру, но для достижения прагматических целей оперирует в основном черным цветом. Это может быть вызвано тем, что, являясь одним из основных элементов цветовой символики как англоязычной, так и русской культуры, черный цвет обладает конкретной и однозначной информационной наполненностью. Традиционно, черный цвет ассоциируется с мраком, нечистотой, злом, т. е. в культуре за ним закреплены отрицательные коннотации и негативные эмоциональные переживания. Это можно объяснить и причинами физиологическими: темное, черное небо, темнота, ямы, пещеры, болотная грязь — эти явления вызывают у человека инстинктивный страх и отвращение (Рахилина, 2007). Рассмотрим несколько примеров цветообозначения.

I have heard many tales, but never heard I aught to match the tale of Fulke his black life, as Fulke told it hollowly, hanging in the shaft.

Много я слышал рассказов, но никогда еще мне не доводилось внимать такой мрачной были, как та, что поведал Фулк из глубины гулкого колодца (Г. Кружков).

В вышеприведенном примере Р. Киплинг использует для описания жизни одного из персонажей цветовой эпитет «black», маркирующий семантически отрицательное, осуждающее отношение к изображаемым событиям. Г. Кружков избегает употребления цветового маркера в русском языке и с помощью лексико-семантической модуляции приходит к эпитету «мрачный», который в данном случае успешно компенсирует оригинал, передавая необходимую степень эмотивности.

On that same day Red William our King, the Conqueror’s son, died of a secret arrow while he hunted in a forest.

В тот же день прискакал гонец с черной вестью. Король Вильям Рыжий был убит на охоте предательской стрелой, пущенной из-за куста (Г. Кружков) Этот пример интересен тем, что в оригинале полностью отсутствует переводческое вкрапление, появившееся только в процессе перевода. Однако, оно также удачно отражает отчаяние и досаду, изображаемую Р. Киплингом. Подобное метафорическое вкрапление эксплицирует внутренний, заложенный смысл и эмоциональное напряжение. В этом контексте цвет фактически нерелевантен тому объекту, которому он приписывается («весть»), поэтому здесь оценка становится непосредственным значением прилагательного. То же явление мы наблюдаем и в следующем примере:

" You think blackly today?" I asked.

У тебя сегодня черные мысли? — спросил я. (А. Энквист) Что за мрачные мысли у тебя сегодня!" - заметил я с упреком. (Г. Кружков) Однако здесь, помимо семантической замены, происходит и грамматическая замена наречия «blackly» на прилагательное «мрачные» в переводе Г. Кружкова. Также, он трансформирует вопросительную форму предложения на восклицательную, добавляя маркер эмоции — «с упреком». Благодаря этому, высказывание приобретает более яркую форму, эмотивно детализированную. Тем не менее, мы видим, что релевантно оставить и оригинальный вариант — «черный», что позволяет добавить дополнительные внутренние смыслы и ассоциативные связи словосочетанию «черные мысли». В данном случае межъязыковая номинация возможна из-за универсальных свойств цветообозначений.

and he smiled a little pale grey smile that made my blood run cold.

Я скомандовал «Марш!», все еще ощущая холодок меж лопаток от жуткой улыбки генерала (Г. Кружков).

и он улыбнулся бледной, холодной улыбкой, от которой у меня кровь застыла в жилах.(А. Энквист) Данный пример ярко демонстрирует особенности двух вариантов перевода. Здесь цветовой эмотив «серый» в переносном значении — это «ничем не примечательный; бесцветный, безликий», а относительно контекста и характеристики улыбки — еле заметная, слабая, с явно отрицательной коннотацией. Для Г. Кружкова важнее передать саму эмоцию, настроение текстового отрывка, а не формальную языковую структуру, поэтому он разъясняет внутреннюю семантику цвета и называет улыбку «жуткой». А. Энквист в своем переводе придерживается структуры оригинала и в ее переводе остается и «pale» и «grey», а последний приобретает переносный оттенок значения — «сдержанно-неприязненный, неэмоциональный». Дополнительный оттенок эмотивности придается идиоматическим выражением «to make someone’s blood run cold», который означает «to cause a person to feel fear, horror, dread, or strong forboding». в русском языке он имеет традиционный фразеологический эквивалент «кровь стынет в жилах», который и используется А. Энквист. Он достаточно метафоричен, в отличии от варианта К. Гружкова «ощущая холодок меж лопаток», маркирующего физическое состояние и ощущение говорящего.

He was yellow — not from sickness, but by nature — yellow as honey.

Он был совсем желтый, не от болезни; это у него было природное: желтый, как медь (А. Энквист) Он был совершенно желт — но не так, как тот, кто изнурен болезнью: он был желт от природы, желт, как лесной мед (Г. Кружков) Достижение необходимого уровня эмотивности в данном примере осуществляется с помощью ассоциативно-образного переноса между цветом и предметом, реализующим данный цвет. Сравнение с медом дает оттенок теплоты, смягчает и нейтрализует возможные отрицательные смыслы и сообщает о положительном намерении сравнения, в отличии от варианта А. Энквист, где «желтый, как медь» не вызывает никаких четких образов и не передает эмотивный оттенок.

(Дополнительный ряд примеров перевода цветообозначений приводится в Приложении).

Сравнения и метафоры.

Для осмысления функционирования эмоций в тексте сказки необходимо понять, какую роль играют метафоры и сравнения в детском сознании и воображении. По мнению Н. Д. Арутюновой метафора позволяет «превращать мир предметов в мир смыслов» (Арутюнова, 1990), таким образом, чувство общности объектов, которое возникает при узнавании связей между ними, дает ребенку возможность глубже понимать и проникать в сущность познаваемой реальности. Также стоит отметить, что метафоры, используемые в сказке, достаточно легко распознаются и часто вовлекают в процесс сопоставления один более конкретный объект, а другой — абстрактный, неявный, который осмысляется именно с помощью первого, более детального объекта. Т. е. метафора в сказке имеет отличия от метафор, представленных во взрослой литературе, она более явная и эксплицитная (Сапогова, 1996). Рассмотрим несколько примеров сравнений и метафор:

Ah, but the diks an' the water-lets, they twists the roads about as ravelly as witch-yarn on the spindles.

Из-за канав и шлюзов тамошние дороги запутаны и переплетены, как пряжа ведьмы. (Г. Кружков).

канавы и каналы заставляют дороги виться прихотливо, точно пряжу на прялках. (А. Энквист) В вышеприведенном примере происходит сравнение дорог с пряжей ведьмы, вьющейся на прялке. Образ дороги является более конкретным, а образ пряжи — абстрактным, отвлеченным, соотносясь с неким мифологическим, фольклорным образом. И характерные черты одного объекта (пряжи) переносятся на другой (дороги). В обоих переводах сохранена необходимая степень эмотивности, переданная метафоричным уподоблением. Г. Кружков трансформирует частеречную принадлежность оригинальных лексем «twist» и «ravelly», делая их в переводе однородными причастиями, дающими характеристику дорог. Он сохраняет уточнение «пряжа ведьмы», в отличии от варианта А. Энквист. Кроме того, А. Энквист оставляет формальную структуру высказывания оригинала. Если «запутанные дороги» вызывают ассоциацию с трудностями, нелегким путем, но «прихотливо вьющиеся» не вызывают негативных ассоциаций и не содержат отрицательной коннотации.

The old man spun him a wonderful tale about fairies and goblins and witches.

Тот стал ему плести небылицы про эльфов, гоблинов и ведьм (Г. Кружков) Оригинальное словосочетание «wonderful tale» без контекста имеет строго положительную коннотацию, однако в данном примере, оно семантически передает некоторое ироничное настроение, в сочетании с глаголом «to spin» — «to produce, fabricate, or evolve in a manner suggestive of spinning thread». В русском языке существует эквивалентное разговорное выражение «плести небылицы», т. е. «говорить что-л. несуразное» или «лгать, путать; нести околесицу». Таким образом, Г. Кружков реализовывает необходимое значение и эмотивность через компенсацию семантики одних лексических единиц другими.

But farmers and Weald clay," said he, «are both uncommon cold and sour.» .

Но здешние крестьяне холодны и неприветливы, как жижа Вильдских болот" (Г. Кружков).

В данном примере метафорический перенос характеристик болота осуществляется на людей — крестьян. Как и оригинальное «clay», так и лексема «жижа», использованная Г. Кружковым при переводе, вызывают одинаково неприятные, отталкивающие эмоции. В английском варианте, оба прилагательных больше эксплицируют признаки не одушевленного объекта, нежели человека. Г. Кружков с помощью приема модуляции приходит к значению «неприветливый», которое, как нам кажется, становится не релеватно существительному «болото», реализуя больше человеческие признаки. Однако данный пример наглядно закладывает прагматическую направленность высказывания — через создание яркого сравнения и ассоциативных связей между негативными качествами человека и характеристикой природного образа.

'Early in the spring, when the East winds blow like skinning-knives, they gathered again off Segedunum with many ships.

Ранней весной, когда восточный ветер, как бритва, резал лицо, они вновь приплыли в Сегедунум на многочисленных кораблях (Г. Кружков).

Оригинальное словосочетание «winds blow like skinning-knives» интересно тем, что для описания образа действия ветра используется метафоричное уподобление ветра ножу, которое передается эксплицитно. При этом, в переводе Г. Кружков отходит от англоязычного построения фразы и использует глагол, более релевантый не объекту действия, а субъекту — ветру, поэтому получается конструкция «ветер резал лицо», которая также остается метафоричной, поскольку в действительности ветер не может осуществить данное действие, но глагол «резать» передает интенсивность и силу.

'By the end of the second month we were deep in the War as a man is deep in a snowdrift, or in a dream. I think we fought in our sleep.

К концу второго месяца мы увязли в этой войне, как в глубоком сугробе или в долгом ночном кошмаре. Мы сражались будто во сне (Г. Кружков).

В данном случае сравнительный перенос происходит таким образом, чтобы понятия, менее знакомые читателю (война, сражение), «приблизились» через что-то более повседневное и естественное. Сначала состояние войны сравнивается с сугробом на основе физических свойств и ощущений, затем с ночным кошмаром и сном — по ощущениям психологическим. Создается эмоциональное напряжение, нереальность происходящего. Благодаря многомерным сравнениям, складывается объемный образ войны, наделенный вещественными характеристиками.

and again I heard them weigh out peace and war, as they weighed out the gold on the table".

и я снова слышал, как раздавали мир и войну, словно золото, взвешенное на весах менялы (Г.Кружков).

Как и в предыдущем примере, абстрактные, отвлеченные образы «войны» и «мира» сопоставляются с конкретным, материальным объектом — золотом. Однако, с языковой точки зрения, мы видим, что Г. Кружков меняет в переводе основной смысловой глагол «weight out» на глагол «раздавать», что допустимо во избежание повторения одного и того же глагола в обоих частях предложения, но эта замена стирает смысловой и структурный параллелизм высказывания. Подобные сравнения помогают ребенку осмысливать категории одних понятий в категориях других, создавать необходимые ассоциативно-образные связи, когнитивные схемы и установки, во многом формируемые именно благодаря литературе.

В нашей работе мы также рассмотрим сравнения с интертекстуальным компонентом. Интертекстуальность формирует вертикальный контекст литературного произведения, вбирающий в себя информацию историко-филологического, социологического характера (разного рода реалии, литературные аллюзии и цитаты, топонимы). Важность интертекстуальных включений в изучении эмотивно-прагматической установки автора выражается в том, что эмоциональные переживания формируются не обособленно, а в контакте с культурой, как общемировой, так и национальной. Р. Киплинг вызывает определенные переживания у читателей за счёт упомянутых исторических, культурных связей с Родиной, литературой, искусством, мифологией. Рассмотрим несколько примеров интертекстуальных вкраплений:

'It's like the picture in your room — «Sir Isumbras at the Ford» .' The rider turned towards them, and his thin, long face was just as sweet and gentle as that of the knight who carries the children in that picture.

Точь-в-точь как на картине у тебя в комнате: «Сэр Айзамрас у брода». Всадник обернулся к ним, и его длинное, худое лицо оказалось таким же ласковым и добродушным, как у того рыцаря на картине, который перевозил детей через реку (Г. Кружков).

В вышеприведенном примере Р. Киплингом упоминается картина «Сэр Айзамрас у брода» (1857) английского художника-Прерафаэлита Джона Эверетта Милле, на которой изображен средневековый рыцарь, помогающий детям перейти через реку. Название картины отсылает к известному английскому средневековому рыцарскому роману про сэра Айзембраса, личность которого после определенных жизненных событий претерпела глубокие изменения, и из высокомерного человека он превратился в смиренного и почтенного рыцаря. В первую очередь стоит отметить то, что в данном случае происходит не только упоминание некой культурной реалии, но эмотивность базируется на самом образе. Для описания рыцаря в сказке — сэра Ричарда — Р. Киплинг сравнивает его с героем картины, указывая паралингвистические характеристики состояния, эмоции героя — «ласковое и добродушное лицо». Подобный интертекстуальный маркер должен быть либо уже знаком читателю, либо должен вызвать заинтересованность к поиску информации о данном образе для лучшего восприятия описанной эмоции.

Один из интереснейших примеров интертекстуальных вкраплений сказки «Pook of the Pook’s Hills» представлен в рассказе «Weland's sword». Это авторский вариант стихотворения английского поэта Джеймса Хогга. В оригинале героиня — Килмени, случайно попавшая в волшебную страну фей и эльфов, возвращается в реальный мир после семилетнего отсутствия. В сказке Р. Киплинга отец главных героев — Дана и Уны после того, как дети возвращаются домой и не помнят, что делали днем, зачитывает им стишок, который Г. Кружков интерпретирует с немного иным смыслом. У Г. Кружкова Килмени становится Марго и сам стих приобретает более легкую форму и песенность, на манер традиционных русских детских песен, распространенных в сказках. Таким образом, переводчик не заостряет внимание на языковой форме стихотворения, однако сохраняет его и адаптирует под русские реалии. Это придает тексту не только большую степень выразительности и наглядности, но и обеспечивает создание и высвечивание необходимых связей в сознании ребенка. Ссылки на культурные реалии даются самими героями произведения, что создает большую естественность и достоверность подобной информации.

На основании рассмотренных примеров, можно сделать вывод о том, что интертекстуальность, основанная на культурно-исторических реалиях, аллюзиях, несет в себе прагматическую направленность на развитие любознательности у ребенка, расширение кругозора и формирование ценностных установок, патриотизма и трепетного отношения к своей стране, ее самобытной культуре.

Другим типом метафор, играющих очень значимую роль в языковой реализации категории эмотивности в тексте сказки, выступают зоометафоры.

Жанр сказки требует большей образности, эмоциональности и экспрессивности используемых средств, для привлечения детского интереса, для большего вовлечения читателя в процесс и возможности воспроизвести рисуемые картины в воображении. В тех речевых ситуациях, где во взрослой речи и взрослой литературе, соответственно, количество образных средств значительно меньше, в сказке подобные средства выполняют поясняющую роль и прагматическую.

Метафорическая модель «человек-животноезверь» является базовой, универсальной метафорой, характерной для любой картины мира. Это связано с тем, что человек на протяжении всей истории человеческой культуры осмыслял мир через понятийную сферу животного мира. Процесс метафоризации возможен благодаря особым «этноспецифическим приращениям», т. е. дополнительным смыслам в коннотации зоонимов (Е.Н, Калиткина. 2011).

Зоонимическая лексика служит для оценки предметов, явлений по этическим и эстетическим нормам языкового коллектива. Метафорическое использование того или иного зоонима возможно за счет сложившегося стереотипа о нем с одним ярко выраженным признаком. Безусловно, подобные оценки отличаются субъективностью восприятия и лежат за пределами сферы сознания, они в эмоциях, симпатиях-антипатиях. Рассмотрим несколько примеров зоометафор и сравнений:

vast town — long like a snake, and wicked like a snake. Yes, a snake basking beside a warm wall!

огромный город, длинный, как змея, и как змея, опасный. Змея, растянувшаяся погреться у подножия Стены! (К) Сравнение города со змеей позволяет высветить через описание характерных признаков змеи («О коварном, хитром, злом человеке») особенностей города, расположенного у Стены. Не только количественные признаки («long like a snake»), но и качественные («wicked like a snake»), которые относятся не к самому городу, а к людям, находящимся за его стенами. Имплицитно выражается непредсказуемость, коварство или хитрость, царящие в пределах этого места, т. е. придается отрицательная эмотивная коннотация.

«A King without gold is a snake with a broken back, 'it is a good deed to break a snake’s back».

Король без золота — все равно что змея с перебитым хребтом; и я скажу вам, что это доброе дело перебить змее хребет.

Отрицательная установка относительно образа змеи неоднократно подтверждается по мере развития сказочных событий. Метафорическое уподобление короля змее помогает Р. Киплингу показать губительность богатства, и негативную трансформацию нравственного облика человека из-за золота. С помощью компаративного оператора «все равно что», использованного переводчиком, маркируется процесс переноса и замещения одного образа на другой.

I warned the old tod and his neighbours long ago that they’d come to trouble with their side-sellings and bye-dealings.

Я предупреждал этого старого лиса и его соседей, что темные сделки и ловкие проделки не доведут до добра (Г. Кружков) Образ лисицы или лиса имеет одинаковые семантические признаки в английском и русском языках при переносе характерных свойств животного на человека — хитрость, лесть, лицемерие, изворотливость. Подобный перенос качеств возможен благодаря известному для автора и читателя потенциала, заложенного в определенный образ, определяемого особенностями психологического и биологического знания о поведении животного и человека. Антонимический перевод «come to trouble» на «до добра не доведут». Ритмично-рифмованное сочетание однородных членов оригинала повторяется в переводе и удачно обыгрывается посредством раскрытия и добавления атрибутивных лексем «темные» и «ловкие», поясняющих сопутствующие им номинативные лексемы.

before he could rise he caught him by the back of the neck and shook him like a rat.

А там, не давая опомниться, сграбастал невежу за шкирку и тряс его, как крысу (Г. Кружков) Данный пример отличается достаточно большим количеством эмотивных акцентов и различных переводческих преобразований. Главным эмотивным акцентом и образом является образ крысы, традиционно ассоциирующийся с мелким, ничтожным человеком, отражая экспрессивно-эмотивную коннотацию неудовольствия, раздражения, презрения. Г. Кружков прибегает к использованию разговорного-сниженного глагола «сграбастал» при переводе стилистически-нейтрального «caught». Кроме того, «caught him by the back of the neck» трансформируется в фразеологический разговорный оборот «сграбастатьсхватить за шкирку», отражающий отношение говорящего к субъекту речи. Нейтральное местоимение «him» становится экспрессивно и эмотивно обусловленным существительным «невежа», несущим в себе также и оценочный компонент. Авторская прагматика реализуется в стремлении сформировать определенное отношение и установку относительно поведенческих аспектов и человеческих качеств.

Sit up and beg, for he can turn thee out like a dog, Hugh." .

Прислуживать на задних лапах, чтобы тебя не выгнали вон, как собаку" (Г. Кружков).

I am no more than their dog. When I have shown their men the secret short ways across our bogs, they will kick me like one." .

Для них я всего лишь пес. Как только я покажу им тайные тропы через болото, они отшвырнут меня пинком, как пса (Г. Кружков).

В двух примерах выше четко прослеживается отрицательная коннотация зоонимов «собака» и «пес», несмотря на амбивалентность семантических качеств, реализуемых этим образом: 1) собака, олицетворяющая преданность, верность (собака — друг), 2) собака в иерархии (хозяин — слуга). При этом подчеркивается подчинительный, а не партнерский тип общения человека и животного.

he had eyes like an eagle’s.

глаза у него были зоркие, как у орла (Г.Кружков).

Часто сравнение строится на базовых, общеизвестных признаках, не вызывающих каких-либо затруднений при переводе или декодировании заложенного смысла. Так и в вышеприведенном примере сравнение зоркости глаз человека с глазами орла происходит на основе общеизвестного признака, описываемого в толковом словаре В. И. Даля: «орел — царь птиц, представитель силы, зоркости, прозорливости, благородства». Сравнение с орлом придает высказыванию положительную коннотацию. Стоит также отметить, что переводчик эксплицирует качество, на основе которого проводится сравнение, дополняя лексему «глаза» атрибутивной лексемой «зоркие», номинирующей признак сравниваемого объекта.

Bold as a wolf, cunning as a fox was Witta.

Смел, точно волк, и хитер как лис, был Витта.

Здесь прослеживается иная трактовка зоонима «лис», нежели та, которую мы наблюдали ранее. Контекст определяет валентость эмоции и сообщает дополнительную информацию, позволяющую читателю взглянуть на знакомое понятие иначе, с учетом новых семантических ситуативных приращений. В данном примере смелость и хитрость расцениваются, как положительные качества личности, служащие во благо своему носителю во время сражений с врагом, приносящих пользу союзникам. Г. Кружков при переводе предпочитает калькировать структуру оригинала, поскольку, подобное устоявшееся сравнение знакомо носителям русского языка, также, как англоговорящим читателям.

(Дополнительный ряд примеров перевода сравнений и метафор с зоонимическим компонентом приводится в Приложении).

Стоит также обратить внимание на аффективные обращения с зоонимическим компонентом. Названия живых существ метафорически используются для образной эмотивно-оценочной характеристики лица. Обращения, в которых содержится зоонимический компонент, обладает сильной экспрессивностью и эмотивностью, и информация, связанная с животными образами, усваивается и запоминается быстрее и качественнее.

Back again to earth, old foxes?

Обратно в нору, старые лисы? (Г. Кружков) Презрительное обращение «old fox» имеет значение «a cunning or sly person», которое в русском языке эквивалентно словосочетанию «старый лис» (хитрый, лукавый человек). Синонимичными также являются разговорные русские эквиваленты «пройдоха» и «проныра». В обоих языках зооним «лиса"/"лис» обладает одинаковой семантикой и в языковых картинах мира несет одинаковые имплицитные признаки, известные из мифологии, фольклора. При переводе Г. Кружков калькирует структурную организации высказывания оригинала.

It was Weland’s Ford then, dearie.

Но тогда еще не было моста, голубка (Г. Кружков).

Английское диминутивное обращение «dearie», маркирующее нежное, доверительное отношение, в русском обычно передается через обращения — «дорогуша», «голубка», «душечка». Выбранный Г. Кружковым вариант «голубка» передает необходимый уровень эмотивности оригинала, не является слишком вульгарным или фамильярным. В русской картине мира образ голубки наделяется особой нежностью, легкостью, очарованием и теплотой.

'Tis plain as this coming daylight, ye stockfish!" (R. Kipling «Hal o' the Draft»; 123).

Ясно как день! Эх вы, Фома неверующий!" (Г. Кружков) Ах вы, треска, разве это не ясно, как начинающийся теперь рассвет? (А. Энквист) Английская лексема «stockfish», означающая «cod or a similar fish split and dried in the open air without salt», в данном случае выступает в роли пренебрежительного, экспрессивного обращения. В русском языке это существительное эквивалентно лексеме «треска», что и использует в своем переводе А. Энквист. Г. Кружкова с помощью экспликации и модуляции подбирает эквивалент согласно внутреннему смыслу и эмотивному посылу оригинала, а не его внешне-языковой форме. Просторечное выражение «Фома неверующий» в данном случае удачно компенсирует оригинальную лексему. В данном примере Сэр Джон удивляется тому, насколько непонятливым оказывается Себастиан, что восклицает, как трудно заставить его заставить поверить во что-то. Данный перевод является более удачным, поскольку в нем фигурирует культурная аллюзия (аллюзия на библейского персонажа Фому), являющаяся частью тех фоновых знаний, присущих большинству читателей.

Кроме непосредственного семантического анализа лексических единиц, нами была составлена сводная классификация зоонимов по валентности т. е. по знаку эмоции:

Табл.1. Процентное соотношение зоонимических метафор и сравнений по валентности.

Наиболее многочисленной группой выступает группа отрицательных зоонимов. Это объясняется преимущественно тем, что эмоционально человек гораздо сильнее и ярче реагирует на негативные явления, они быстрее откладываются в сознании и занимают прочное место в оценочной системе. Для достижения определенных целей автор намеренно оперирует именно теми образами, которые знакомы реципиентам и способствуют лучшему донесению необходимой информации.

В результате исследования, мы пришли к тому, что метафора и сравнение, как значимые ментальные операции, выражающиеся в языке с помощью определенных лексических единиц, во многом являются универсальными орудиями мышления и познания мира и в английском и русском языках. В случае зоометафор, человек ищет сходство между собой и образами реалий мира природы, что свидетельствует о развитии человеческого сознания о себе как об особом объекте, как о части природы. В зависимости от контекста и от конкретных прагматических задач автора, используются различные сравнительные и метафорические механизмы. Они служат для реализации основных направленностей сказки — развлекательной, развивающей и дидактической.

Фразеологизмы.

К фразеологизмам (устойчивым языковым оборотам) прибегают для того, чтобы приблизить читателя к рассматриваемым событиям, сделать доступными и узнаваемыми описываемые детали. Происходит высвечивание частного через общее, общенациональное, являющееся частью языковой картины мира народа.

Во фразеологизмах эмотивность порождается их внутренними формами, т. е. образами, которые заложены в основании фразеологизмов. Эти образы не являются непосредственно чувственными представлениями, но они представимы, воображаемы, умозрительны. Поэтому естественно предположить, что все фразеологизмы, обладающие образной внутренней формой, являются эмотивными по характеру своего значения.

'I lay they told you a sight o' lies, then. I was cheated proper over a pair of hedgin'-gloves.

Держу пари, ты наслушался разных небылиц, — сказал Хобден. — Заговорили мне там зубы и обдурили на пару рукавиц (Г. Кружков).

Устойчивое выражение «Держу пари» в данном случае выражает высокую степень уверенности говорящего в своей правоте. Разговорное выражение «cheat proper over» переводится двумя однородными элементами — «обдурить» и фразеологизмом «заговаривать зубы», т. е. обманывать, отвлекать внимание посторонними разговорами, забалтывать. Это выражение связано с обычаем на Руси лечить все недуги, в том числе и зубную боль, заговорами — нашёптывая различные «лечебные» слова. Так, Г. Кружков через введение просторечных культурологических фразеологизмов, наполняет лексические единицы особым смыслом и дополнительной эмотивностью.

'Ah! I’ve heard say the Whitgifts could see further through a millstone than most,'.

Ах, я слышал, что все Вайтгифты умеют видеть дальше других (А. Энквист) То-то и оно! Я слыхал, что Уитгифты — люди непростые, на семь пядей в землю видят (Г. Кружков).

В первую очередь стоит отметить необычный эквивалент междометия «ah», использованный Г. Кружковым — «то-то и оно». Этот возглас обычно подчеркивает или усиливающий последующую мысль, являющуюся выводом, итогом предыдущего высказывания. Это значение достигается благодаря модуляционному переводческому приему. Фразеологизм «to look (or see) through a millstone» имеет значение «to be wonderfully sharp-sighted» или «to see far into or through difficult questions». (Shori, 2010: 607) Поэтому русский фразеологизм «видеть на семь пядей во лбу» (обладать проницательностью) является полноценным эквивалентом. Оба выражения реализуют свою образность и эмотивность за счет метафорического наполнения: «the physically impossible challenge to see through a millstone can be met only figuratively by one of extraordinarily keen perception». Буквальное понимание А. Энквист приводит к не эмотивному выражению «видеть дальше других».

«All gone to grass now!».

Все пропало, все быльем поросло! (Г. Кружков) Английское словосочетание «all gone to grass now» при переводе для усиления эмотивного эффекта переводится через повторение однородных конструкций — дословного значения («все пропало») и фразеологического, переносного («все быльем поросло», т. е. давно забыто, стерлось в памяти). В русском языке данный фразеологизм возник путем имплицирования более развернутых поговорок. Он метафоричен, поскольку возникает некий смысловой перенос с чем-то, заросшим травой, а трава обычно вырастает на местах, заброшенных людьми.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что фразеологизмы содержат культурные образы, которые метафоричны и образны, за счет чего происходит реализация эмотивности в необходимом контексте. Прагматическая направленность использования подобных языковых форм объясняется тем, что они являются общенациональными и присущи любой картине мира. Именно особые внутренние смыслы фразеологизмов каждой из языковых картин мира воздействует на восприятие информации и ее чувственное переживание.