Социальная роль концепций политического плюрализма

В современной буржуазной политологии наибольшее распространение получили плюралистические концепции. При этом необходимо отметить, что попытки определения плюрализма в его историческом, аналитическом или ценностном аспекте не привели к какому-либо общепризнанному результату.

Для одних плюрализм означает существенный признак западной буржуазной демократии; для других — определенный комплекс проблем, связанных с исследованием различных групп и союзов, и, наконец, как правильно отмечает В. Штеффани, «плюрализм — чисто пропагандистский идеологический боевой пароль, за которым прячутся отчаянные усилия империализма расколоть рабочий класс, чтобы воспрепятствовать победе научного социализма, и этим как можно дольше оттянуть победу рабочего класса» [1].

В политологии ФРГ плюрализм трактуется в смысле существенного признака свободной западной демократии. Такие ценности, как свобода, равенство и справедливость, по мнению политологов, гарантируются такими общественными формами, которые посредством плюрализма создают равные возможности всем людям.

При употреблении термина «плюралистическое общество» политологи ФРГ обычно имеют в виду плюрализм групп интересов и плюрализм союзов, в то время как используемый ими термин «плюралистическая демократия» в первую очередь предполагает плюрализм партий и право на оппозицию.

Что касается американской характеристики плюрализма, то в концентрированной форме различные подходы к концепциям американских политологов можно обнаружить в книге Кельсо «Теория американской демократии. Плюрализм и его критики» [2], направленной в защиту плюрализма. Отмечая наметившуюся в США критику плюрализма, Кельсо обосновывает методологическую несостоятельность этой критики тем, что она не учитывает различий между отдельными типами плюрализма. По Кельсо, существуют три типа плюрализма: 1) плюрализм, основанный на свободной конкуренции интересов, выражающий себя через группы; 2) корпоративный плюрализм, существующий на основе тесной кооперации между определенными группами интересов и государственными инстанциями; 3) открытый плюрализм, отводящий государству и обществу еще недостаточно разработанную нормативно требуемую позицию.

Несмотря на то что в 70-х годах плюрализм являлся наиболее распространенной и влиятельной теорией, в США наметилось несколько критических направлений, считающих плюрализм теорией, не соответствующей реальным условиям американского капиталистического общества. Вполне естественно, что в стране наиболее развитых капиталистических отношений, с максимальной концентрацией капитала и власти концепции политического плюрализма являются неадекватными. Как отмечают Г. К. Ашин и И. В. Гундобин: «все более явное несоответствие плюралистических теорий реальному социально-политическому процессу в капиталистических странах предопределяет ослабление их идеологических функций по оправданию капиталистической системы» [3].

Однако плюрализм все еще является эффективным пропагандистским средством камуфляжа политической и социальной разобщенности, антагонистических отношений, пронизывающих все сферы капиталистического общества.

Современный плюрализм отражает разобщенность классово-эксплуататорского общества, наличие в нем непримиримых классовых противоречий — экономических, социально-политических и идеологических. Философский плюрализм осознанно или неосознанно увековечивает эту картину, усматривая в принципе гетерогенности необходимое условие бытия. Такой методологический подход в равной мере характерен для многих плюралистических концепций — политических, социологических, ревизионистских «моделей марксизма». Как правило, наиболее активные теоретики плюрализма одновременно проповедуют плюрализм по разным направлениям, таким образом являясь «универсальными плюралистами». Так, например, существующую связь между установкой па плюрализацию марксизма и идеей «политического плюрализма» можно проследить в высказываниях известного ревизиониста Л. Колаковского. Стремление разделить марксизм на варианты согласуется у пего с доктриной «тоталитарного марксизма», в откровенной форме направленной против основы основ социализма. Он пишет: «Принцип тоталитаризма находит свое наивысшее выражение только там, где „средства производства“ являются всецело собственностью государства… и хотя образцовая система тоталитаризма (включая сюда государственный контроль над всеми видами личных взаимоотношений людей) нигде не была достигнута полностью, коммунистическая форма правления всегда имела сильную и неуклонную тенденцию к достижению такой образцовости и национализации всех аспектов жизни» [4]. В своих рассуждениях Колаковский утверждает несовместимость демократических принципов общественной жизни, интеллектуальных и нравственных устоев людей не только с реальной системой коммунизма, но и с самой его идеей. Его высказывания имеют определенную антикоммунистическую и антисоветскую направленность.

Понятие тоталитаризма, которое одним из первых употребил в 1940 г. 3. Науман, сегодня приобрело широкую популярность среди самых реакционных наших идеологических противников. В их стремлении оклеветать социалистический общественный строй, его политическую систему это понятие используется для идентификации политического строя, существующего в СССР, с нацистскими режимами. Подобные взгляды высказывали X. Арендт, М. Дюверже. Нужно подчеркнуть, что X. Арендт (1906— 1975), автор многих работ в области буржуазной политической науки, в 40-х годах выступила с критикой «коричневого тоталитаризма» гитлеровской Германии, которую она необоснованно перенесла на социалистическое общество, существовавшее в те годы в СССР. С абстрактных внеклассовых позиций она неправомерно отождествила противоположные социальные, экономические и политические структуры. Однако явная реакционность и кощунственность такого подхода сегодня оценивается ее последователями как беспристрастность или нейтральность. Как отмечает одна из интерпретаторов ее работ — Маргарет Кэновен, «наиболее известные ее (Арендт. — А. М.) книги связаны с критикой тоталитаризма» [5], но «ее отношение к текущим политическим событиям не позволяет связать его с позицией правых или левых» [6].

Необъективность анализа X. Арендт заключается в том, что она не исследует реальные процессы, происходившие в социальной структуре советского общества, которое определялось ею как бесклассовое общество «массы». Само происхождение тоталитаризма Арендт определяет как движение масс, маргинальных элементов, не принадлежащих ни к какому классу. Массы — для Арендт — это те, «кто в любом стабильном обществе могут превосходно выполнять роль, для которой они родились, но чувствуют себя обойденными, изолированными, беспомощными и незначительными и поэтому готовы примкнуть к любой организации, которая дает им место в мире и смысл существования» [7].

Такое расплывчатое, научно неопределенное понимание массы, с одной стороны, вполне соответствует попыткам буржуазных идеологов осмыслить массовое движение и массовое сознание, а с другой — подчеркивает их неспособность правильно определить исторически сложившийся тип массы, ее созидательные потенции и перспективы в обществе. Как правильно отмечает П. С. Гуревич, «исторически конкретный, классово и социально определенный тип массы является продуктом общественно-исторического процесса. То, что буржуазные идеологи принимают за отражение в общественном сознании „коллективной души“, толпы или публики, на самом деле является результатом сложившихся в государственно-монополистической организации процессов отчуждения и обезличивания людей» [8].

Происхождение тоталитарных режимов Арендт связывает с закатом и распадом национальных и классовых государств, с возвышением на их месте так называемых массовых обществ. «Тоталитарное, массовое движение, — подчеркивает Арендт, — и по сей день остается единственной организационной формой, которую нашли современные массы» [9].

Распад классовых государств, по мнению Арендт, начался сразу же после первой мировой войны, которую она считает главной репитицией уничтожения классов и их перехода в массы. Война, явившаяся «матерью нового порядка», утверждает Арендт, вытравила все национальные чувства в Западной Европе и сформировала особое сознание так называемого фронтового поколения, активизм которого выражается в террористических акциях как средстве выражения своей ненависти — в том, что она называет «бомбометательным экспрессионизмом». Отсутствие у масс классового сознания, порождающего определенные цели и интересы, определяет политическую нейтральность массы, ее равнодушие к общественным целям и идеалам. С этих же антинаучных реакционных позиций Арендт оценивает большевизм как политическое движение в России, где, но ее мнению, ликвидированные классы образовали массовое общество. Отсутствие научного подхода к рассмотрению определенных политических режимов у Арендт, как и у других буржуазных обществоведов, выражается в односторонности анализа формирования соответствующего типа политического сознания, в игнорировании объективного характера общественных производственных отношений, определяющих всякую политическую надстройку. Критика советского «тоталитаризма» стала центральной темой буржуазной пропаганды.

Подчеркивая «общность» принципов коммунизма и фашизма, наши противники предлагают при анализе современных общественных систем не использовать больше противопоставление капитализма в социализма, с тем чтобы рассматривать государства тоталитарные и плюралистические.

Вымышленное равноправие различных классов или стран, политических партий, парламентских фракций выдается буржуазными идеологами как реализация «истинной» демократии и подлинной жизненности «плюралистического» буржуазного общества. Прославляя мнимое равенство прав людей защищать и пропагандировать различные социально-политические, философские идеи, различные нравственные и эстетические ценности, многие сторонники плюральных концепций противопоставляют его социализму — «закрытому обществу», где господствует «монистический принцип», неугодный империалистической буржуазии. В тенденциозном и лживом изображении капитализма как «свободного» плюрального общества, а социализма как закрытого «монистического сообщества» ясно обнаруживается классовая функция плюрализма вообще и политического плюрализма в особенности.

Видный представитель критического рационализма К. Поппер достаточно откровенно обнаруживает политический смысл защиты плюрализма, когда пишет: «Я знаю многих хороших людей, которые усматривают слабость Запада в том, что мы… не имели никакой несущей цели, никакой единой веры. Этот хорошо распространенный взгляд вполне понятен, но я считаю его ложным в своей основе. Нет единства идеи, есть множество идеи, плюрализмом которых мы на Западе должны гордиться» [10−11].

Поппер «забывает» упомянуть реальные границы свободы защиты и распространения различных идей в условиях буржуазного общества, где все основные средства массовой информации сосредоточены в руках тех, кто энергично манипулирует сознанием масс в интересах государственно-монополистического капитализма. Поппер отлично знает, что зачастую голос одной коммунистической газеты заглушают десятки буржуазных газет, не говоря уже о том, что коммунистические идеи имеют самые незначительные шансы на распространение при помощи радио, телевидения, кино, театров и других средств массовой коммуникации. Поппер и другие теоретики, прославляющие «плюрализм идей» в буржуазном обществе, представляющие капитализм «царством свободы идей», ареной «духовного соревнования многообразия», не могут, конечно, не знать истинную цену этой «свободы» и «соревнования».

Формальная свобода выражения различных идей и взглядов в «плюралистическом обществе» выдается буржуазными теоретиками за высшее достижение цивилизации. Они желают отождествить «свободу высказывания и распространения мнений различных социальных групп с полной свободой выражения» [12].

В новейших плюралистических концепциях демократии последняя рисуется типом общества, в котором вся полнота власти не будет принадлежать никому. В нем сохранятся лишь различные инстанции, управляющие обществом путем обеспечения политической сцены для «конкурентной борьбы» по разрешению противоречий, возникающих в обществе.

Французский политолог П. Ансар, например, пишет: «Плюрализм — принцип выяснения отношений в условиях «свободы выражений между отдельными партиями» «[13].

Подход к плюрализму как к единственно возможному эффективному способу разрешения противоречий и конфликтов, возникающих в буржуазном обществе, — это не только прославление «рынка идей», «эффективности и интенсивности ежедневной конкурентной борьбы». Это прежде всего особые объективные условия, формирующие буржуазное политическое сознание, которое в конечном счете определяется существующими в обществе производственными отношениями. Как совершенно справедливо отмечает В. В. Мшвениерадзе, «ни в экономике, ни в политике желание или воля отдельных лиц или партий не могут изменить ни экономических, ни классовых отношений, если эта воля не совпадает с объективной закономерностью развития. Политические отношения существуют не изолированно, а представляют некоторую систему, функционирование которой при всей ее относительной самостоятельности в конечном счете регулируется объективной социально-экономической системой» [14].

Вместе с тем, подчеркивая такую определенность буржуазного политического сознания, нельзя забывать, что во многом оно связано с социальной иллюзией, которая является, как отмечает академик М. Б. Митин, «специфической, укорененной в социальной действительности формой ее отражения (Маркс называл ее превращенной формой). Это вполне реально существующий, хотя и вызванный к жизни особыми, стихийно складывающимися условиями капиталистического производства, тип общественного самосознания» [15].

Оценивая плюрализм, пропагандируемый буржуазными идеологами и распространяемый ими на марксизм и социализм, нужно прежде всего иметь в виду, что это метод, используемый буржуазией для удержания ее власти, продиктованный изменением исторической обстановки, расстановки классовых сил, трансформацией социальной структуры капиталистического общества, раздираемого антагонистическими противоречиями. После второй мировой войны, разрушившей авторитарные фашистские режимы, плюрализм оказался приемлемой формой осуществления власти на Западе, отразившей в себе рост влияния левых сил. Вместе с тем расширительные лозунги плюрализма, включающие в себя требования справедливости и гуманности, во многом были связаны с переориентацией пропаганды буржуазных и мелкобуржуазных партий. Их обращенность к массам носила уже выраженный социальный характер. «Особо стал подчеркиваться народный, „плебейский“ характер партий… Стержень этих установок по-прежнему составляла апологетика капиталистических отношений, трактуемых как право на предприимчивость и личную инициативу. Эта трактовка была рассчитана на мелких и средних собственников… Специально на рабочую аудиторию были рассчитаны лозунги гуманизации труда и свободы профессиональных перемещений. Для завоевания доверия масс был сделан особый упор на общечеловеческие ценности и моральные постулаты» [16].

В конкретном анализе современных политических структур на Западе можно увидеть, что лозунг плюрализма представляет собой маскировку структур господства, с помощью которой привилегированный эстеблишмент пытается удержать и стабилизировать свою власть. В этой связи следует подчеркнуть, что плюралистические концепции в современном буржуазном обществе выполняют апологетические функции. Как отмечает академик Т. И. Ойзерман, «теория плюралистического общества (и плюралистической идеологии) представляет собой новейшую форму апологии капитализма. …Конечно, между буржуазными идеологами имеют место разногласия, порой даже весьма существенные. Однако все они единодушны в основном — в оправдании капитализма и отрицании исторической необходимости социалистического переустройства общества» [17].

Это можно проследить на механизме принятия политических решений в буржуазных политических институтах, который покоится на кооперации различных центров власти. Этот механизм политолог Г. Лембрук определил как институционализированную модель формирования политики в рамках плюралистических структур. Хорошо понимают сущность политического буржуазного плюрализма и многие другие представители политической науки. В этой связи можно отметить развернувшуюся на Западе дискуссию о корпоративизме, которая ставит на обсуждение такой вопрос, как конкурентное давление представительных структур на парламентскую систему. Создавшаяся ситуация в буржуазных государствах при этом оценивается как «либеральный корпоративизм», который коренится на плюралистической структуре, но исходит из антропологической посылки в отличие от «авторитарного корпортивизма», основывающегося на так называемой массе.

В анализе этого неоплюралистического поворота в буржуазной политологии особо следует выделить работы западногерманских ученых. Нужно отметить, что в Германии дискуссия между плюрализмом и антиплюрализмом имеет давнюю традицию. В период конца Веймарской республики с консервативной критикой плюрализма выступил К. Шмидт, который считал, что плюралистические теории отрицают суверенное единство государства. Концептуальное оформление теории плюрализма в политической науке ФРГ принадлежит Эрнсту Фраенкелю, пытавшемуся возродить в конце 50-х годов плюралистические традиции Веймарской республики, продолженные после второй мировой войны неоплюрализмом.

Важным методологическим моментом дискуссии в западногерманской политологии выступает сегодня понятие государства, эволюция которого представляется как последовательная смена партийного государства (государства партий), союзного государства, предпринимательского государства и профсоюзного государства. Тема союзов и государства все больше звучит в политической науке ФРГ. Как отмечают У. фон Алеман и Р. Г. Хайнце, «приводимая сегодня аргументация на предмет дисциплинировапия союзов (нацеленная прежде всего на профсоюзы) повторяет позиции 50— 60-х годов» [18]. С середины 60-х годов в антиплюралистической позиции в ФРГ обнаружилась сложившаяся под влиянием Г. Маркузе и К. Вольфа тенденция, толкующая всякие плюралистические концепции только как идеологии, оправдывающие отчужденное общество. С начала 70-х годов в политической науке ФРГ наблюдается убывающее влияние плюрализма, появление различных корпоративистских концепций, более соответствующих сущности современного капиталистического производства, буржуазных общественных отношений. Как заключают авторы цитируемой выше книги, «если теория плюрализма имеет тенденцию к оптимистическому до наивности или завуалированному переносу принципа свободной конкуренции на политический рынок, то теория корпоративизма исходит из того, что в экономике уже давно состоялось вытеснение свободных рыночных отношений, что в политической сфере нашло выражение в гегемонии крупных партий, а в социоэкономическом секторе — в твердо этаблированных крупных союзах, в особенности в союзах труда и союзах капитала» [19].

Действительность буржуазного общества убедительно демонстрирует, как часто не соответствуют «критические речи» и обещания социальных реформ реальной общественной деятельности пришедших к политической власти лидеров буржуазных партий. Предпринимая попытки убедить своих избирателей в том, что они стремятся удовлетворить интересы всей нации, на деле они используют плюралистические режимы для защиты классовых интересов правящей элиты. Об этом говорят и сами буржуазные политологи: «Плюралистический режим… разрывает завесу, покрывающую классовые неравенства, и позволяет различным синдикатам и партиям заявить о своем призвании защищать один общественный класс против другого. Плюрализм делает также более явной классовую борьбу, в то же время он делает явными различия в овладении материальными, духовными благами и благами власти» [20].

Проявляя известную проницательность при рассмотрении буржуазного плюрализма, в оценке противоположных режимов П. Ансар не стремится к объективности. Рассматривая конфликт как позитивный момент социальной жизни и не находя таких конфликтов в «ортодоксальных», т. е. неплюралистических, обществах, П. Ансар приходит к выводу, что «ценности братства, согласия и социального единодушия могут превозноситься ортодоксальным режимом, но осуществиться они могут только в плюралистическом режиме, только в условиях соперничества учреждений и отдельных групп против других групп. Он привносит особый социальный климат, где агрессивность под различными формами критики, сатиры, возмущений, словесных выпадов играет функциональную и всеохватывающую роль» [21]. Такое толкование демократии и свободы часто рассматривается как единственно возможное средство усиления национального единства. Корни подобных иллюзий содержатся в ошибочных представлениях о современном буржуазном государстве, которое якобы перестало уже быть полностью классовым. Такая оценка сущности современного буржуазного государства отвергает его классовую структуру, классовую сущность капитализма и значение классовых противоречий и классовой борьбы. Что касается плюрализма отдельных партий в обществе, то можно ли говорить об одинаковом их положении в политической организации такого общества, помня при этом, что все партии так или иначе отражают интересы, течения, кристаллизуют стремления определенных классов или социальных слоев? Именно классовая борьба является стержнем исторического развития, главной движущей силой истории. Как отмечал Ф. Энгельс, «великий закон движения истории, закон, по которому всякая историческая борьба — совершается ли она в политической, религиозной, философской или в какой-либо иной идеологической области — в действительности является только более или менее ясным выражением борьбы общественных классов…» [22].

Прославление плюрализма, «плюрального общества» в действительности служит прикрытием монополии буржуазных взглядов. И когда эта монополия расшатывается растущим влиянием марксистских идей, господствующие силы в буржуазном обществе, не переставая прославлять плюрализм, принимают все доступные им меры, чтобы плюрализм не принял «неразумные» формы и размеры.

Что касается «преимуществ» буржуазной демократии, то они связываются прежде всего с частной собственностью. Ричард Пайпс, например, отмечает: «…среди этих институтов наиболее эффективный — частная собственность. Доказано, что умение граждан распоряжаться материальными благами, которые они создают, является предпосылкой личной свободы» [23]. Вполне естественно поэтому, что социализм, отменивший частную собственность, не дает Р. Пайпсу «возможности» понять «даже при всем желании, что коммунисты могут находить возможным объединить централизацию (национализацию) экономики с демократией» [24]. Многие буржуазные идеологи говорят о политическом плюрализме как о гаранте равных возможностей всем членам общества в области демократических свобод. В то же время необходимо отметить, что концепции политического плюрализма с их требованием свобод и демократии носят абстрактный, формальный характер, не учитывают социально-структурных условий и конкретных отношений господства власти и капитала. Идеологи плюрализма, критикуя принципы социализма, его основные законы, в то же время ограничивают себя поверхностным рассмотрением существенных проблем общественного развития. Так, Р. Арон — один из виднейших представителей консервативной идеологии, представляя плюрализм как основу современной демократии, затрудяняется ответить на такой важный вопрос: что такое социальная справедливость, если связывать это понятие не с пустыми фразами, а с социальным и экономическим содержанием? В одном из своих интервью он прямо заявил: «…плюрализм лежит в основе современной демократии и представляет собой принцип ее самокритики, в сущности — принцип ее трансформации. Для начала скажу, что я не могу дать всеобъемлющее определение социальной справедливости… Если бы меня спросили: „Какое распределение доходов соответствует социальной справедливости?“, то я бы не ответил» [25].

Неспособность решить насущные проблемы общественного развития, предотвратить кризисные явления в социально-экономической и политической сферах буржуазного государства вынуждает буржуазных идеологов к поиску новых фальсификаций реальных конфликтов и противоречий капитализма. Более того, сама демократия, понимаемая аморфно, с внеклассовых позиций, ориентирует не только на существование конфликтов, но и на их активизацию. «Демократия, — говорит Клод Лёф, — не терпит определений, но она означает тип общества, в котором никто не мог бы воспользоваться властью, общества с предписанной ему политической структурой, где господствует соревнование; демократия, цель которой активизировать и узаконить имеющиеся в гражданском обществе конфликты» [26].

Надо отметить, что существование в буржуазном обществе различных конфликтов и противоречий признается многими обществоведами Запада. Остановимся несколько подробнее на идеологических конфликтах, существование и разрешение которых рисуются атрибутом буржуазной демократии. Заслуживает внимания подход к этому вопросу П. Ансара, который, определяя последовательность трансформации социальных и политических конфликтов в идеологические, пытается проследить их диалектику, пути разрешения. В этой связи подчеркнем еще одну проблему, которая сегодня является широко дискутируемой на Западе. Имея самое непосредственное отношение к концепциям плюрализма, эта проблема выражается в постановке вопроса, что ожидает идеологии, каково их будущее.

В свое время К. Мангейм в своей работе «Идеология и утопия» предрекал «конец идеологий». В современном западном обществознании все больше утверждается взгляд, будто в плюралистических режимах идеологии не исчезают, а наоборот, их значение усиливается. Как подчеркивает Ансар, «вопреки мифу о беспрепятственном распространении одной единой идеологии нужно также предвидеть, что идеологические лагери не перестанут, как и в прошлом, возникать и уничтожаться, рождаться и умирать. Нет в действительности конца идеологиям, но миллионы концов и столько же рождений. Идеология может умереть от своего успеха и начать забываться в момент, когда она, по-видимому, получает единогласное признание, она может умереть медленно от всеобщего невнимания к ней; она может окончательно исчезнуть тогда, когда ее слова — не более чем прикрытие полицейских репрессий, она может исчезнуть при военном поражении или же в результате бунта. История идеологий будет не менее сложной, чем история как таковая, с той лишь дополнительной сложностью, которую вносят мнимые представления в двусмысленность истории» [27]. Вместе с тем Ансар не видит сущности коммунистического общества, оценивает научные прогнозы Маркса по поводу исчезновения идеологии при коммунизме как революционную утопию. Однако, считает он, конец идеологий сможет осуществляться только в обществе без классов, без экономической эксплуатации, без политического господства, в котором не смогли бы ни родиться, ни исказиться частные интересы.

Апеллируя к авторитету Марксовой теории, Ансар стремится проанализировать возможные направления идеологических конфликтов в будущем и соответственно решить проблему будущего идеологий. С этой точки зрения он выделяет четыре крупных направления эволюции: продолжение индустриализации, расширение социополитических институтов, усиление национальных государств и, наконец, глобализацию конфликтов. Ансар пытается определить, какой тип идеологии будет воспроизводиться, какой социальный класс будет ее носителем и какие коптридеологии будут ему противостоять. Большое место в будущем обществе он отводит продуктивистской идеологии, которая придаст соответствующее значение повседневному труду и производству. «Продуктивистская идеология, выдвигающая на первый план продукты труда, рациональное овладение природой, науку и технику и восстанавливающая таким образом достоинство труда и работника, имеет основной функцией примирить с собой общественное сознание» [28].

Вместе с тем, предвидя возможность обмана со стороны управляюших экономикой классов которые могут необоснованно выдавать себя за скромных и полезных служителей всеобщих интересов, он отмечает, что «продуктивистская идеология может действительно способствовать маскировке эксплуатации и создать вокруг класса, господствующего в экономическом отношении, ореол славы, в котором как бы исчезнет его господство» [29]. Ансар подчерккивает, что господство идеологии «производства ради производства» делает из промышленника-технократа героя нашего времени, низводя в ранг «примитивных» ценности прошлых культур, образованных людей, мелких производителей, священников и т. д.

П. Ансар достаточно критично оценивает возможности рассматриваемых им идеологий. Если продуктивистская идеология, отвечающая возросшим требованиям потребления, не способна решить проблему отношения человека к природе, то идеология участия не решает проблему поисков соответствия между требованием свободы и буржуазной бюрократией. Несосостоятельны, по его мнению, для будущего идеологии национализма и интернационалистические идеологии, поскольку они не могут решить глобальные конфликты, но всего лишь способствуют сохранению статус-кво государств-наций. Поэтому, делает вывод буржуазный автор, в условиях, когда официальные идеологии не в состоянии разрешить существующие в обществах конфликты, свое историческое значение вновь обретают утопии, социальной основой для возникновения которых являются противоречия, создаваемые неравенством распределения благ, неспособностью правительств решить насущные социальные проблемы. «По ту сторону официальных идеологий и местных властей создается новое международное сознание без стесняющих организаций, которое не может найти иного выражения, кроме утопических изобретений» [30].

Таким образом, неспособность дать научный анализ происходящих в обществе процессов мешает Ансару увидеть в марксизме огромную прогнозирующую силу, найти реальные пути и средства решения глобальных проблем человечества. Именно поэтому он наделяет будущие идеологии чертами утопизма, в котором находят выражение желания, проекты, мечты. Именно поэтому он продолжает видеть в буржуазном плюрализме с его «рынком идей», конкурентной борьбой и частной собственностью эффективное средство поиска разрешения существующих в капиталистическом обществе антагонистических противоречий и конфликтов.

«Свободная конкуренция», полагаемая как необходимое условие человеческой свободы, является одним из существенных признаков буржуазного понимания плюралистической демократии. Однако свободная конкуренция как показатель индивидуальной свободы и общественного производства имеет весьма ограниченные возможности для развития. Как отмечал К. Маркс, «это есть лишь свободное развитие на ограниченной основе — на основе господства капитала. Поэтому этот вид индивидуальной свободы есть вместе с тем полнейшее упразднение всякой… индивидуальности такими общественными условиями, которые принимают форму вещных сил» [31].

Если рассматривать отдельные плюралистические структуры раздираемого антагонистическими противоречиями капиталистического общества, то принимаемые в нем политические и государственные решения подчас не только не разрешают, но и обостряют существующие антагонизмы и конфликты. Отсюда логически следует, что аккумуляция неразрешенных противоречий диктует два возможных выхода: либо они должны насильно подавляться под лозунгом свободолюбивых целей общественной модели, либо должны разразиться кризисом, который способен разрушить саму плюралистическую систему.

Этот факт не могут не понимать общественные и политические деятели на Западе. В качестве возможного выхода из создавшейся ситуации они обращаются к различным оппортунистическим концепциям, противопоставившим научному марксизму-ленинизму свои варианты «марксизма» и «социализма».

В связи с этим остановимся несколько подробнее на теории «демократического социализма», представляющего собой ярко выраженную антикоммунистическую тенденцию правого оппортунизма и ревизионизма. Противопоставляя коммунизму свой вариант «социализма», выступая против идеи диктатуры пролетариата, теоретики «демократического социализма» Дж. Стрейч, Н. Томас и другие выступали за «классовую гармонию», достигнутую путем применения реформ. Эта идея противопоставления реформы и революции, демократии и диктатуры пролетариата является одной из главных в концепциях современного «демократического социализма». Разделяя стремление буржуазных идеологов к разъединению марксистско-ленинской теории, рассматривая себя как правомерное самостоятельное научное направление [32], представители и сторонники «демократического социализма», говоря о множественности стремлений к социализму, в качестве равноправных тенденций выделяют революционное и реформистское. Так, буржуазный профессор Лео Хамон, ведущий в течение нескольких лет в Сорбонне курс под названием «История социализма без революции», различает два «столь же давних, как и само социалистическое движение, течения: революционное и реформистско-ревизионистское, т. е. демократическое» [33]. Существует и более крайняя точка зрения, согласно которой эта концепция якобы «является достаточно серьезной, чтобы ее можно было рассматривать наравне с марксизмом-ленинизмом» [34]. Абсолютизируя значение реформы, выступая за мирное перерастание в социализм, Лео Хамон считает революцию «самым крайним средством построения социализма» [35]. Таким образом, социалреформизм, будучи главной чертой современного демократического социализма, маскируя классовый характер буржуазной демократии и научную обоснованность революционного изменения общества, явно выступает сегодня как тенденция, все более уходящая от классовых позиций пролетариата и претерпевающая буржуазное перерождение. Об этом пишет австрийский публицист Г. Неннинг: «…социал-демократия и коммунизм — это две различные стратегии на пути к социализму» [36].

Как отмечал В. И. Ленин, в условиях социализма политическая власть — это «власть, открытая для всех, делающая все на виду у массы, доступная массе… прямой и непосредственный орган народной массы и ее воли» [37].

Это обстоятельство признают и многие ученые на Западе, старающиеся объективно смотреть на вещи. По их мнению, именно бесспорный факт существования в СССР социалистического, рабочего, а не тоталитарного государства, «отсутствие в СССР частной собственности предоставляет больше, чем на Западе, возможность участия населения в политической жизни» [38].

Как подчеркнул в своем докладе, посвященном 60-летию образования СССР, Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов, «дальнейшее развитие дружбы и сотрудничества народов СССР в значительной мере зависит от углубления социалистической демократии. Все более широкое участие трудящихся всех национальностей в управлении общественными и государственными делами — так в самом сжатом виде можно охарактеризовать ведущую тенденцию нашей политической жизни» [39].

Социалистическое управление обществом знаменует переход от стихийной регуляции общественных процессов к регуляции сознательной и планомерной, а при такой структуре управления политический плюрализм функционально невозможен, так как он противоречил бы принципам организации социалистического производства. Эти принципы сознательной и планомерной регуляции общественных процессов предполагают творческую дискуссию, открытое общенародное обсуждение жизненно важных проблем. В ходе дискуссий и обсуждений определяются и вырабатываются оптимальные социальные программы, принятие которых предполагает объединенные усилия народа, партии и государства в их выполнении. Болгарский философ А. Кожаров отмечает: «…при социализме господствует тенденция всевозрастающей социальной монолитности общества. Марксистский монизм в данном случае означает следующее: во-первых, что общие интересы превалируют над специфическими и, во-вторых, что удовлетворение специфических нужд и интересов различных социальных слоев и групп происходит не посредством рыночной стихии или конкурентной борьбы, а на основе планомерного регулирований и научно обоснованного сотрудничества между ними» [40].

Концепция социологического и политического плюрализма является средством приукрашивания и идеализации антагонистического буржуазного строя, его непримиримых противоречий. Сказанным, однако, не исчерпывается политическая функция плюрализма, который в виде плюрального «марксизма» используется как идеологическое оружие против пролетарского интернационализма, против интернациональной сущности марксизма, против единства мирового коммунистического движения и социалистического содружества наций.

Оценивая политическое движение современности, буржуазные идеологи, фальсифицирующие реальные процессы в международном коммунистическом движении в целом, как и в отдельно взятых странах, абсолютизируют национальные моменты, национальную специфику. «Национализм, — отмечает П. Ансар, — сделавшись общей чертой почти всех современных политических движений, перестал быть объектом критики. Нам представляется особо существенным подчеркнуть могущество и постоянство этого широкого мирового процесса, путем которого современные общества не перестают организовываться в государства-нации, обновляя свои национальные идеологии» [41]. Отвергая актуальность и значимость ленинского определения государства для современности, П. Ансар видит специфику современного государства в том, что оно должно объединять все население в единое целое, создавать унификации, способные быть воспринятыми всем, населением. «Идеология, которая подходит к этой динамичной ситуации, есть не что иное, как национализм, и ничто не дает повода думать, что созданная в XIX в. эта идеология близка к исчезновению. …Национализм имеет различные уровни интенсивности и не перестает получать поддержку от государства в его современной форме» [42].

Рассуждения вполне понятные для буржуазного автора. Действительно, в современных условиях национализм является главной ставкой и одновременно идейным оружием для многих движений и партий, и в первую очередь для буржуазии, преследующей свою заветную цель — увековечить свою власть во всех сферах общественной жизни. Национализм позволяет как нельзя лучше маскировать неравенство, несправедливость и классовые конфликты.