Орудийная метафора как средство объективации внутрителесного опыта

Орудийная метафора как средство объективации внутрителесного опыта

Язык, как известно, является универсальным средством фиксации, аккумулирования и передачи человеческого опыта. Его номинативные возможности представляются безграничными: язык не только объемлет все сферы реально существующего, наличногоопыта проживания человека в мире, но и простирается далеко за его пределы, позволяя описывать объекты и явления, являющиеся лишь плодом человеческого воображения. Однако существует сфера, перед которой язык зачастую оказывается бессильным. Парадоксальным образом, эта сфера, столь «негостеприимная по отношению к языку» [4, c. 218], составляет важнейшую часть жизни каждого человека, формируя базис его субъективного опыта. Речь идет о так называемых внутрителесных, или интероцептивных, ощущениях — о тех перцептуальных процессах, которые происходят во внутренней среде организма, фиксируются нашим сознанием и оказывают значительное влияние на нашу жизнедеятельность.

Резистентность сферы интероцептивных ощущений по отношению к языку, признаваемая многими учеными и в той или иной степени знакомая каждому человеку, объясняется целым рядом факторов: «расплывчатостью и размытостью» [7, c. 42] телесного опыта в целом; безобъектным характером внутрителесных феноменов; невозможностью верификации интероцептивного опыта; культурно-обусловленными ограничениями, накладываемыми на перцептуальный дискурс, и множеством других. Главной же причиной трудностей, связанных с вербализацией внутрителесных ощущений, является, по-видимому, их неотрефлексированность. С. Лангер видит причины этого положения в непосредственности самого телесного опыта такого рода: этот опыт узнается без символьной медиации и, следовательно, существует вне концептуальной формы [5, c. 24]. Отсутствие или дефицитарность интероцептивного словаря являются в этом смысле лишь отражением «когнитивной неосвоенности» данной феноменологической области.

В то же время необходимость заполнения этой когнитивной и — как следствие — языковой лакуны остро осознается каждым человеком в период «телесных невзгод» [1]. По оценкам некоторых исследователей [2], около девяноста пяти процентов медицинских диагнозов ставится на основании того, как пациент описывает собственные ощущения, и скудость интероцептивного словаря может создать серьезные препятствия для диагностики висцеральной патологии и поиска адекватного метода лечения. Неслучайно подлинным прорывом в медицине боли считается создание так называемого опросника МакГилла, представляющего собой готовый список лексических единиц, описывающих сенсорные, аффективные, оценочные и другие аспекты состояния пациента [6, c. 40]. Выбирая и комбинируя слова из разных групп, пациент может достаточно точно описать качественные и количественные характеристики испытываемого им ощущения. Таким образом, предлагая определенные концептуально-языковые ориентиры, опросник помогает перевести «нечленораздельный голос тела» [4, c. 173] в общепонятные и общедоступные языковые знаки. Лингвистически релевантным в этом случае является вопрос о том, как именно осуществляется этот процесс «перевода», и какие лингвокогнитивные механизмы оказываются задействованными в нем.

Изучение списков конвенциональных лексических единиц, репрезентирующих внутрителесные ощущения, а также индивидуально-авторских, окказиональных описаний, представленных в художественной литературе, позволяет установить, что наиболее базовой, сущностной чертой интероцептивного словаря является его метафоричность. Метафора является единственным способом вербальной репрезентации внутрителесного ощущения, выполняя по отношению к нему целый ряд функций, основными из которых являются:

• 1) Метафора является средством объективации ощущения. В отличие от предметов и явлений окружающего мира, с которыми привычно взаимодействует человек, интероцептивное ощущение не обладает интенциональностью [4, c. 39], лишено референциального компонента и не оформляется в полноценный объект познания. Метафора в этом смысле является средством создания объекта, что является необходимой предпосылкой «когнитивного освоения» ощущения и его вывода в речь.
• 2) Метафора дает возможность коммуникации внутрителесного опыта [3, c. 52], экстериоризации внутренних ощущений с целью сообщения о них другому человеку. Метафора позволяет преодолеть онтологический раздел между реальностью субъекта, испытывающего ощущение, и реальностью другого, находящегося вне этого ощущения и не способного испытать его во всей совокупности качественных и количественных свойств. Эти радикально различные реальности совмещаются лишь в «интероцептивном дискурсе», стержневым элементом которого является метафора.
• 3) Метафора позволяет структурировать глобальный, синкретичный внутрителесный опыт, сообщая ему структуру, форму и цель и тем самым делая его более понятным. Метафора позволяет представить перцептуальный опыт в привычных и необходимых для представителя западной культуры терминах причинноследственных связей. Тем самым она устанавливает определенные ориентиры в хаосе внутрителесных ощущений, сообщает этим ощущениям новую степень реальности [3, c. 53] и создает иллюзию их контролируемости (ср.: «метафора обещает нам контроль над опытом» [4, c. 125]). «Понять» ощущение, «представить» его, определить причины его возникновения значит демистифицировать его, лишить его пугающей аморфности и определить для себя способ дальнейшего сосуществования с ним.

Основой метафорических проекций на сферу внутрителесных ощущений является так называемый экстероцептивный опыт — опыт проживания в мире и взаимодействия с объектами, находящимися во внешней по отношению к человеку среде. Именно эта среда постоянно и планомерно осваивается человеком с момента рождения, именно в ней находятся предметы и происходят события, воспринимаемые множеством людей, чем обеспечивается возможность верификации индивидуального опыта, именно здесь создается тот общий контекст, который обеспечивает понимание между отдельными членами языкового коллектива. В связи с этим представляется естественным стремление «сконструировать» ненаблюдаемый мир внутри тела по аналогии с наблюдаемым и хорошо знакомым миром вокруг тела.

Одна из наиболее популярных стратегий конструирования этого мира базируется на использовании орудийной метафоры, основывающейся на образах орудий, используемых в человеческой практике. Следует особо оговорить, что термин «орудие» используется нами для обозначения двух типов объектов, соответствующих категориям «оружие» и «орудие», причем один и тот же объект может входить в обе категории в зависимости от способа использования. Как пишет Э. Скарри, различие между этими двумя категориями заключается в том, на какую поверхность предмет оказывает воздействие. Мы называем предмет оружием, когда он воздействует на чувствительную поверхность, и орудием, когда он взаимодействует с нечувствительной поверхностью. Нож, которым режут живую корову или лошадь, — это оружие, а нож, который разрезает уже неживую плоть за ужином, — это орудие. Молоток, которым прибивают человека к кресту, — это оружие, а молоток, используемый для изготовления креста, — это орудие [8, c. 173]. Существуют, однако, предметы, категориальная принадлежность которых не определяется описанным выше критерием. Скальпель, например, формально является оружием, поскольку изначально предназначен для воздействия на чувствительную поверхность, но, по сути, принадлежит к категории орудий, так как создан для выполнения определенных производственных операций, конечная цель которых не заключается в убийстве человека или нанесении ему увечий [там же]. В дальнейшем мы воздержимся от точного определения функционального статуса предмета в каждом конкретном случае, ограничившись употреблением более общего термина «орудие».

Причины популярности орудийной метафоры очевидны. Вопервых, манипуляции с орудиями составляют основу человеческого опыта и, по мнению сторонников классической теории эволюции, являются главным фактором возникновения и развития человека как биологического вида. Орудия используются во всех сферах человеческой жизни: профанной и сакральной, повседневной и ритуальнопраздничной, созидательной и разрушительной. Основные принципы манипуляции с орудиями в практической или теоретической форме усваиваются с первых лет жизни человека, они общедоступны и общепонятны, разделяются всеми членами лингвокультурного сообщества и являются основой для межсубъектного взаимодействия. Воздействуя с помощью орудий на окружающий мир, человек познает их созидательный и деструктивный потенциал, формируя устойчивые представления о взаимоотношениях между типом и способом воздействия и наступившими последствиями. Он и сам часто становится объектом такого воздействия, когда случайно или преднамеренно орудие обращается против него, и его представления о разрушительных аспектах орудийной деятельности получают непосредственное перцептуальное подкрепление.

Кроме того, орудийная метафора обладает значительной емкостью и флексибельностью, позволяя представить разные аспекты описываемой ситуации: основным фокусом внимания может стать размер орудия, его конфигурация, траектория его движения, сила удара, использующий его субъект, последствия воздействия и т. д. Таким образом, орудийная метафора объемна и полифонична, она задает формат для нарратива ощущения, давая возможность «прописать» отдельные компоненты более детально и рельефно, а другие лишь имплицировать. Орудийная метафора придает интероцептивному ощущению контекстуальность, вписывая его в общий телесный опыт и открывая внутреннее тело для взаимодействия с окружающим миром.

В современном английском языке орудийная метафора обширно манифестируется в «интероцептивном дискурсе», демонстрируя широкие номинативные возможности и способности к модификации. Наиболее часто к ней прибегают при описании болезненных интероцептивных ощущений, отличающихся высокой интенсивностью и имеющих более или менее четкую локализацию во внутрителесном пространстве.

По наблюдениям Э. Скарри, наибольшей популярностью пользуются две тактики, основывающиеся на орудийной метафоре:

• 1) указание на внешний источник ощущения, орудие, которое вызывает его (It feels as though a hammer is coming down on my spine) и
• 2) указание на специфическое повреждение тела, которое изображается как сопровождающее это ощущение (It feels as if my arm is broken at each joint and the jagged ends are sticking through the skin) [8, c. 15]. Рассмотрим каждый из выделенных типов более подробно.

В рамках первого типа наблюдается широкое разнообразие вариантов с использованием различных лексических и синтаксических средств.

Наиболее простым, наглядным и «чистым» случаем орудийной метафоры является прямое указание на орудие, с воздействием которого связывается возникновение того или иного ощущения. Орудие может выступать в качестве самостоятельного каузатора ощущения вне явной связи с использующим его субъектом.

She felt as if a blade had pierced her heart (L. Goldstein. Strange devices of the Sun and Moon).

Suhag felt as if sharp needles were pricking her all over her body (K. Sobti. Mitro Marjani).Оно само наделяется субъектной инициативой и отчасти персонифицируется, благодаря чему в позиции предиката могут использоваться глаголы, обозначающие сугубо человеческие действия, семантика которых не сводится к физическому воздействию: Invisible needles kept torturing the back of my throat (R.Vajra. Layna’s mirror).

В описаниях такого рода допускается варьирование количественных параметров ощущения. Интенсивность ощущения связывается, прежде всего, с размерами воздействующего на тело орудия: I stood there and felt as if a great hammer had smashed upon my head (Sh. Abe. The treasure keeper).

Широколокализованное интенсивное ощущение может описываться также как возникающее в результате воздействия множества однотипных орудий: He felt as if a hundred knives were digging into his lower back (COCA).

Специалисты в области медицины боли отмечают, что пациенты часто подчеркивают, сознательно преувеличивают физические свойства орудия, выступающего в качестве агента, полагая что эффект высказывания в этом случае будет выше. Так, вместо того, чтоб просто назвать боль колющей (как предлагает опросник МакГилла), они могут указать на тип, размер ножа или говорить о множестве ножей. Подобные образы делают болевой опыт более значимым для пациентов и, в идеале, для врачей, которые должны «видеть боль» и верить в нее, прежде чем приступать к лечению [4, c. 116].

Примечательно, что реализуясь в роли агенса, орудие может выступать не как каузатор, а как носитель ощущения. Ощущение в этом случае интерпретируется не как имманентно телесное явление, а как нечто привносимое во внутрителесное пространство извне. Орудие воплощает его, придавая ему конкретную, осязаемую форму:

A sharp spear of pain stabbed me (J. Kirkpatrick. Love to water my soul).

My left shoulder hurt like hell, and a knife of pain stabbed through my right ankle (L. Grant. Love nor money).

Метонимический перенос «орудие — болевое ощущение» (корректнее в данном случае все же говорить об оружии) возникает благодаря усвоенной причинно-следственной связи между использованием первого и появлением последнего. Э. Скарри остроумно называет это явление «ментальной привычкой узнавать боль в оружии» [8, c. 16]. Заметим, что в описаниях подобного рода используются исключительно наименования колюще-режущего оружия (a spear/ knife/ dagger of pain), но никогда огнестрельного либо адаптированного для деструктивных целей орудия производства (ср.: *a gun/ hammer of pain). По-видимому, это объясняется исторической приоритетностью колюще-режущего оружия, привилегированным статусом соответствующих единиц в лексическом и фразеологическом фонде языка, а также наличием определенной эстетической составляющей в его использовании. Примечательно, что именно образ колюще-режущего оружия широко используется в изобразительном искусстве для визуализации болевых ощущений (показательны в этом отношении работы Ф. Кало).

Следует отметить, что агентивная семантика все же не совсем типична для орудийной лексики. При описании интероцептивного ощущения лексемы, обозначающие орудия, чаще обладают более свойственной им семантикой инструмента воздействия: орудие — это то, чем действуют, а не то, что действует. Такое смещение фокуса предполагает введение в описание субъекта, использующего орудие. Примечательно, что в «интероцептивном высказывании» субъект всегда обезличен, и указание на него производится с помощью неопределенного местоимения:

It felt as if someone had stabbed me with a branding iron (S. W. Carter. The bear who sang opera).

His knees felt as if someone had bisected them with a hatchet (S. Isaacs. Lily White).

Введение

в описание субъекта, пусть и обезличенного, позволяет использовать в орудийной функции объекты весьма не тривиальные, которые сами по себе не обладают деструктивным потенциалом и тем более не предназначены для воздействия на живое тело. Для их орудийного использования требуется определенная креативность и преднамеренность — качества и состояния, свойственные исключительно человеку:

It felt as if someone stuck a spoon into the back of my throat and dug out something that clung there fiercely by its roots (C. O’Keefe. Maze of trees).

It felt as if someone had run a steel wool pipe cleaner briskly through my chest cavity (R.K. Morgan. Altered carbon).

Then came the pain. It was unbelievable, unbearable, excruciating. It was as though someone had laid a white-hot poker across your backside and pressed hard (R.Dahl. Lucky break. How I became a writer).

Обезличенность, анонимность субъекта делают возможным его изъятие из поверхностной структуры предложения. Так, высокой частотностью употребления обладают высказывания, задействующие пассивную конструкцию:

• — it felt as if a sword were being twisted in his chest (S. Baxter. Formidable caress).
• — I felt as if I’d been hit with a sledgehammer (L. Picker. «I'm pregnant. so why am I sad»).

Еще одним кандидатом на изъятие из поверхностной структуры предложения является название самого орудия. Орудия обладают функциональной спецификой: нож предназначен для того, чтобы резать, дрель — чтобы сверлить, молоток — чтобы ударять, ружье — чтобы стрелять и т. д. Ассоциация между орудием и производимым им действием настолько прочна, что само орудие имплицируется не только в глаголе, обозначающем действие (stab, bore, pierce, shoot, etc.), но и в производном от него прилагательном, составляющим часть конвенционального перцептуального словаря (stabbing, boring, piercing, shooting, etc.): Lowell felt as if he’d been shot through the chest (B.J. Friedman. The Savior).

Воспользовавшись вышеупомянутым опросником МакГилла, Лоуэлл мог бы описать свое ощущение как shooting pain. Орудийная метафора в этом случае выступает не столь рельефно, но ее стержневая роль в построении интероцептивного высказывания попрежнему не вызывает сомнений.

Таким образом, в пределах данного типа высказываний для описания схожих по своим качественным и количественным параметрам ощущений могут использоваться следующие типы конструкций:

He felt as if a knife had stabbed him in the heart.

He felt as if someone had stabbed him in the heart (with a knife).

He felt as if he had been stabbed in the heart (with a knife).

He felt as if a knife of pain had stabbed him in the heart.

He had a stabbing pain in the heart.

Во всех вышеописанных типах предложений орудие выступает в качестве инструмента внешнего воздействия или агента, действующего извне.

Однако в современном английском языке ощущение может описываться как нахождение орудия во внутрителесном пространстве, при этом оказываемое им воздействие не эксплицируется: His heart was a runaway stamping-press in his chest (S.King. Gramma).

В данном случае речь идет об учащенном сердцебиении, вызванном сильным страхом и причиняющем существенный дискомфорт. Пример примечателен тем, что в описании не задействуется конструкция сравнения (his heart felt like a stamping-press/ he felt as if there was a stamping-press in his chest), что позволяет оттенить орудийную метафору, замаскировав при этом специфически языковой механизм ее реализации в высказывании. Чаще, однако, сравнение эксплицируется, позволяя подчеркнуть субъективный характер восприятия ощущения: Each breath felt like a spear in his ribs (B.A. Johnston. Corpus Christi).

Аналогичный эффект достигается при конструировании сравнения через модус кажимости: The tines of a large chrome fork seemed to be planted deep in her flesh (S. King. Needful things).

Заметим, что подобная тактика репрезентации ощущения используется в некоторых формах болевой терапии: пациенту предлагают представить оружие или инородный предмет внутри тела и затем мысленно вытолкнуть его — данный процесс имеет прецедент в древних практиках, когда шаман или врач миметически выталкивали боль из тела некоторым предметом соответствующей формы [8, c. 17].

Сам факт нахождения во внутрителесном пространстве инородного предмета, который к тому же является объектом неорганической природы, представляется аномальным и устойчиво ассоциируется с телесным дискомфортом. В связи с этим указание на способ воздействия этого предмета на внутреннее тело представляется избыточным.

В большинстве случаев в высказываниях подобного рода орудие предстает как объект статичный: не перемещающийся во внутрителесном пространстве и не выполняющий действий, для которых предназначен. Изменение этого состояния вызывается активностью экспериенцера и увеличивает интенсивность ощущения: So he somehow managed to lean over again, awakening rusty bandsaws in his legs as he did so (King. Misery).

Особый интерес представляют лексические единицы, образующие конверсионные пары существительное — глагол. Благодаря своим деривационным особенностям, они позволяют «стягивать» указание на орудие и описание выполняемого ими действия в универб, используемый в функции предиката. Такие словоупотребления по сути представляют собой свернутые сравнительные обороты, в которых имплицируется ряд дополнительных признаков действия: My heart is hammering as I stare breathlessly at the paleyellow beads, casually twined into an anklet (Sophie Kinsella. Twenties Girl) = My heart is beating hard, fast and steadily like a hammer.

В контексте допустима экспликация этих дополнительных признаков, что позволяет представить интероцептивное ощущение более конкретно, в отвлечении от других, менее существенных в данный момент, аспектов:

His heart was hammering hard, and he felt droplets of cold sweat nestled at each temple (S.King. Thinner).

Her heart was jackhammering wildly in her throat (S.King. Needful Things).

Отмечаются случаи употребления таких единиц в вербоидной форме в атрибутивной функции: But his triphammering heartbeat did not slow (S. King. Thinner).

Подобные описания отличаются компактностью и значительной смысловой емкостью, в полной мере демонстрируя номинативный потенциал орудийной метафоры.

Второй тип высказываний, выделенный Э. Скарри, обнаруживает гораздо меньшую вариативность и характеризуется меньшей частотностью употребления. Напомним, что в высказываниях этого типа в фокусе внимания находится «повреждение тела». Очевидно, что это повреждение вызвано воздействием определенного орудия, но сам вид орудия представляется неважным, и в фокусе внимания находится характер или масштаб нанесенного воздействия:

Describing it now, I can say it felt as if a narrow hole had been scooped out, or drilled, right behind my sternum, toward the lower end of it, where the lower-most ribs come together (J.D. Houston. Faith).

I stare after him, feeling crushed (Sophie Kinsella. Twenties Girl).

His head was throbbing with such pain that he felt as if his skull had been split in two (A. Mendez. First defeat).

Ощущение в данном случае предстает как результат, итог воздействия орудия, сам процесс воздействия выносится за скобки.

В поле зрения Э. Скарри не попал еще один тип высказываний, в котором непосредственное указание на орудие отсутствует, но упоминаются объекты, являющиеся неотъемлемой частью или продуктом определенного типа орудийной деятельности. Этот объект или продукт помещается во внутрителесное пространство, и ощущение связывается именно с его присутствием, а не с воздействием орудия, посредством которого этот объект был помещен туда:

Do you want to go back to owning a pair of hands that feel full of shrapnel? (S.King. Needful Things).

After almost twenty hours in the dampness, his legs felt as if someone had studded them with rusty nails. (King. Misery).

Несомненно, высказывания такого рода являются модификацией базовой орудийной метафоры, и орудие, парадигматически связанное с указанным объектом, легко реконструируется в контексте.

В корпусе «интероцептивных высказываний», базирующихся на орудийной метафоре, встречаются крайне экзотические образования, обладающие признаками катахрезы. Так, например, болевое ощущение описывается как явление одновременно органическое и артефактное: A spear of hungry pain bolted up her forearm to the elbow (S. King. Needful Things).

По-видимому, в стремлении создать максимально яркое, неклишированное описание, автор (бессознательно или намеренно) соединил в интероцептивном высказывании две метафорические модели: зоо-/антропоморфную и орудийную. Они могут быть разведены посредством несложной трансформационной процедуры: Hungry pain which felt as sharp as a spear …, но определенная степень катахретичности при этом сохраняется, усиливаясь семантикой предиката, плохо согласующейся с одушевленностью. орудийная метафора внутрителесный опыт Совмещение (не всегда удачное) различных метафорических моделей наблюдается и в следующих высказываниях, которые мы приведем без комментариев:

There was a hot, glassy spear of pain in his left hand (S. King. Thinner).

Despite the morphine, Cedric felt a sudden stab of white-hot, crushing pain (R. Cook. Mortal fear).

Приведенный в статье языковой материал позволяет убедиться в том, что орудийная метафора является эффективным средством объективации внутрителесного опыта — того, что по признанию многих ученых является квинтэссенцией субъективности. Парадоксальным образом орудие, будучи инструментом разрушения тела в мире физическом, становится инструментом его созидания в мире дискурсивном.

• 1. Блок М. Феодальное общество / Марк Блок; [пер. с фр. М. Ю. Кожевниковой, Е.М. Лысенко]. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003. — 503 с.
• 2. Лоуэлл Б. Л. Сигналы тела. О чем сообщает вам ваш организм: пер. с англ. — М.: Вече, АСТ, 1997. — 576 с.
• 3. Рупчев Г. Е. Психологическая структура внутреннего телесного опыта при соматизации (На материале соматоморфных расстройств): дис. канд. псих. наук: 19.00.04. — М., 2001. — 128 с.
• 4. Biro D. Listening to pain. Finding words, compassion, and relief. — NY, 2010.
• — 256 p.
• 5. Langer S.K. Mind: An essay on human feeling. Vol. II. — JHU Press, 1974. — 412 p.
• 6. Melzack R., Wall P.D. The challenge of pain. — NY, Penguin Books, 1996. — 340 p.
• 7. Miller J. The body in question. — Vintage Books, 1982. — 352 p.
• 8. Scarry E. The Body in Pain. The making and unmaking of the world. — NY, Oxford University Press, 1985. — 386 p.