Приемы языкового манипулирования

Давно замечено, что в процессе убеждения «все мы манипулируем языком [курсив наш. — В. М.], причем делаем это постоянно. Хотим мы этого или нет, любое наше взаимодействие политично»¹. В этой связи американский ритор Роберт Майер рекомендует: «Вслушивайся в скрытые смыслы слов. Только человек глуповатый (foolish) слышит лишь то, что он слышит»^[1][2]. Однако с тем, чтобы выполнить это непростое предписание, следует, как минимум, хотя бы поверхностно разобраться в теории фигур. Вполне понятно, что зарубежные и a fortiori отечественные философы, в частности специалисты по логике и аргументации, всегда были весьма далеки от основательных знаний в этой сфере. Отсюда — следующие вполне предсказуемые следствия:

• 1. В монографиях по логике рассмотрению непростых взаимоотношений между логикой и языком традиционно отводится не более двухтрех страниц^[3].
• 2. Более пространные исследования в этой сфере, принадлежащие перу философов, с точки зрения лингвиста бывают сомнительны по своей научной ценности. Exempli causa укажем раздел «Ловушки языка» [ср. англ, language traps] в книге А. А. Ивина «Риторика: искусство убеждать»¹. Из целого ряда интереснейших феноменов, которые можно было бы описать и терминологически обозначить в данном разделе, автор смог описать и обозначить лишь один: эквивокацию, определяя последнюю как «нарушение принципа однозначности» (с. 188). Однако в таком определении ее невозможно отграничить от смежных понятий. Дело в том, что «нарушение принципа однозначности» при повторе слова дает эквивокацию, при отсутствии же повтора — дилогию (нарочитую двусмыслицу) либо амфиболию (случайную двусмыслицу). Как известно, плохо определенное понятие не поддается ни адекватному анализу, ни отграничению от смежных концептов. Наглядным примером этой аксиомы является названный нами раздел в пособии А. А. Ивина. Разберем всего один случай. В качестве примера «ошибок и недоразумений, в основе которых лежит многозначность слов» (с. 188), автор приводит следующий силлогизм: «Каждый металл является химическим элементом; латунь — металл; значит, латунь — химический элемент». Далее находим утверждение о том, что в этом умозаключении «в двух разных смыслах используется понятие „металл“» (с. 189). По данному поводу лингвист должен отметить следующее. 1. В разных смыслах может использоваться не понятие, а номинативная единица. 2. В приведенном силлогизме имеет место не многозначность слова металл, а неточность в употреблении слова латунь ‘сплав меди с оловом и цинком'. Таким образом, латунь — это не металл (ложное основание), а сплав, а значит и не химический элемент (ложный вывод). Как видим, перед нами не эквивокация, а паралогизм ложного основания. Вывод напрашивается сам: ловушки языка должен рассматривать языковед, а не философ.
• 3. Открытие и разработка бесперспективных, тупиковых направлений, в частности рассмотрение речевых актов как языковых структур, якобы значимых для процесса аргументации^[4][5]. Сторонники этой научной парадигмы, на западе именуемой прагмадиалектикой [англ, pragmadialectics], полагают, что «аргументация — это речевой акт, состоящий из ряда высказываний [курсив наш. —В. М.], которые предназначены для того, чтобы обосновать или опровергнуть выраженное мнение, и направлены на то, чтобы обосновать или опровергнуть выраженное мнение, убедить в приемлемости этого выраженного мнении»^[6]. Как известно, речевой акт представляет собой отдельное высказывание, а не «ряд высказываний», аргументация же является слишком сложной логической, психологической и речевой процедурой, чтобы сводить ее только к речи и тем более лишь к отдельному речевому акту. Думается, что попытка свести теорию аргументации к теории речевых актов (речевой прагматике) является упрощением проблемы, а потому такая попытка заранее обречена на неудачу.

Наиболее перспективным направлением в изучении взаимоотнешений между языком и процессом убеждения представляется выявление и изучение тех речевых фигур, которые оказываются более или менее значимы для данного процесса. Как известно, первые фигуры были открыты и описаны софистами. Целый ряд приемов выразительной речи, обнаруженных древнегреческим философом-софистом Горгием Леонтинским (ок. 483—375 до н. э.), прежде всего антитеза, градация, гипербола, риторический вопрос и амплификация, в частности фигуры повтора: анафора, полисиндетон, асиндетон, параллелизм, изоколон, аллитерация, ритм как украшение прозаической речи, парономасия, гомеотелевтон¹ и др., именуются, по имени своего первооткрывателя, Горгиевыми фигурами [англ. Gorgianfigures, нем. Gorgianischen Figuren, франц. figures gorgianiques]. Античный философ пишет:

Он первый стал употреблять тропы, метафоры, аллегории, превратное соединение слов, применение слов в несобственном смысле, инверсии, удвоения, повторения, апострофы и парисосы. Все эти приемы в то время вследствие новизны их имели успех у слушателей.

Филострат. Жизнь софистов Софисты же стали первыми применять в качестве уловок двусмысленность выражений, многозначность слов и приемы языковой игры, а также использовать к своей выгоде речевые промахи противников^[7][8]. Между тем в современных риториках изучение эристически значимых языковых приемов сводится либо к нулю, либо, в лучшем случае, к нескольким произвольно избранным единицам. Так называемый риторический треугольник [англ, rhetorical triangle, persuasive triad] включает, по идее Горгия Леонтинского, логос (апелляцию ad гет, т. е. логическую аргументацию), пафос (апелляцию ad hominem, т. е. психологической воздействие) и этос (облик оратора как составляющую риторического воздействия)^[9], собственно же языковая компонента эристики остается de facto за пределами изучения и преподавания.

В этой связи очень верной и значимой представляется нам высказываемая некоторыми специалистами мысль о том, что составной частью современной риторической теории должны стать выявление и систематизация всех значимых для аргументации фигур речи¹. Считается, что данная идея легла в основу так называемой новой риторики, или неориторики — направления, открытого в конце пятидесятых годов прошлого века известным бельгийским философом Хеймом Перельманом и его коллегой Люси Олбрехт-Тытекой^[10][11].

Однако достаточно ознакомиться со старинными риторическими трактатами, чтобы убедиться в том, что эта мысль так же стара, как и сама риторика. Новым здесь является лишь название направления, поскольку еще античные ученые придавали языковой составляющей эристики самое серьезное значение.

Представители как «новой», так и классической риторики в выборе фигур для анализа исходят из того, что если данная фигура присутствует в ораторской речи или аргументативном дискурсе, то она по определению является эристически значимой. К примеру, в «Классической риторике» Эдварда Корбетта и Роберта Коннорза^[12], в которой ощущается заметное влияние концепции X. Перельмана, к анализу оказались привлечены многие выразительные средства и фигуры, не имеющие аргументативной и эристической значимости, в частности антитеза^[13], параллелизм, перифраза, ассонанс, аллитерация, парономасия, полиптот («корневой повтор»), асиндетон, антономасия, различные типы метаплазмов (антистекон: замена звука, аферезис: сокращение слова за счет начальной части, апокопа: сокращение слова за счет концовки), брахилогия («краткоречие»), олицетворение и др. Такой подход к составлению выборки эристически значимых фигур не представляется логичным. Здесь, на наш взгляд, следует разделить и в аналитических целях противопоставить два аспекта текста: 1) стилистический; 2) эристический. Стилистическая украшенность и выразительность аргументативного дискурса, красноречие оратора не обязательно напрямую связаны с убедительностью.

Напомним, что третий канон классической риторики, элокуция 0elocutio) традиционно предполагает лексико-синтаксическое построение речи, а также ее украшение (decorum, ornamenta) посредством тропов и фигур. Если использовать современную систему понятий, то украшение должно перейти в ведение стилистики и относиться к выразительности речи, красноречию (то есть к стилю), а не к ее убедительности. Тем не менее как в отечественной, так и в зарубежной риторике понятия украшения и стиля продолжают под давлением тысячелетней традиции относить к третьему канону риторики. Следствием этого становится смешение и неразличение категорий классической риторики и аналитической стилистики (= стилистики ресурсов).

• [1] LakoffG. Talking power. The politics of language. New York, 1990. P. 74.
• [2] Mayer R. How to win any argument: without raising your woice, losing your cool, orcoming to blows. Career Press, 2005. P. 34.
• [3] См., к примеру, параграф «Logic and language» в кн.: Shaw Ch. G. Logic and theory inpractice. Kessinger Publishing, 2005. P. 2—3.
• [4] Ивин А. А. Риторика: искусство убеждать. М., 2002. С. 185—212.
• [5] В частности: Eemeren F. Я, Grootendorst R. Speech acts in argumentative discussions. Dordrecht, 1984. Перевод: Еемерен Ф. X., Гроотендорст Р. Речевые акты в аргументатив-ных дискуссиях. СПб., 1994.
• [6] Еемерен Ф. X., Гроотендорст Р. Речевые акты в аргументативных дискуссиях. С. 24.
• [7] Anderson R. Glossary of Greek rhetorical terms connected to methods of argumentation, figures and tropes from Anaximenes to Quintilian. Contributions to Biblical exegesis andtheology. Leuven, 2000. P. 127—128.
• [8] Shaiv Ch. G. Logic and theory in practice. Kessinger Publishing, 2005. P. 202.
• [9] Например: McComiskey B. Gorgias and the new sophistic rhetoric. Southern IllinoisUniversity, 2002. P. 34 и 47.
• [10] Encyclopedia of rhetoric / ed. Th. О. Sloane. Oxford Univ. Press, 2001. P. 136.
• [11] Perelman Ch., Olbrechts-Tyteca L. Traite de l’argumentation: La nouvelle rhetorique. Paris, 1958. При ссылке на данную работу принято называть лишь имя первого из ее авторов. Высказывается мнение, что Л. Олбрехт-Тытека в разработке теретической концепцииданной монографии участия не принимала (Fundamentals of argumentation theory. Ahandbook of historical backgrounds and contemporary developments / ed. F. H. van Eemeren, R. Grootendorst & F. S. Henkemans. New Jersey, 1996. P. 93).
• [12] Cm.: Corbett E. P. J., Connors R. J. Classical rhetoric for the modern student. 4th ed. Oxford Univ. Press, 1998.
• [13] В качестве примера антитезы авторы приводят следующую фразу: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спросите лучше, что вы можете сделатьдля вашей страны» (с. 467). Это, конечно же, не антитеза, а хиазм. В отличие от антитезы, хиазм имеет эристическую силу.