Идейный мир. 
Анализ повести С. Кржижановского "Странствующее "Странно"

Авторская оценка просматривается в словах рассказчика: мне не нужно было, как вы это хорошо знаете, хлопотать о билетах и визах для того, чтобы превратиться в чужестранца и переехать из Санкт-Петербурга в Ленинград. Из комментариев к повести Вадима Перельмутера: Во «вступлении» к повести — два предварения: к путешествию в пространстве (первый абзац — о гипотетическом путешествии самого Пространства) и во времени, которым является первое семилетье революции, путь от Октябрьского переворота к переименованию Петербурга в Ленинград. Некоторая связь этих слов возникает со следующей репликой рассказчика: Но случалось иногда, что бациллы времени, выполнив свое назначение, не уступали места новым роям, прилетевшим им на смену, и продолжали паразитировать на мозге и мыслях человека, растравляя пустым жалом свои старые укусы. Этим несчастным плохо пришлось в дни недавней революции: в них не было… м-м… иммунитета времени.

Так же, по поводу системы авторских оценок Вадим Перельмутер в статье «Когда не хватает воздуха» пишет: В 1924 году Кржижановским написана повесть «Странствующее «Странно» «, в одном из эпизодов которой красные кровяные тельца восстают против нещадно, двадцать четыре часа в сутки эксплуатирующего их тела, громадного в сравнении с каждым отдельно взятым «пролетарием крови», но гибнущего, если, по словам поэта, «в партию сгрудились малые» и возвели революционные баррикады, то бишь устроили закупорку сосудов. Однако в едином своем порыве они не отдают себе отчета в том, что, отрекаясь, так сказать, от старого мира, разрушают и собственную среду обитания, неотвратимо погибают сами. Эта тема, в которой слышится отзвук широко рекламировавшихся в те годы опытов, проводимых в Институте крови, во главе которого стоял знаменитый революционер Богданов (сам вскоре погибший от сделанного на себе заведомо обреченного на неудачу опыта), меньше всего похожа на прорицание. Метафора недвусмысленна и не дает заблуждаться относительно авторской точки зрения.

А в статье «Прозёванный гений» по поводу того же эпизода в повести, следующее: «Писатель должен быть там, где его тема» , — скажет он двадцать лет спустя по отдаленно схожему поводу: отказываясь эвакуироваться из «раненой Москвы». Но это не спасло его ни от нищеты, ни от читательского вакуума. Ни от тоски по стране, которая на глазах переставала быть собою, отрекаясь от старого мира, отряхая со своих ног прах обственной истории, культуры, жизненного уклада, наконец, языка, вытесняемого безличным «новоязом» , — от тоски не по бывшей России, но той, какою могла — готовилась — она стать, когда бы не превратилась в громадный полигон для рокового исторического эксперимента. Он быстро разобрался в происходящем, понял, что угодил «с февралевой душой да в октябрьские дела». В 1924 году написана фантасмагория «Странствующее «Странно», в одном из эпизодов которой красные кровяные тельца, разагитированные микроскопически малым героем, затевают забастовку, требуя восьмичасового рабочего дня, дальше — больше: поднимают восстание против эксплуататора, строят баррикады и, закупорив таким образом кровеносную систему, погибают и сами — вместе со всем организмом. «Я наблюдаю, как будущее превращается в прошлое. Социализм планирует, расчерчивает будущее, как прошедшее» (С.Кржижановский. Записные тетради).

Учитывая вышеперечисленные авторские оценки, из двух комментариев главного персонажа к внесюжетным элементам, становится понятным авторский идеал. Например, его комментарий к рассказу червового короля: " …короли, еще королевствующие за пределами вашего бумажного царства, от дня к дню делаются все более и более плоскими, как и вы. Говорят, недалеко то время, когда королям из европейской колоды, привыкшим к забавной «игре в людей», придется превратиться из тех, которые играют, в тех, которыми играют. Я не язычник, но верю в Немезиду". И комментарий к рассказу кварцевого человечка: «…Я хочу быть там, где прошлое умеет превращаться в грядущее. Бежим. Бежим в вашу двудонную родину, в страну странствующих от дна к дну. Потому что я — человек без грядущего».

Художественная идея произведения заключается в пародии на теорию философа Владимира Соловьева. Он утверждал, что «смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма». Соловьев пишет: «То другое, которое должно освободить из оков эгоизма нашу индивидуальность, должно иметь соотношение со всею этою индивидуальностью, должно быть таким же реальным и конкретным, вполне объективным субъектом, как и мы сами, и вместе с тем должно во всем отличаться от нас, чтобы быть действительно другим. Тогда только эгоизм будет подорван и упразднен не в принципе только, а во всей своей конкретной действительности. Только при этом, так сказать химическом, соединении двух существ, однородных и равнозначных, но всесторонне различных по форме, возможно (как в порядке природном, так и в порядке духовном) создание нового человека, действительное осуществление человеческой индивидуальности» (23).

Основные же «ложь и зло» эгоизма, по утверждению Соловьева, состоят в том, что «приписывая себе по справедливости безусловное значение, он несправедливо отказывает другим в этом значении; признавая себя центром жизни, каков он и есть в самом деле, он других относит к окружности своего бытия, оставляет за ними только внешнюю и относительную ценность» (24).

В повести Кржижановского «Странствующее «Странно» «(1924) дана откровенная пародия на приведенные выше суждения Соловьева. Ее герой, отвергнутый возлюбленной и движимый чувством мести к счастливому сопернику, будучи волей фантазии автора уменьшен до размера пылинки, проникает… в организм своего врага, в его кровь, — то есть буквально на некоторый срок химически соединяется с ним. Здесь он разворачивает агитационную деятельность среди «кровяных шариков». Провоцирует их на революцию, в результате которой и бунтари, и их бессовестный эксплуататор (тот самый счастливый соперник) погибают, но и сам герой едва успевает спастись, чтобы не быть погребенным вместе со своими жертвами. (Иоанна Делекторская «Причина неизвест …», или После символизма).