Аллегория. 
Риторика и теория аргументации

Первоначально под аллегорией принято было понимать любой перенос, используемый для усиления публичной речи [ср. греч. aXXqyopia ‘иносказание' < alloc, ‘другой' + ayopsiv ‘говорить, выступать перед людьми' < dyopa ‘форум, площадь'], любой перенос (тролсх;, tropus), любое «изменение (permutatio)» смысла, любой его «поворот (тролсх;, inversio)», т. е. «троп, который одно показывает, иное же означает»^[1], именно к этому пониманию восходит термин иносказание [калька лат. alieniloquium].

Широкое понимание аллегории практикуется и в научной литературе Нового времени: «Автор аллегоричен, когда ясно, что он говорит: „под этим я также подразумеваю и другое (alios)“»^[2]; «Термин аллегория означает способ выражения, т. е. демонстрацию одного предмета и подразумевание иного»^[3].

Подобные дефиниции характерны для старинных латиноязычных трактатов, например Беды Достопочтенного (673—735): «Аллегория есть троп, которым обозначается не то, о чем говорится»^[4]; Исидора Севильского (560—636): «Аллегория есть иносказание. Одно выражает, другое же подразумевает»¹.

В трактате Сервия Доната (IV в. н. э.) читаем: «Аллегория есть троп, который одно говорит, а иное обозначает, например: Время настало коней запотевшие шеи распрячь, т. е. ‘песню окончить' [приведена незамкнутая развернутая метафора. — В. М.]. Виды аллегории различны, из них главнейших семь: ирония, антифразис, энигма, хариентизм, паремия, сарказм, астеизм»^[5][6].

Еще Квинтилиан высказал сомнение в том, что такие средства, как сарказм, астеизм, антифразис и паремия являются видами аллегории, ср.:

«Есть, однако, и те, кто говорит, что эти средства суть не виды аллегории, а тропы, подкрепляя свое мнение тем весомым аргументом, что аллегория чрезвычайно темна, в то время как все эти средства ясно выражают то, что мы имеем в виду. К этому можно добавить то соображение, что данные средства не являются видами аллегории таким же образом, как видами дерева являются сосна, олива и кипарис, ибо род не обладает особенностями, которые присущи видам, аллегория же такой особенностью обладает (например, свойством неясности. — В. М.)»^[7].

С течением времени данное понятие (аллегория in genere ‘в широком смысле') сужалось. В «Риторике к Гереннию» читаем: «Permutatio, est oratio aliud verbis, aliud sententia demonstrans» ‘Аллегория есть речь, которая словами одно, смыслом же другое выражает'. Анонимный автор рассматривает три вида аллегории: развернутую метафору, метафорическое использование имени собственного в значении нарицательного (т. е. pronominatio, или фоссианову антономасию) и антифразис^[8]. Квинтилиан, анализируя аллегорию, называет уже только два ее вида — антифразис и развернутую метафору: «АХА-руорга же, которая сна латынь> как invercio переводится, либо указывает на одно в словах, а на другое в значении, либо на нечто противоположное. Первый тип обычно производится путем развертывания метафор»^[9].

Аллегорию в современном понимании данного термина (аллегорию ex simili ‘по сходству') определим как развернутую незамкнутую метафору, применяемую в целях разъяснения или наставления. Использовать аллегорию как риторический прием должны уметь оратор, учитель, проповедник. Пример современной политической аллегории:

Старый медведь помер. Оставшийся хозяином в лесу медвежонок был еще мал и поэтому многие звери почувствовали вольницу. Хряк, козел и плескавшиеся в речке шпроты в полный голос перемывали покойному кости, не забывая о наследнике. Из соседнего леса задумчиво щурился полосатый тигр — в отличие от остальных он хорошо помнил старую заварушку со стаей волков, в которой ему повезло оказаться с медведем и посмотреть косолапого в деле. И он понимал, что не просто так теперешний волк старается не портить с медведем отношения. С другой стороны, медвежонок еще маловат, а лес у него велик, ой велик. Поэтому козлу, хряку и шпротам он на всякий случай дружелюбно пообещал свое покровительство, в обмен на травлю медвежонка — нехай сидит в берлоге и не высовывается. Те, поняв это по-своему, обнаглели вконец и подняли в лесу такой визг о задавленных и съеденных медведем собратьях и порченой малине, что уши закладывало иногда даже у тигра. Плюс не особо успешная возня медвежонка с горным шакалом, в которой тот победил еле-еле, и то по очкам, добавляло крикунам храбрости. И если хряк по причине природной лени повизгивал только за компанию, а шпроты булькали меж собой, и из-под воды их особо слышно не было, то козел, в силу горячего темперамента, возбужденно тряс рогами и во всеуслышание грозился медведя забодать.

Политическая сказка С тем, чтобы пояснить номинативный механизм данной фигуры, сопоставим устройство метафоры замкнутой и незамкнутой. Первая включает два компонента: слово-носитель метафоры и ключевое («отгадочное») слово — элемент контекста, дающий возможность «разгадать» метафору. К примеру, слово болото обретает метафорическое значение ‘порицаемый образ жизни' в словосочетаниях типа болото мещанства, болото обывательщины, болото пьянства, в которых роль ключевых играют слова мещанство, обывательщина и пьянство. В советские времена данная метафора функционировала как политическая: болото троцкизма, болото оппортунизма. В брошюре И. В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» (М., 1950. С. 33) читаем: «Отрывая мышление от языка и „освободив“ его от языковой „природной материи“, Н. Я. Марр попадает в болото идеализма». Отсутствие «отгадок» превращает слово болото в незамкнутую метафору, развертывание — в аллегорию:

Дружки-приятели водились у Федота, Они и завели товарища в болото.

Он, говорят, идти за ними не хотел, Да отказаться не посмел…

Как начали дружки тонуть Поодиночке, Стал прыгать наш Федот от кочки и до кочки, И, наконец, допрыгался до точки:

Ему уже ни охнуть, ни вздохнуть — Засасывает гниль и тянет вниз Федота. Федот идет ко дну. Федоту жить охота! Пастух, что в тех местах в то утро стадо пас, Трясину обходил — искал в лесу ягненка. Вдруг видит: человек в гнилой воде завяз,

На убыль у него уже идет силенка!

Чтоб жизнь свою от гибели спасти, Карабкается он из тухлой, ржавой жижи К сухому берегу все ближе, ближе, ближе, За все, что под рукой, хватаясь по пути…

— Держись, Федот! — тут закричал Пастух И протянул ему свою пастушью палку. Собрал Федот последний дух, Собрал Федот всю волю, всю смекалку И выбрался на берег чуть живой, Едва не поплатившись головой За всех своих дружков и за характер свой.

'k'k'k

Когда тебя дружки в болото волокут, Мозгами шевельнуть не посчитай за труд!

Многочленная развернутая незамкнутая метафора, лежащая в основе приведенной басни С. Михалкова, опирается на слова тематического ряда «Болото» (кочки, гнилъ, трясина и др.). Отсутствие слов-отгадок делает аллегорию применимой ко многим жизненным ситуациям. Рассмотренные нами контекстуальные типы метафор были описаны еще Аристотелем, ср.: «Называя щит фиалом Ареса, а лук — бесструнной лирой, мы употребляем метафору непростую, называя же лук лирой или щит фиалом [курсив наш. — В. М.], мы используем метафору простую»^[10].

Значимым параметром рассмотрения развернутой метафоры, а значит, и аллегории представляется логическая последовательность ее компонентов. С этой точки зрения метафорическую цепочку составляют две части: 1) исходная метафора; 2) метафорическая развертка. Создание аллегории происходит в результате развертывания незамкнутой исходной метафоры. Такой исходной метафорой в приведенной выше басне является слово болото, его смысл стал ведущим тематическим мотивом текста.

Еще М. Т. Цицерон указал на то, что «всякая метафора, по крайней мере примененная правильно, обращается непосредственно к внешним чувствам, а особенно к зрению [курсив наш. —В. М.], чувству наиболее обостренному»¹. А. А. Реформатский отмечает, что «метафорический перенос основан на сходстве материальной характеристики: на цвете, форме, характере „зримых“ движений, т. е. на совокупности непосредственно воспринимаемых органами чувств (особенно зрения) [курсив наш. — В. М.] сходств того, с чего переносится название, на то, куда это название переносится»^[11][12][13]. Басня С. Михалкова является наглядным представлением софизма скользкой дорожки.

Дефиниции аллегории, используемые в научной литературе, не отличаются точностью. Восходящее к античности типовое определение аллегории как «развернутой и непрерывной метафоры»^[14] не может быть принято, поскольку в нем не учитываются контекстуальный и функциональный критерии. Продемонстрируем важность этих критериев на следующих двух примерах:

• 1. Но не боюсь смотреть в упор, В душе — безумность и беспечность! Там вихрем разметен костер, Но искры улетели в вечность… Эти строки А. Блока содержат развернутую незамкнутую метафору, однако она не обладает статусом аллегории, поскольку использована не в дидактической функции.
• 2. Парадом развернув моих страниц войска, я прохожу по строчечному фронту (В. Маяковский). Фраза построена на развернутой метафоре, однако эта метафора не является аллегорией, поскольку она, во-первых, замкнута и потому однозначна, во-вторых, не имеет дидактической направленности. Заметим, что в специальной литературе понятие аллегории регулярно применяется к развернутым замкнутым метафорам. Традиция такого, слишком широкого понимания аллегории восходит к античности. В трактате Квинтилиана «Наставление оратору» читаем: «Аллегории редко охватывают всю речь: многие смешаны с открытой «¹. Аллегорию без пояснения «открытой речью» именуют полной (allegoria tota), поясненную — неполной, или смешанной (allegoria commixta)^[15][16]. Г. Лаусберг, поясняя различие между этими двумя типами, в качестве примера неполной аллегории приводит следующую фразу из речи Цицерона «De domo sua» ‘О своем доме':

«Если штурвал сената бросите, народ римский с корабля низвергнется, и парусами тугими править будет пиратский капитан со своими грязными приспешниками»^[17].

Думается, что данная развернутая метафора является: а) скорее изобразительной, чем пояснительной или дидактической; б) замкнутой (штурвал сената), т. е. теряет свойства намека и фигуры двусмысленной речи, утрачивает необходимость в интерпретации, а значит, и основные, системообразующие параметры аллегории sensu stricto.

Старинное понимание аллегории как метафоры, проявляющейся «не в слове, но в сентенции» [курсив наш. —В. М.]^[18], приводит к осознанию двух важных фактов: 1) в формальном отношении аллегория представляет собой повествовательный текст, нарратив (ср. лат. паггаге ‘рассказывать'), т. е. определенную сюжетную структуру; 2) если простая метафора является знаком и элементом языка как системы, то аллегория представляет собой не метафорический знак, а метафорическое повествование и принадлежит сфере речи.

Традиционное определение аллегории как развернутой метафоры, используемой с целью пояснения^[19], также не представляется полным, поскольку в нем отсутствует указание на незамкнутость метафоры, лежащей в основе аллегории. В широком научном обиходе понятие незамкнутой метафоры осталось невостребованным, отсюда неточности в определении аллегории.

При отсутствии указаний и на развернутый характер, и на функцию аллегория отождествляется с любой незамкнутой метафорой. К примеру, классик французской филологии Пьер Фонтанье два столетия назад так определил эту фигуру: «Двусмысленное выражение, в котором взаимодействуют буквальный и абстрактный смыслы и посредством которого представляется одна мысль под видом другой с тем, чтобы сделать последнюю более эмоциональной и яркой по сравнению с прямым ее выражением»¹. В одном из современных пособий по стилистике читаем: «Аллегорический смысл могут получать иносказательные выражения: пришла осень может означать „наступила старость“, замело снегом дороги — „к прошлому нет возврата“, пусть всегда будет солнце — „пусть неизменным будет счастье“ и т. д.»^[20][21]. Данные выражения не имеют аллегорического (иносказательного) смысла, поскольку не обладают ни текстовым статусом, ни дидактической направленностью. Английский филолог справедливо сетует: «Термин аллегория настолько безграничен (vast) в своих возможных приложениях, что это может привести в отчаяние (despair)», далее определяя аллегорию как «работу воображения, использующего повествовательные элементы, которые связны и интересны сами по себе, но из которых естественно возникают переносные значения (a work of imagination employing narrative elements which are coherent and interesting in their own right but from which transferred meanings naturally arise)»^[22]. Как «речь, содержащую, кроме прямого, еще косвенный, переносный смысл», определяет аллегорию В. И. Даль^[23]. Современный французский ученый как бы вторит Далю, определяя аллегорию как «систему, объединяющую два мира (ип systeme de relations entre deux mondes)»^[24]. Однако в таком определении аллегория отождествима с любым переносом.

Нам представляется, что адекватное определение аллегории должно основываться на трех параметрах: 1) формальном (развернутость в повествовательный текст), 2) контекстуальном (незамкнутость) и 3) функциональном (дидактическая направленность)^[25].

Содержательная особенность аллегории состоит в том, что она, «подобно Янусу, имеет два лица: ложное и настоящее»^[26], поэтому аллегорию именуют «фигурой притворства» (the figure of false semblance)^[27]. Когнитивная сила метафоры, равно как лежащего в ее основе сравнения, состоит в том, что она «incerta certis probet» ‘неизвестное поясняет через известное'¹. С данной особенностью метафоры связана одна из основных ее функций — пояснительная. Аллегория как тип метафоры традиционно используется как прием пояснения; считается, что ее цель — «намекнуть на суть неизвестного», сделать его «доступным для понимания людей»^[28][29]. Содержание аллегории включает:

• 1. Поверхностный, «ложно основной»^[30], или буквальный план повествования, представленный прямыми значениями слов метафорической цепочки (sensus literalis). Буквальный план удачной аллегории вполне самодостаточен: «в аллегорическом произведении аллегория может быть благополучно проигнорирована (the allegory may be safely ignored in an allegorical poem)»^[31] — например, в детском восприятии.
• 2. Основной, иносказательный план, т. е. смысл произведения, его идею — наставление, поучение, предупреждение (sensus allegoricus, sensus spiritualis).

Ценность буквального плана аллегории состоит в том, что он служит опредмечиванию абстрактной идеи, т. е. представлению ее в виде зримого, визуально воспринимаемого объекта. Так, аллегория, лежащая в основе притчи о сеятеле, опредмечивает мысль о том, что не каждому дано понять слова истины; первый план «есть только художественная иллюстрация [курсив наш. — В. М.] к идее, отнюдь не художественной», он «никогда не принимается всерьез и никогда не имеет самостоятельного значения»^[32]. Еще Л. С. Выготский подметил, что «одной из важнейших причин, заставивших поэтов прибегать в басне к изображению животных и неодушевленных предметов», является возможность «изолировать и сконцентрировать один какой-нибудь аффективный момент в таком условном герое»^[33]. Ричард Суинборн пишет: «Парабола может быть сыграна (например, в литургии), и моральное наставление будет воспринято через конкретный пример»^[34]. Сила аллегории состоит в том, что она действительно представляет собой театрализованное действие, в котором есть актеры, маски и скрытый за масками («личинами») и театральными костюмами истинный смысл. Об основном, подразумеваемом плане аллегории можно только догадываться, поэтому она может быть использована как прием эзопова языка. В 59 г. до н. э., во время изгнания в Фессалонику, Цицерон пишет Аттику, одному из своих друзей:

«О политической ситуации я скажу немного. Я в ужасе оттого, что даже бумага может предать нас. Поэтому в дальнейшем, если я буду иметь возможность писать тебе, то буду затемнять смысл моих слов аллегориями».

Осмысление аллегории предполагает мысленный переход от первого ее плана ко второму, т. е. интерпретацию (аллегорезис, applicatio). В том, что такая интерпретация порой представляет собой значительные трудности, убеждает анализ слов, связанных с тематической сферой иносказания. В словаре Д. Н. Ушакова одно из значений слова аллегория трактуется как «туманная, непонятная речь, нелепость (просторен.)», ср.: А ведь долго крепился давеча в трактире, заламливая такие аллегории и екивоки, что, кажись, век бы не добился толку (Н. В. Гоголь. Ревизор); Ты мне аллегорий не разводи, а говори прямо¹. Старинный синоним термина аллегория, зафиксированный в словаре В. И. Даля — околица, т. е. окольная, «околесная» речь, ср. у М. Фасмера: «околесина „колея на повороте“, околесица, околесить „нести вздор, говорить вокруг да около“, первонач. „объезжать“. От ои колесо»^[35][36]. Переносное значение латинского термина alieniloquium (иносказание, аллегория) — ‘бредовая речь'. Данное значение отражает народное восприятие этой фигуры. Считается, что «аллегорический образ всегда требует интерпретации»; последняя «является необходимой частью аллегории» и «без нее аллегория — непонятный знак»^[37], «выражающий скрытое моральное значение»^[38]. Интерпретацию автор нередко производит сам. А. А. Потебня отмечает, что «роль басни есть роль синтетическая, — она способствует нам добывать обобщения»^[39]. Такое обобщение обычно заложено в истолковании (так называемой «морали»), что наблюдаем, например, в апологе (краткой басне) И. Дмитриева «Репейник и Фиалка»:

Между репейником и розовым кустом Фиалочка себя от зависти скрывала;

Безвестною была, но горестей не знала. —

Тот счастлив, кто своим доволен уголком.

Деметрий Фалерский (ок. 355—283 до н. э.), в трактате которого появляется первая фиксация термина аллегория^[40], противопоставляя речь прикрытую и открытую при выражении угрозы, отмечает:

«Аллегория представляет собою речь прикрытую [здесь и далее курсив наш. — В. М.], а все, что заключает в себе темный намек, возбуждает гораздо больше ужаса и всяких догадок среди разных. С другой стороны, то, что выражено ясно и открыто, достойно лишь презрения, подобно человеку без одежды»¹.

В этой связи интерпретацию аллегории автор иногда предоставляет читателю. В данном случае интерпретация, как правило, бывает множественной: Сеятель вышел сеять зерно. —> Сеятель вышел сеять зерно веры (истины, любви к ближнему, гуманизма, надежды, знаний, etc.)^{[41][42][43][44]}. Аллегорию с отсутствующим истолкованием («моралью») называют энйгмой [греч. атура ‘загадка'].

На энигме основаны многие пословицы (Нашла коса на камень, Два медведя в одной берлоге не уживутся) и притчи, последняя представляет собою основной аллегорический жанр, поэтому аллегорию иногда именуют параболой [греч. ларсфсАг| ‘сравнение, образ, подобие, аллегорический рассказ, притча' < лара (За^о) ‘сопоставлять, сравнивать', букв, ‘класть рядом']:

⁴Когда же собралось множество народа, и из всех городов жители сходились к Нему, Он начал говорить притчею:^[45]вышел сеятель сеять семя свое, и когда он сеял, иное упало при дороге и было потоптано, и птицы небесные поклевали его;^[46]а иное упало на камень и, взойдя, засохло, потому что не имело влаги;^[47]а иное упало между тернием, и выросло терние и заглушило его;^[48]а иное упало на добрую землю и, взойдя, принесло плод сторичный. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!

Евангелие от Луки, 8:4—8.

Как видим, при речевом воплощении аллегория приняла форму нарративного текста, принадлежащего жанру притчи. Развернутая незамкнутая метафора, лежащая в основе данной притчи, представлена лексикой тематического ряда «Посев» (семя, сеятель, сеять, взойти, etc.), исходная метафора — семя.

При истолковании библейских аллегорий издавна используется катехизис [греч. катцкцоц ‘поучение, наставление' < катцквтш ‘наставлять'] — речевой жанр, основанный на вопросно-ответной схеме пояснения. Приведем пояснение известной притчи, ставшей «символом посева-проповеди»¹:

Господь поучает нас этой притчею тому, что многие слушают слово Божие, но не понимают и исполняют заповеди Христовы.

Кто есть Сеятель? — Сын Божий, Иисус Христос.

Что означает семя? — Слово Божие.

Что означают места, куда падает семя? — Означают сердца человеческие.

Что означает место при пути? — Означает людей рассеянных, которые слушают слово Божие одними ушами, без участия сердца.

Что означают птицы? — Означают сатану и все искушения, которыми он старается заглушить действие слова Божия в сердцах наших.

Что означает каменистое место? — Означает людей малодушных, которые при благоприятных обстоятельствах с радостью слушают слово Божие и исполняют его; а в случае неудач и бедствий перестают слушать слово Божие, впадают в уныние и ропщут на Бога.

А терние, заглушающее семя, кого означает? — Оно означает людей, слишком преданных заботам мирским: заботы мирские и прелесть богатства заглушают в них действие слова Божия.

Что означает земля добрая? — Означает людей истинно верующих, которые постоянно слушают слово Божие со вниманием, благоговением и молитвою; и не только слушают, но и исполняют его.

Что значит плод? — Добрые дела, которыми сопровождается слушание слова Божия.

Что значит в этой притче: сто, шестьдесят, тридцать крат? — Это значит то, что и из истинно верующих и постоянно слушающих слово Божие одни совершают более добрых дел, другие менее.

Из всего этого следует, что мы должны тщательно себя испытывать, чтобы узнать, к какому разряду принадлежат наши сердца, — должны просить благодатной помощи, чтобы доброе семя глубоко вкоренилось в наших сердцах.

Притчи Христовы с толкованиями В форме катехизиса излагается начальный курс христианского богословия, отсюда — использование термина катехизис и для обозначения такого курса.

Отсутствие тезиса (= морали) сближает энигму с энтимемой. Смысл энигмы (тезис, мораль) скрывается за внутренней формой текста, поэтому не только смысл притчи, но и «пословичный смысл иногда бывает темен»^[49][50], энигма же определяется как «загадка, которую нужно раскрыть»^[51]. Трифон Александрийский (I в. до н. э.) понимает под энигмой аллегорию с затемненным смыслом¹, св. Августин (354—430) также определяет энигму как «темную аллегорию (obscura allegoria)»^[52][53]. Приведем определение Квинтилиана: «Аллегория, смысл которой неясен (quae est obscurior), называется энигмой»^[54]. Современный французский филолог оценивает энигму как «плохо функционирующую аллегорию {une allegorie qui fonctionne mal)», дающую нам радость удивления, радость интеллектуальной игры и радость открытия^[55].

Сфера действия энигмы, как и любой энтимемы, ограничена теми, «кто имеет уши слышать», для иных же требует истолкования. Первоначально энигмы представляли собой загадки, используемые ради забавы на древнегреческих симпозиумах [греч. аищгоаюу, сгицттота ‘попойка', букв, ‘совместное распитие', ср. спщлбтту; ‘собутыльник']. При этом «отгадавший энигму получал в подарок сладости, а не справившийся должен был выпить чашу морской воды»^[56]. Пример такой ‘энигмы: «Mater те genuit, eadem тох gignitur ex те?»^[57] ‘Кто та мать, которая меня родила и родилась из меня же?'^[58]. Как видим, данная энигма основана на незамкнутой метафоре.

• [1] Probi Donati Servii qui feruntur de arte grammatica libri // Grammatici latini / Ex rec.H. Keilii. Vol. IV. Lipsiae, 1864. P. 401.
• [2] Frye N. Anatomy of criticism. Four essays. Toronto, 2006. P. 83, cf.: «А writer is beingallegorical whenever it is clear that he is saying ‘by this I also (alios) mean that.' If this seemsto be done continuously, we may say, cautiously, that what he is writing ‘is' an allegory».
• [3] Machosky B. Structures of appearing. Allegory and the work of literature. New York, 2013. P. 1: «[T]he term allegory refers to a way of saying or showing one thing and meaninganother»; cf.: Tambling J. Allegory. Abington & New York, 2010. P. 6; Fetcher A. Allegory. The theory of a symbolic mode. New York, 1964. P. 2; Lowth R. De sacra poesi Hebraeorumpraelectiones academicae. Oxonii, 1753. P. 87.
• [4] Bedae Venerabilis De schematibus et tropis // Rhetores latini minores / ed. K. Halm. Lipsiae, 1863. P. 615, cf.: «Allegoria est tropus, quo aliud significatur quam dicitur».
• [5] Isidori Hispalensis Etymologiarum. Lipsiae, 1833. P. 59, cf. latine: «Allegoria estalieniloquium. Aliud enim sonat, aliud intelligitur».
• [6] Probi Donati Servii De arte grammatica. Lipsiae, 1864. P. 401, cf.: «Allegoria est tropus, quo aliud significatur quam dicitur, ut et iam tempus equum fumantia solvere colla, hocest ‘carmen finire'. huius species multae sunt, ex quibus eminent septem, ironia antiphrasisaenigma charientismos paroemia sarcasmos astismos».
• [7] M. Fabii Quintiliani Institutionis oratoriae libri duodecim. Vol. II. Lipsiae, 1854.P. 83. Cf. latine: «Sunt etiam, qui haec non species allegoriaesed ipsa tropos dicant; acriquidem ratione, quod ilia obscurior sit, in his omnibus aperte appareat, quid velimus. Cuiaccedit hoc quoque, quod genus, cum dividitur in species, nihil habet proprium, ut arborpinus et olea et cupressus, et ipsius per se nulla proprietas; allegoria vero habet aliquidproprium»
• [8] Rhetoricorum ad Herennium libri quatuor. Lugduni, 1588. P. 139—140.
• [9] М. Fabii Quintiliani Institutionis oratoriae libri duodecim. Vol. II. Lipsiae, 1854. P. 81.Cf. latine: «At <�Ш.г|уор{а, quam inversionem interpretantur, aut aliud verbis aliud sensuostendit aut etiam contrarium. Prius fit genus plerumque continuatis tanslationibus…»
• [10] Aristotelis De rhetorica libri tres. Oxonii, 1826. P. 189—190, cf. graece: «olov, ‘f|doni<;,' (papev, ‘ecm (pia>] 'Apeo
• [11] О ср.: ПотебняА. А. Теоретическая поэтика. М., 1990 [1905]. С. 238; Левин Ю. И. Структура русской метафоры // Учен. зап. Тартус. гос. ун-та. 1965. Т. 181 (2). С. 293—299.
• [12] Цицерон М. Т. Об ораторе // Античные теории языка и стиля. СПб., 1996. С. 230.
• [13] Реформатский А. А.

  Введение

  в языковедение. М., 1996. С. 84 (1-е изд. — 1947 г.).

• [14] Cf.: Puttenham G. The arte of English poesie. Kentucky Univ. Press, 1988. P. 156; duMarsais C. Traite des tropes. Paris, 1977. P. 129 («u/те metaphore continuee»); Bullinger E. W. Figures of speech used in the bible. London, 1898. P. 748, etc.
• [15] М. Fabii Quintiliani. Institutionis oratoriae libri duodecim. Vol. II. Lipsiae, 1854. P. 82.Cf. latine: «Habet usum tabs allegoriae frequenter oratio sed raro totius; plerumque apertispermixta est».
• [16] С данной концепцией вполне согласуется распространенное мнение о том, чтосуществуют «формы письма, более либо менее „аллегорические“» (Tambling J. Allegory. Abington & New York, 2010. P. 2).
• [17] Lausberg H. Handbook of literary rhetoric. Leiden, 1998. P. 400. Cf.: «[C]um senatum agubernaculis deiecisses, populum e navi exturbasses, ipse archipirata cum grege praedonumimpurissimo plenissimis velis navigares».
• [18] Rhetorices elementa Philippo Melanchthone autore. Luguduni, 1539. P. 74, cf.: «<�Ш.г|уор1аnon est in verbo, sed in sententia».
• [19] Например: Corbett E. Classical rhetoric for the modern student. New York, 1971. P. 479;Vandendorpe Ch. Allegorie et interpretation // Poetique. Vol. 117. 1999. P. 76.
• [20] FontanierP. Figures du discourse. Paris, 1830. P. 114: «Proposition a double sens, a senslitteral et a sens spirituel tout ensemble, par laquelle on presente une репзёе sous 1'imaged'une autre pensee, propre a la rendre plus sensible et plus frappante que si elle etait presenteedirectement».
• [21] Голуб И. Б. Стилистика русского языка. М., 1997. С. 136.
• [22] Lawlor J. Piers Plowman. An essay in criticism. London, 1962. P. 240 & 241.
• [23] Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 2. М., 1994.С. 46.
• [24] Morier Н. Dictionnaire de poetique et de rhetorique. Paris, 1981. P. 69.
• [25] См.: Москвин В. П. К определению понятия «аллегория» // Русская речь.2006. № 4. С. 45—56.
• [26] Shelley Р. В. Defence of poetry. Part first // The Bodleian Shelley manuscripts. A facsimileedition, XX. New York & London, 1994. P. 23.
• [27] Puttenham G. The arte of English poesie. Kentucky Univ. Press, 1988. P. 197.
• [28] М. Fabii Quintiliani Institutionis oratoriae libri duodecim. Vol. II. Lipsiae, 1854. P. 32.
• [29] Ousby I. The Cambridge guide to literature in English. 2nd ed. Cambridge & New York, 1988. P. 20.
• [30] Шимкевич К. Роль уподобления в строении лирической темы // Поэтика. Вып. 2. Л., 1927. С. 54.
• [31] McLane Р. Е. Spenser’s Shepheardes calender. A study in Elizabethan allegory. Univ. ofNotre Dame Press, 1961. P. 304.
• [32] Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 136 и 138.
• [33] Выготский Л. С. Психология искусства: Анализ эстетической реакции. М., 1997.С. 122.
• [34] Swinburne R. Revelation: from metaphor to analogy. Oxford, 1992. P. 1.
• [35] Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова: в 4 т. Т. 1. М., 1994.С. 27.
• [36] Фасмер М. Этимология, словарь рус. языка: в 4 т. Т. 3. М., 1987. С. 129.
• [37] Никитина С. Е., Васильева Н. В. Экспериментальный системный толковый словарьстилистических терминов. М., 1996. С. 34.
• [38] Geniusas A. A Digest of style. Riga, 1972. P. 22.
• [39] Потебня А. А. Теоретическая поэтика. M., 1990. С. 90.
• [40] Как известно, вопрос об авторстве и датировании данного трактата остаетсяоткрытым.
• [41] Дгцагррюи ФсЛг|рвсо<; Itepf 'Eppr]veia<;. Glasguae, 1743. Р. 74, cf. graece: «vuv 5e соолерauyicaXtippom тог Xoyou rrj aXXriyopia кгурграг лот yap то nnovootipevov (popepwrcpov, icai aXXoqska^Ei aXXo тг б бё оасрёс; rai (pavepov, KmaippoveioGai siKoq, шалер тотк; алобгбирёуогх;».
• [42] С учетом данного факта вряд ли можно принять безоговорочно ограничение алле
• [43] гории двумя значениями, ср.: «Die Allegorie ist also Text mit zwei Bedeutungen, eine Anders-
• [44] Rede» ‘Таким образом, аллегория представляет собой текст с двумя значениями, ино
• [45] сказание' (Kurz G. Metapher, Allegorie, Symbol. Aufl. 5. Gottingen, 2004. S. 33). Логичнее
• [46] полагать, что аллегорическая интерпретация «раскрывает множество смысловых уров
• [47] ней определенного текста» (Abrams М. Н., Harpham G. A glossary of literary terms. 11th ed.
• [48] Stamford, 2015. P. 183).
• [49] Лихачев Д. С. Историческая поэтика русской литературы. СПб., 1999. С. 151.
• [50] Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 3. М., 1994.С. 335.
• [51] Vandendorpe С. La lecture de l’enigme // Recherche. Vol. 1. 1998. № 2. P. 120.
• [52] Тpi3(pcovoq ITspi троясоу // Rhetores graeci / ed. L. Spengel. Vol. III. Lipsiae, 1856.P. 193. Cf.: «Siacpepei 8ё d^riyopi'aq, on f| pcv арсшрошш rj Xcqei rj Siavoia».
• [53] Aurelii Augustini De Trinitate // Sancti Aurelii Augustini Hipponensis episcopi Operum (Collectio selecta ss. Ecclesiae Patrum, 138) / ed. D. A. B. Caillau. Vol. VI. Parisiis, 1839. P. 57.Cp.: Susenbrotus J. Epitome troporum ac schematum et Grammaticorum & Rhetorume arterhetorica libri tres. Londini, 1576. F. 13.
• [54] M. Fabii Quintiliani Institutionis oratoriae libri duodecim. Vol. II. Lipsiae, 1854. P. 83.
• [55] Charles M. Menestrier C.-F.: Poetique de l’enigme // Poetique. Vol. 45. 1981. P. 51, 40et 48.
• [56] Pollux J. Onomasticon. Berolini, 1846. P. 254, cf. graece: «кш 6 psv Xvaac, yepaq ei%? KpecovTiva леркрорау, 6 8ё aSi) varf|Ga<; яотпрюу ёкяшГу».
• [57] Ответ: лед. — В. М.
• [58] Pompeii Commentum Artis Donati // Grammatici latini / ed. H. Keil. Vol. V. Lipsiae, 1868. P. 311.