Проблематика и поэтика творчества Игоря Северянина

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» (ФГБОУ ВПО «КубГУ»)

Кафедра русской литературы, теории литературы и критики ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ (ДИПЛОМНАЯ) РАБОТА

«Мы живем точно во сне неразгаданном на одной из удобных планет» Проблематика и поэтика творчества Игоря Северянина Работу выполнил Молчанов А.М.

Краснодар 2013

Содержание Введение

1. Период «ученичества»

1.1 Становление поэта

1.2 Эгофутуризм как «временный плацдарм»

1.3 Анализ творчества периода «ученичества»

2. Период «покорения литературы»

2.1 «Громокипящий кубок».

2.2 «Коронование»

3. «Классический» период Заключение Список использованных источников

Введение

северянин поэт литературный Русский поэт Серебряного века Игорь Васильевич Лотарёв большую часть литературной деятельности предпочитал подписываться псевдонимом Игорь-Северянин. Надо отметить, что сам он вплоть до 1912 года (год расставания Северянина с «Ассоциацией эгопоэзии») на титульных листах своих книг подписывал имя и псевдоним через дефис: Игорь-Северянин, понимая приложение как второе имя (пришелец с Севера), а не фамилию. Читатели восприняли наименование «Северянин» как фамилию, что впоследствии было закреплено поэтом до конца жизни. Говоря непосредственно о личности Игоря Васильевича, а также о его творчестве, в целях повышения объективности выводов и обоснованности гипотез, выдвигаемых в дальнейшем, считаем необходимым рассмотреть определенные взгляды и оценки, как на произведения И. Северянина, так и на него самого как на личность.

Необходимость понимания внутреннего мира, а также четкого представления мировоззренческих взглядов данного автора, обусловлена тремя обстоятельствами: первое — это то, что Игорь Северянин являлся создателем Эгофутуризма (лит. течения, одной из основных черт которого было нескрываемое, а где-то даже показное себялюбие), второе, это то что творчество Игоря Северянина менялось в течение его жизни, и третье, пожалуй самое главное, это что сам Игорь Васильевич олицетворял собой тип литератора-художника, не отделяющего «литературную биографию от личной» пытающегося «найти сплав жизни и творчества» и увековечить преходящую жизнь в творчестве.

«Мы знаем Северянина как самовлюбленного лирика, не разбирающегося в общественных проблемах, как искусного версификатора, сумевшего вложить в свои субъективистские „поэзы“ большую напевность и легкость…» — писал в резюме «Утопия Игоря Северянина» В. Адамс [27, с. 12] - человек который в 20-е годы входил в литературное окружение поэта. Именно «Утопия Игоря Северянина» стала неким отправным пунктом, для большинства тех, кто в дальнейшем писал работы посвященные творчеству «Короля Поэтов» (звание которое было присвоено И. Северянину), и причина здесь, скорее всего не в том, что Адамс в своем анализе смог точно описать интеллектуальный и духовный мир яркого стихотворца, а в том, что его работа была по сути одной из очень немногих, посвященных Северянину. Главы учебных пособий по истории русской литературы в первой половине XX века, посвященные футуризму, давали лишь обзорное изложение творчества Северянина, суть большинства из них заключалась в варьировании «партийного» заявления о том, что поэзия Северянина «являет собой типичный продукт буржуазного декаданса, особенно наглядно раскрывающий идейную нищету и предельное оскудение буржуазной культуры, ее вырождение в пошлый мещанский эстетизм», а также того, что «несомненную поэтическую одаренность, своеобразное чувство слова, музыкальность ритма — все это Игорь Северянин поставил на службу пошло обывательским идеалам…

К подобному выводу, например, приходит и автор университетского учебника для филологических факультетов А. Г. Соколов: «Свой талант Северянин разменял на вкусы эстетствующей петербургской буржуазной публики предвоенных и военных лет, живущей декадентски стилизованной жизнью (об этом писал и сам Северянин: «моя двусмысленная слава // и недвусмысленный талант» [30, c. 116].

Лишь в 1975 году выходит первое «советское» издание стихов Северянина с предисловием Вс. Рождественского. Но отечественное литературоведение замалчивало имя Игоря Северянина еще десять лет. Статьи и исследования о Северянине в научной периодике начали появляться с середины 80-х гг. XX века, то есть, со времени начала т.н. «перестройки». Сегодня творчество И. Северянина (1887−1941), помимо изучения его под углом зрения способности, одаренности и таланта поэта, все больше и больше начинает рассматриваться уже не как процесс и даже не как деятельность, а скорее как характеристика личности автора, неотделимая от поэтического стиля, а также определенного видения мира. Актуальность дипломной работы определяются общим исследовательским интересом современного отечественного литературоведения к наследию Северянина, недостаточной изученностью его творчества на фоне поэзии Серебряного века.

В нашей работе мы придерживаемся следующей периодизации творчества поэта Северянина:

1. Ученический период (с 1907;го по 1912 год).

2. Период «покорения литературы» (с 1913 года — времени выхода ГК — по 27 февраля (14 марта) 1918 года — даты выборов Северянина королем поэтов на вечере в Большой аудитории Политехнического музея в Москве).

3. «Классический», эстонский период.

Предмет исследования — творчество И. Северянина.

Объект исследования — проблематика и поэтика стихотворений И. Северянина каждого из выделенных периодов.

Цель работы — рассмотреть эволюцию проблематики и стиля в творчестве поэта.

Задачи:

— Выявить особенности основных периодов творчества Игоря Северянина, изменения его мировоззрения.

— Проанализировать наиболее значимые произведения поэта от его «раннего» до «позднего» творчества.

— Определить поэтическую специфику каждого из периодов творчества Игоря Северянина.

Дипломная работа состоит из Введения, 3 глав, выделенных в соответствии с творческими периодами жизни поэта, Заключения, Списка использованной литературы.

1. Период «ученичества»

" И мириады звезд в безводном океане Мигали холодно в бессчетном караване, И оскорбителен был их холодный свет:

В нем не было былых ни ласки, ни участья…

И понял я, что нет мне больше в жизни счастья, Любви возврата нет!.." [28, с. 54]

Итак, творческая деятельность Игоря Северянина берет свое начало в годы его ранней юности, первые свои стихи он написал еще в возрасте 8 лет. Следует отметить, что, несмотря на свое дворянское происхождение, в Череповце Северянин закончил всего четыре класса реального училища; с благодарностью вспоминал «доброго, веселого, остроумного» директора кн. Б. А. Тенишева, на квартире которого первоначально жил. Учебу же в реальном училище с розгами и другими наказаниями за шалости и неуспеваемость он ненавидел всей душой. Во многом потому, что больше других шалил и не успевал. Весной 1903 вместе с занявшимся коммерцией отцом отправился на Дальний Восток. (Позже, став автором, в стихотворном романе «Роса оранжевого часа» он опишет картины детства и отрочества, путешествие через всю Россию и жизнь в порту Дальнем.).

С конца декабря 1903 жил в Петербурге и Гатчине, где его мать снимала дачу. Одним из первых ярких впечатлений в его жизни, которые можно сказать открыли в нём талант поэта, безусловно, является его влюбленность в Евгению Гуцан, которая впоследствии и вдохновляла будущего стихотворца. С ней Игорь Лотарев познакомился зимой 1905 года, в Гатчине, где жил вместе с матерью и старой няней. Женя же снимала угол в Петербурге, зарабатывала шитьем, а в Гатчину приезжала по воскресеньям — навестить и обиходить отца, спившегося и опустившегося после смерти жены (Жениной матери). Тогда в 1905 году (год его романа с девушкой в сиреневой накидке) Северянин был всего лишь Игорем Лотаревым — восемнадцатилетним юнцом без образования, без специальности, и без гроша в кармане. И при этом крайне уверенный в себе юнец, ничуть не сомневающийся, что когда-нибудь, а точнее, совсем-совсем скоро будет богат и известен. Влюбившись, Игорь придумал своей юной подруге новое имя Злата и принялся задаривать ее стихами. В разгар их отношений «Поэт решился на отчаянный шаг: он продал букинисту любовно собранную библиотеку. Молодые люди сняли комнату в пятом этаже дома на Офицерской улице вблизи Казанской части. Злата на время оставила работу у портнихи, и три недели, проведенные вместе, стали незабываемыми для обоих… Денег хватило всего лишь на три недели счастья «[21, с. 17].

Вскоре Евгения забеременела, но о женитьбе не было и речи. Злата пошла на разрыв отношений с Игорем по настоятельным просьбам его матери. После чего молодая женщина стала содержанкой богатого «старика». Впрочем, стариком в прямом смысле слова он, видимо, не был, а главное, любил детей. К родившейся вскоре девочке, названной Тамарой, относился так хорошо, что благодарная Злата родила и второго ребенка — тоже девочку. Так ли был богат покровитель Златы, как это изображает в своем стихотворении сам Северянин (спустя два года после разрыва их отношений):

" У тебя теперь дача, за обедом омары, Ты теперь под защитой вороного крыла, Ты ко мне не вернешься…" (1910) [28, с. 32]

— мы не знаем. Но все остальное соответствует истине их отношений: Злата действительно ушла от него «ради ребенка» … Несмотря на то, что их романтические отношения продлились менее двух лет, впоследствии Северянин за годы своей жизни посвятит своей первой любви около 30 стихотворений, по данному показателю, Злата может сравниться только с двумя женщинами из жизни великого поэта: Марией Васильевной Волнянской и Фелиссой Михайловной Круут. Злате посвящены такие произведения Северянина как: «Ты ко мне не вернешься», Сонет", Аккорд заключительный", «Портниха», «Спустя пять лет», «Евгения», «Он и она», «Злата», цикл «Лепестки роз жизни», «Ушедшая весна», «Дуэт душ» и другие.

В завершение данной подглавы мы приведем один из стихов «раннего» Северянина, написанный им незадолго после расставания с Евгенией, и ей посвященный — NOCTURNE (СОН ЛИЛЕЯ…)

" Сон лилея, лиловеет запад дня.

Снова сердце для рассудка западня.

Только вспомню о тебе — к тебе влечет.

Знаешь мысли ты мои наперечет.

И хочу иль не хочу — к тебе без слов Я иду… А запад грустен и лилов." [28, с. 41]

1.1 Становление поэта Своим литературным дебютом поэт Северянин всегда считал публикацию в номере журнала «Досуг и дело» за 1905 год: там еще под именем Игорь Лотарев было помещено стихотворение «Гибель Рюрика». Следует отметить, что литературе юный Игорь сразу же отдался самозабвенно, за собственный счет издавал тоненькие брошюры стихов (от 2 до 16 стихотворений) и рассылал их по редакциям «для отзыва». Всего издал их с 1904 по 1912 г. аж 35. Стихи особого отклика поначалу не находили. 20 ноября 1907 года (этот день Северянин потом ежегодно праздновал) он познакомился со своим главным поэтическим учителем — Константином Михайловичем Фофановым (1862−1911), который первым из поэтов оценил его талант. В 1908 году стали появляться первые заметки о брошюрках, издаваемых в основном самим Северяниным. Всероссийская известность пришла к нему неожиданно, после скандальной истории. Тогда, в 1909 г., некий журналист Иван Наживин привез одну из брошюр («Интуитивные краски») в Ясную Поляну и прочитал стихи из нее Льву Толстому. Сиятельного графа и убежденного реалиста резко возмутило одно из «явно иронических» стихотворений этой брошюры — «Хабанера II», начинавшееся так: «Вонзите штопор в упругость пробки, — И взоры женщин не будут робки!..», после чего, говоря словами самого поэта, всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала его сразу известным на всю страну… «С легкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому было не лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них, — в вечерах, а может быть, и в благотворителях, — участие» [11, с. 26], — вспоминал позднее поэт. С тех пор и до настоящего времени стало хорошим тоном для критики ругать Игоря Северянина. А читатели знали и знают: раз ругают, значит, надо читать. Не прошло и полугода после стиха, взволновавшего Льва Толстого и возбудившего всю страну, как появился новый шедевр: ЭТО БЫЛО У МОРЯ

" Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж…

Королева играла в башне замка Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил ее паж…" [28, с. 57]

Так имя Игоря Северянина постепенно набирало популярность, его личность становилась все известней, а его творчество входило в моду. Он писал о мещанском рае с красивыми машинами, замками и дачами, с любовными сценами на берегу моря, с чарующей музыкой, запахом духов и сигар, с вином, фруктами и устрицами. Такие стихи не вписывались ни в официальную художественную моду, где в ту пору господствовал стиль «а-ля рюс», ни в демократическую, которая требовала аскетизма и самоотвержения, ни в декадентскую, которая на дух не переносила мещанской культуры. Однако читатель, вероятно, получал то, что хотел, ведь в период с 1900 по 1910 гг. в сознании людей появляется ощущение «изжитости жизни», неизбежности крушений, катастроф, исторических сдвигов и исчерпанности старых форм искусства, творчество Северянина в этом контексте, вступало в резкий контраст с привычным тогда пониманием и восприятием действительности. Этим, по-видимому, и объясняется тот факт, что газетная, журнальная критика в те времена часто обвиняла его в безвкусии и пошлости, эти настроения поддерживали также многие авторы-современники. Между тем стоит отметить, что сам Северянин относился к критике в свой адрес довольно спокойно, наряду жесткими порицаниями, на него стали появляться и союзнические отклики. Так, В. Брюсов — тогдашний поэтический мэтр, написал ему дружеское письмо, одобрив брошюру «Электрические стихи». Также Брюсов отметил его стремление «обновить поэтический язык» за счет «бульварного арго», «отважных неологизмов» и «смелых метафор», год спустя он же считал Северянина «настоящим поэтом, поэзия которого приобретает все более и более законченные и строгие очертания» [1, с. 413].

Другой мэтр символизма, Федор Сологуб (Федор Кузьмич Тетерников), принял активное участие в составлении первого большого сборника Игоря Северянина «Громокипящий кубок» (1913) (о котором мы будем подробно говорить в Главе 2), и посвятил ему (Игорю Северянину) в 1912 г. триолет, начинавшийся строкой «Восходит новая звезда». В декабре 1912 тот же Брюсов организовал вечер Северянина в московском Обществе свободной эстетики, а Федор Сологуб пригласил поэта в турне по России, начав совместные выступления в Минске и завершив их в Кутаиси. В условиях, когда Северянин являлся излюбленной мишенью для критиков и карикатуристов, это было первым публичным признанием.

1.2 Эгофутуризм как «временный плацдарм»

Чтобы закрепить успех, а возможно, и с целью создать теоретическую базу своему поэтическому творчеству, идейной и содержательной основой которого, по мнению критиков, являлось самое обычное противопоставление поэта толпе, Северянин вместе с К. Олимповым (сыном поэта К.М. Фофанова) основывает в 1911 году в Петербурге кружок «Ego». В него вошли также Г. Иванов, И. Игнатьев, В. Гнедов и др. С него-то, собственно, и образовался эгофутуризм как новое литературное течение. Слово, в переводе с латыни означающее «Я — будущее», впервые появилось в названии сборника Северянина «Пролог. Эгофутуризм. Поэза грандос. Апофеозная тетрадь третьего тома» (1911). О появлении эгофутуризма И. Северянин возвестил в 1911 году, а в январе 1912 года им была разослана в редакции ряда газет его программа «Академия Эго-Поэзии (Вселенский футуризм)», где предтечами эго-футуризма назывались К. М. Фофанов и М. Лохвицкая. Однако, в отличие от кубофутуристов, имевших четкие цели (атака на позиции символизма) и стремившихся обосновать их в своих манифестах, Северянин не имел конкретной творческой программы, либо не желал ее обнародовать.

Как он сам позднее вспоминал: «В отличие от школы Маринетти, я прибавил к этому слову [футуризм] приставку „эго“ и в скобках „вселенский“… Лозунгами моего эгофутуризма были: 1. Душа — единственная истина. 2. Самоутверждение личности. 3. Поиски нового без отвергания старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со „стереотипами“ и „заставками“. 7. Разнообразие метров» [27, с. 43].

Даже из простого сравнения этих заявлений с манифестами кубофутуристов видно, что никаких теоретических новшеств данная «программа» не содержит. В ней Северянин фактически провозглашает себя единственной и неповторимой поэтической личностью. Встав во главе созданного им нового течения, он изначально противопоставляет себя литературным единомышленникам. То есть неизбежный распад группы был предрешен самим фактом ее создания. И нет ничего удивительного, что в скором времени так и произошло. Группа очень быстро распалась по причине острых разногласий между двумя ее лидерами Северяниным и Олимповым за право называться первым в группе. Например, К. Олимпов, с некоторой долей основания считавший себя автором основных положений «Скрижалей эгопоэзии», термина «поэза» и самого символа «Ego», не преминул публично заявить об этом. Северянин же в свою очередь, раздраженный попытками оспорить его лидерство, расстался со своими апологетами, в необходимости сотрудничества с которыми, утвердившись как поэт, он не нуждался. Его больше занимало признание старших символистов. Наигравшись в «эго», Северянин похоронил собственное изобретение, написав в 1912 году «Эпилог эгофутуризма».

В дальнейшем Северянин сознательно культивировал свой образ изысканного поэта-кумира. Он появлялся на поэтических вечерах с орхидеей в петлице, называл свои стихи «поэзами», читал в напевном ритме, отвечавшем их ярко выраженной музыкальности. «Поэт и его слава» — эта тема заняла важное место в творчестве Северянина. Ему принадлежат знаменитые строки: «Я, гений Игорь Северянин, / Своей победой упоен: / Я повсеградно оэкранен! / Я повсесердно утвержден!». Однако лирический герой поэз Северянина существенно отличался от самого поэта. Его близкий друг Г. Шенгели вспоминал: «Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал… Игорь каждого видел насквозь, непостижимым чутьем, толстовской хваткой проникал в душу, и всегда чувствовал себя умнее собеседника…» [27, с. 62].

Северянин утверждал право поэта быть аполитичным и писать так, как это ему свойственно, вне зависимости от общественных событий. В разгар Первой мировой войны выпустил сборник «Ананасы в шампанском» (1915), образный строй которого соответствовал названию. В эти годы слава Северянина воистину граничила с идолопоклонством. Поэтические вечера ломились от восторженно публики, сборники стихов выпускались огромными тиражами и расхватывались, как горячие пирожки. Особо стоит выделить сборник его стихов «Громокипящий кубок», который сопроводил восторженным предисловием Федор Сологуб, завоевал небывалое признание читателей и выдержал с 1913 по 1915 год десять изданий. Также ошеломительный успех Северянину принесли его «поэзоконцерты», с которыми он объездил чуть ли не всю Россию, а после эмиграции выступал в Европе. Книги и концерты Северянина, наряду с кинематографом и цыганским романсом, стали фактом массовой культуры начала века.

1.3 Анализ творчества периода «ученичества»

Несомненно, что значительное влияние на формирование круга литературных пристрастий Северянина времени «ученичества» оказала поэзия его творческих наставников — Мирры Лохвицкой и К. М. Фофанова, которые справедливо считаются предшественниками русского символизма. Для Северянина важнейшими последствиями творческих взаимоотношений с ними следует считать:

во-первых, освоение их поэтической техники путем глубокой переработки «чужих» образов вплоть до потери ими первоначальной ритмической схемы, часто особой — или «лирическо-иронической», или «изыскно» — возвышенной — их интерпретации;

во-вторых, Северянин находится в значительной мере в рамках художественной образности близких ему в это время Фофанова и Лохвицкой;

в-третьих, и Фофанов, и Лохвицкая, и Северянин обнаруживают типологическое и функциональное родство — синтез биографического, индивидуального, личного в поэтическом тексте.

Духовное родство с Фофановым Северянин подчеркивает вторым именем своего псевдонима:

" Но я рожден на севере…

Там ночь всегда, там солнце не знакомо…" [28, с. 76]

" Сердце северянина, не люби лиан души!..

Кедров больше, лиственниц, хрупи, мги и пихт!.." [28, с. 92]

Сравниваем строки Фофанова:

" Я родом финн… Моя душа, как финская природа, Однообразна и грустна…" [32, c. 54]

" От детских лет, печальный северянин, Люблю я шум захолодавших вод и сонный лес…" [32, с. 27]

Принципиально важный пункт поэтической программы Северянина — «поиски нового без отвергания старого» — тесно связан с творческой концепцией Фофанова, призывавшего собратьев по перу: «Ищите новые пути…», но совершенно не принимавшего «бесчувственного огня» декадентской Музы «с гаерской клюкой» [31, c. 56]. Провозглашая «популярить изыски», Северянин, прежде всего, подразумевает под этим разработку поэтических достижений Лохвицкой, составляющих мир ее песен страстных, горячих и любовных песен. Чрезвычайно важны для понимания творчества Северянина периода «ученичества» его схождения с Лохвицкой, составляющие тождества: душа — лебедь. Так, у Лохвицкой:

" …И дрогнет лебедь пробужденный.

Моя бессмертная душа…", [14, c. 48]

где лебедь — символ духовной чистоты (красоты), и северянинская лилия — совершенство (персонифицируясь с Лохвицкой) и в то же время цветок смерти, в соединении с лебедем: «На лилий похожи все лебеди…» [28, с. 54]

У него же под впечатлением могилы Лохвицкой:

" Где памятник на зависть всем державам?

Где лилии? где розы?..

…Душа в Эдем стремила крылия…

А сквозь туман взрастала лилия…" [14, с. 73]

Обращает на себя внимание тот факт, что «поэзы», посвященные литераторам-современникам, ушедшим из жизни недавно, а потому являющиеся своеобразными «откликами на злобу дня», перемежаются с некрологами тем, кто почил уже давно. Показательно, что в качество «моделей» для северянинских портретов служат литераторы, относившиеся современной им критикой к различным творческим группировкам — от сторонников «чистого» искусства и поэтов-" народников" до импрессионистов. Таким образом, есть все основания полагать, что Северянин в поисках своего стиля выступает в роли поэта-историка, проводящего своеобразную поэтическую ревизию тому, что, на его взгляд, было «открыто» его литературными предшественниками, и, тем самым, постепенно преодолевает «ученичество» .

Особую группу «портретов» (очень характерный вид стиха для периода «ученичества») этого периода творчества Северянина составляют «поэзы», посвященные литераторам, чье творчество в той или иной степени связано с музыкой. О своем особом отношении к этому самому универсальному виду искусства поэт впоследствии писал в автобиографическом очерке «Мое первое стихотворение».

Продолжая тему о периоде «ученичества» Игоря Северянина, необходимо отметить, что повышенный интерес поэта к собственной творческой личности, впервые обнаруживаемый его лирикой этого периода, обусловлен некоторыми важными особенностями, а также специфическими обстоятельствами его вхождения в литературу.

Во-первых, подобно большинству русских поэтов-" декадентов", они сопряжены с литературным скандалом. Безусловно, здесь мы в очередной раз сталкиваемся с фактом того, что «тексты, провоцирующие скандал, появляются периодически и их явление совпадает с переломными точками литературной истории» .

Во-вторых, специфика северянинского литературного «крещения» достаточно уникальна. В какой-то степени ему повезло, так как «крестным отцом» его скандальной всероссийской известности невольно стал Л.H. Толстой.

К 1911;1912 годам относятся образование при непосредственном участии Северянина кружка петербургских эго-футуристов. Целый ряд портретов, выполненных Северянином в то время, можно определить как характеристики чаемых конфидентов, близких по духу соратников. Обращает на себя внимание тот факт (и это Северянин часто подчеркивает), что многие из них являются ответными посланиями. Таким образом, читатель становится свидетелем своеобразных диалогов, в которых Северянин всегда старается оставить право последнего слова за собой. В случаях, когда речь идет об эго-футуристах, его ответы могут показаться замечаниями благосклонного наставника. Таковым, например, является Сонет, посвященный тогдашнему поэтическому союзнику Г. Иванову:

" Я помню Вас: Вы нежный и простой.

И Вы — эстет с презрительным лорнетом.

На Ваш сонет ответствую сонетом, Струя в него кларета грез отстой…

Я говорю мгновению: «Постой!» ;

И, приказав ясней светить планетам, Дружу с убого-милым кабинетом:

Я упоен страданья красотой…" [28, c. 62]

Сонет явился ответом на «Сонет-послание (Игорю-Северянину)» Г. Иванова 1912;го года («Я долго ждал послания от Вас…»). Сюда же можно отнести и «поэзу» Граалю-Арельскому, имеющую подзаголовок «Рецензия на его „Голубой ажур“» :

" Я Вам скажу, как строгий ментор.

Снимая с лампы абажур:

Вы — идеальный квинт-эссентор, И элегантен Ваш ажур…

Когда б стихи назвать поэзы

И не смущаться света рамп, Я на мотивы Марсельезы Вам спел бы наглый дифирамб…" [28, c. 54]

Однако при внимательном прочтении этих своеобразных реплик оказывается, что они являются лишь особым способом дистанцирования. Каждый раз Северянин старается подчеркнуть собственную поэтическую исключительность. В подобной же манере выполнены и портреты — «реплики», являющиеся ответами на приветствия, сделанные ведущими на тот момент литераторами. Подобные приветствия Северянин не без основания считает знаками признания своего творчества. А потому в своих ответах он демонстративно подчеркивает некое поэтическое «равенство» между собой и адресатом. При этом свои ответы он облекает в ту же форму, в которой были написаны послания к нему. К таковым относятся: «поэза» На летуне (Валерию Брюсову); Прощальная поэза (Ответ Валерию Брюсову на его послание):

" И только Вы, Валерий Брюсов, Как некий равный государь…" ;

Валерию Брюсову (Сонет-акростих):

" Великого приветствует великий…

О, близкий мне! мой окрылитель! ты — Ваятель мой!.." [28, c. 84]

Все они являются ответами на стихотворения Брюсова «ИгорюСеверянину» («Строя струны лиры клирной…») и «Игорю-Северянину (Сонет-акростих с кодою)», («И ты стремишься ввысь, где солнце вечно…»). Подробности этого поэтического диалога Северянин изложил в мемуарном очерке «Встречи с Брюсовым»: «» Осенью 1911 года — это было в Петербурге — совершенно неожиданно, ибо я даже знаком с Брюсовым не был, я получил от него чрезвычайно знаменательное письмо и целую кипу книг: три тома «Путей и перепутий», повесть «Огненный ангел» и переводы из Верлэна. На первом томе стихов была надпись: «Игорю-Северянину в знак любви к его поэзии. Валерий Брюсов». «Не знаю, любите ли вы мои стихи, — писал он, — но ваши мне положительно нравятся. Все мы подражаем друг другу: молодые старикам и старики молодежи, и это вполне естественно»" [38, c. 161] - вспоминал поэт Северянин в свои мемуарах.

Пристальный интерес мэтров русского символизма к поэзии Северянина, проявившийся в 1911;1912 годах вызван, на наш взгляд, некоторыми важными причинами.

Во-первых, литературная позиция Северянина — эго-футуриста в достаточной мере напоминала литературную позицию, которую проповедовали «старшие» символисты пятнадцатью годами раньше. Именно такое видение северянинской поэзии той поры демонстрирует Л. Крайний, когда пишет в статье «О „Я“ и „Что-то“»: «Стихи единого талантливого эго-футуриста Игоря Северянина — чистейшее „описательство“. Несмотря на все самозаявления, только описательство, „еgо“ в них и не ночевало; тем трогательнее верный инстинкт, влекущий в верную сторону, трогательно и свято покушение на личность, — пусть с негодными средствами. Объявилось желание найти „себя“; сказалось открыто, что современная литература потеряла и теряет „Я“; в ней тонет писатель, тонет человек…» [14, c. 168].

Во-вторых, здесь имело место то, о чем в свое время писал В. Ходасевич в статье «Конец Ренаты»: «Символисты не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию от личной… Это был ряд попыток, порой истинно героических, — найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства. Символизм упорно искал в своей среде гения, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино. Мы знаем теперь, что гений такой не явился, формула не была открыта…» [15, c. 17].

Осознание последнего пришло, конечно, позже. Но на тот момент именно о таком «гениальном» поэте, пусть и не из символистской среды, идет, на наш взгляд, речь в «Триолете» Ф. Сологуба:

" Все мы, сияющие, выгорим, Но встанет новая звезда, И засияет навсегда.

Все мы, сияющие, выгорим, ;

Пред возникающим, пред Игорем

Зарукоплещут города.

Все мы, сияющие, выгорим, Но встанет новая звезда". [38, c. 247]

Таким образом, анализ корпуса литературных портретов, выполненных Северянином в период «ученичества», позволяет выделить следующие их основные типы:

1) портреты, в основе которых лежат ономастические цитаты — использование чужого имени, в том числе имени литературного персонажа, а также названия литературного произведения;

2) портреты, представляющие достаточно архаичные, хотя иногда и не лишенные некоторой злободневности, штампы «гражданской скорби» ;

3) портреты, посвященные литераторам, чье творчество в той или иной степени связано с музыкой — явления, родственного для поэзии Северянина;

4) портреты собратьев по перу — «прозеванных гениев», выполненные, как правило, с позиции своеобразного историко-ироническою «дендизма» ,

5) портреты-" диалоги", представляющие собой поэтические ответы — «реплики» на стихотворные посвящения Северянину чаемых конфидентов, близких по духу соратников, которые одновременно являются и своеобразным способом авторского дистанцирования.

Наблюдаемый при этом «диалог» между автором и объектом его портретирования дает основание говорить об автобиографизме («автопортретности») как об одной из главных составляющих северянского творчества рассмотренного нами периода.

2. Период «покорения литературы»

«Благословляю ваши домы!

Любовь и мир несу в страну.

Я, выгромлявший в небе громы, Зажегший молнией луну!

Ушедшее непоправимо.

Шампань холопно пролита…

Но жизнь жива! Но жизнь любима!

И есть восторг! И есть мечта!"

И. Северянин «Благославляю ваши домы» 1914 г. [28, c. 71].

Начало творческого периода «покорения литературы» 1913;1918 годов связано у Северянина с важными для него попытками сближения с двумя разными литературными течениями, существовавшими в тот момент практически параллельно. В 1911;1912 годах поэт оказался объектом достаточно пристального внимания и символистов — В. Брюсова и Ф. Сологуба, и Н. Гумилева — одного из лидеров незадолго до этого провозглашенного акмеизма. Оба этих факта безусловно достойны специальных исследований. Для нас же они представляют интерес, в первую очередь, потому, что являются причиной возникновения в творчестве Северянина целого ряда оригинальных типов литературного портрета. Осень 1912 года ознаменовалась распадом «Академии Эго-поэзии (Вселенского Футуризма)». (Об участии Северянина в этом процессе мы уже говорили в Введении, а также в предыдущей главе.) Тогда же имела место попытка взаимного сближения Северянина и Гумилева. Выборочная созвучность творчества Северянина времени «ученичества» ' выглядит скорее своеобразным «совпадением», чем следствием целенаправленной установки на повторение уже пройденных другими путей. Недаром обширный отрывок из упомянутой нами в предыдущей главе статьи А. Крайнего, подтверждающей такую особенность творчества Северянина, был впоследствии включен в КТИС. В этом смысле интересно и признание Северянина в письме к одному из попутчиков по эго-футуризму и первых своих литературных критиков Б. Богомолову от 15 июня 1911 года: «Говоря откровенно, я не люблю ни Бальмонта, ни Брюсова, ни В. Иванова, ни Блока, ни Кузмина. У каждого из них, верю и даже знаю, есть удачные и хорошие стихи, но как поэтов я не люблю их, по разным причинам…». В том же письме Северянин сообщал, что любит М. Лохвицкую, К. М. Фофанова, Ш. Бодлера и что ему нравятся Н. Гумилев, И. Эренбург, И. Бунин, В. Гофман, Черубина де Габриак, Тэффи. При всей несхожести творческих принципов и поэтических манер названных поэтов и при несомненной задиристой пристрастности северянинской оценки явно просматривается то, что он отдает предпочтение сторонникам философии «ясности», в достаточной степени свободной от декадентского «тумана». Впоследствии Северянин признавался: «Мои стихи рождались под влияньем Классических поэтов. Декаданс Был органически моей натуре, Здоровой и простой по существу, Далек и чужд. На графе Алексее Толстом и Лермонтове вырос я…» [38, с. 112]. Характерно и то, что, выстраивая цепочку своих юношеских литературных пристрастий, поэт пишет о литературе «живой», противопоставляя ее «мертвой» :

" Я к фантастической литературе

Питал с младенчества большую склонность ;

За благородство бедных краснокожих, За чистоту отважных амазонок, За красоту тропической природы, За увлекательный всегда сюжет." [28, с. 67]

Северянин признавался:

«Густав Эмар, Майн Рид, Жюль Верн и Купер, Андре Лори, Люи де Буссенар И Памбертон… не вам ли я обязан Живою фабулой своих стихов? Но Эдгар По, Джек Лондон с Конан Дойлем Меня не увлекали никогда. Из мистиков любил я Метерлинка И в Лохвицкой улавливал его Налет. Из скандинавов Генрик Ибсен Едва ль не первый эго-футурист. Оскар Уайльд и Бернард Шоу явно Влиянье оказали на меня. Из классиков Тургенев с Гончаровым Излюбленны мной были: русских женщин Они познали сущность. Мопассан Гуманность воспитал во мне, и Пушкин Мой дух всегда заботливо яснил.» [38, с. 94]

Таким образом, творческая симпатия Северянина к Гумилеву объясняется, в первую очередь, внутренней «красоюй» лирических героев последнего — отважных исследователей-романтиков. Немаловажную роль здесь сыграла и безусловно близкая Северянину «…отчеканенность формы, ее строгость и изящество, свойственное стиху Гумилева ритмическое своеобразие, в частности умелое использование стопы как подвижной и выразительной звуковой единицы…» [38, c. 187].

У Гумилева внимание к творчеству Северянина впервые документально засвидетельствовано в 1911 году. Тогда среди его рецензий в рубрике «Письма о русской поэзии» журнала «Аполлон» появился и отзыв на брошюру Северянина Электрические стихи, в которой он, в частности, отметил: «…интереснее всех, пожалуй, Игорь Северянин: он больше всех дерзает. Конечно, 9/10-х его творчества нельзя воспринять иначе, как желание скандала или как ни с чем несравнимую жалкую наивность. Там, где он хочет быть элегантным, он напоминает пародии на романы Вербицкой, он неуклюж, когда хочет быть изящным, его дерзость не всегда далека от нахальства… Но зато его стих свободен и крылат, его образы подлинно, а иногда и радующе неожиданны, у него есть уже свой поэтический облик» [39, c. 207].

В этой связи интересно замечание тогдашнего поэтического союзника Северянина Г. Иванова в его письме А. Д. Скалдину от 29 августа 1911: «Поносящие его (Северянина) в газетах — слепы, а Гумилев похвалить не смел, а бранить не хотел и написал нечто…». Отзыв Гумилева нашел отклик у В. Брюсова: «Дорогой Николай Степанович!.. Читал Ваше письмо о поэзии и в большинстве с Вашими отзывами согласен. Игорь Северянин действительно интересен…» [38, c. 107]. Триумфальный выход ГК (О нем мы подробно будем говорить в под-главе 2.1) Гумилев отметил рецензией достаточно поздно — спустя девять месяцев. «Игорь Северянин, — писал он, — действительно поэт, и к тому же поэт новый. Что он поэт — доказывает богатство его ритмов, обилие образов, устойчивость композиции, своп, и остро пережитые темы. Нов он тем, что первый из всех поэтов он настоял на праве поэта быть искренним до вульгарности. Многих такие стихи трогают до слез, а что они стоят вне искусства своей дешевой театральностью, это не важно. Для того-то и основан вселенский эго-футуризм, чтобы расширить границы искусства… Повторяю, все это очень серьезно. Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своей талантливостью и ужасных своей небрезгливостью. Только будущее покажет, „германцы“ ли это или гунны, от которых не останется и следа» — Гумилев [38, c. 119].

2.1 «Громокипящий кубок»

Решающим событием в литературной судьбе Северянина стал выход сборника «Громокипящий кубок», объединившего стихи 1909;12 годов. Книга выдержала 10 изданий, суммарный тираж которых превысил 30 тыс. экземпляров, в то время как для поэтического сборника тех времен очень хорошим считался тираж в 1—2 тыс. Продажи не падали даже во время революции и гражданской войны, когда вобла и сухари пользовались куда большим спросом, чем поэтические сборники. В книге нередко чувствуется «лирическая ирония», близкая к самоиронии, при этом зачастую трудно провести границу между иронией и искренним пафосом — в созданном поэтом оригинальном типе трагической клоунады лицо и маски, по существу, неразличимы («За струнной изгородью лиры / Рыдает царственный паяц!"[28, c. 114]).

Северянин в равной мере считает себя певцом «площади» и «хутора» — просторечно-площадная и изысканно-манерная языковые стихии сплавлены у него единой напевной интонацией. «Громокипящий кубок» вышел в свет 4 марта 1913 г. Книга имела воистину триумфальный успех и стала одним из заметных явлений русской поэзии XX в. В предисловии Федора Сологуба написано: «Одно из сладчайших утешений жизни — поэзия свободная, легкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и, когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны"[23, c. 77]. Единомышленники Северянина сочли, что в признании Сологуба не было «никакого открытия нового светила. На небе русской литературы всем очевидная горела звезда первой величины» [38, c. 126]. Но для читающей публики слово Сологуба о приходе нового поэта имело свой смысл. Несмотря на то, что Северянин шел к «Громокипящему кубку» десять лет, книга открыла новый этап его творческой биографии, когда он совершал переоценку всего, написанного за эти годы. «Счастливое чудо» (А. Измайлов), «Нечаянная радость» (Ф. Сологуб), «Большое культурное событие» (Н. Гумилев) — так определили появление книги современники Северянина. Известно, что «Громокипящий кубок» Северянину помогли подготовить В. Брюсов, Ф. Сологуб и основатель издательства «Гриф» С. Кречетов. Брюсов действительно, по словам Северянина, советовал подготовить к печати большой сборник стихов, «повыбрав их из бесчисленных брошюр» [38, c. 98]. Б. Лившиц вспоминал, что название книги подсказал Сологуб, обыгравший его в предисловии, написанном в феврале 1913 г [18, c. 452].

Но в словах Сологуба можно усмотреть явную связь названия с легкими и сверкающими стихами Северянина, полными упоения весной и радостью жизни («Весенний день»), и параллель с классической традицией русской поэзии, идущей от Пушкина, Тютчева и Фета. Актриса Л. Д. Рындина, которой Северянин посвятил стихи «Качалка грёзерки», «Рондо» и книгу «Златолира», в воспоминаниях так записала слова своего мужа — издателя книги С. А. Кречетова (Грифа): «„Я предложил принести мне для просмотра все его стихи, просмотрю, что годится для печати, может быть и издам“. Через несколько дней у нас был Игорь Северянин. Гриф отобрал из вороха принесенных стихов, то, что считал интересным, и издал…» [19, c. 83].

Воспоминания Л. Д. Рындиной, написанные почти 40 лет спустя, являются примером того, как создаются литературные мифы и легенды. Получается, что книгу Северянин подготовил по совету Брюсова, название ее подсказал Сологуб, а отбор и блестящую композицию продумал Кречетов. Это вполне согласуется с тем образом Северянина, который рисовали некоторые критики, упрекая поэта в отсутствии вкуса, и который, к сожалению, укоренился в сознании современных исследователей. Вряд ли мог Северянин принести «ворох… стихов», скорее всего он принес свои ранние брошюры, возможно, часть стихов (неопубликованных или опубликованных в периодике) была в вырезках. Если даже некие советы и пожелания по отбору стихов и их композиций у редактора были, автор должен был с ними согласиться или предлагать и отстаивать свои решения, тем более что Северянин всегда имел свое мнение и дорожил им. Так или иначе, если мы внимательно проанализируем тексты «Громокипящего кубка», то увидим, что композиция книги является авторской.

В книге всего 137 стихотворений (поэз) за 1905—1912 гг., большинство из которых были опубликованы в альманахах, журналах, газетах и вошли в ранние брошюры Северянина (с 12-й по 35-ю). Стихи брошюры «Ручьи в лилиях» (весна 1911), за исключением двух, перепечатаны полностью. Впервые в книге опубликовано только восемь произведений: «Berceuse осенний», «Эскиз вечерний», «Шампанский полонез», «Virelai», «Гюи де Мопассан», «Газэлла», «Демон», «Любовь и Слава». Заглавия двух из четырех разделов книги перешли из вышедших ранее брошюр: раздел «Сирень моей весны» — 18-я брошюра (1908) и «За струнной изгородью лиры» — 25-я брошюра (1909). Есть случаи, когда последовательность стихов соответствует их композиции в ранних брошюрах. Так, первые четыре стихотворения книги: «Очам твоей души», «Солнце и море», «Весенний день», «В грехе забвенье» — открывают брошюру «Очам твоей души» (1912), далее следуют стихи, не включенные в сборник. Оспорить авторское расположение стихов в брошюрах Северянина невозможно. В «Громокипящем кубке» отразилась история «мещанской драмы» поэта-грёзэра, охваченного порывом нового весеннего чувства и молодости. Он живет мечтами и грёзами о прекрасной женщине. Разочарованный и обманутый в своих чувствах, герой попадает с берегов форелевой реки и северного «одебренного» леса на площадь. Затем возникает образ одинокого поэта — царственного паяца, который уходит с площади от толпы и рыдает за струнной изгородью лиры. Невольно ощущается ироничность слов «гения Игоря Северянина» об упоении своей победой и искренность намерения идти «в природу, как в обитель, / Петь свой осмеянный устав».

Главной причиной успеха книги «Громокипящий кубок» была ее своевременность и современность. Она вышла весной 1913 г., когда имя Северянина было уже известно: футуристам удалось обратить на себя внимание. И хотя многие современники отделяли Северянина от футуризма, но отдавали должное тому чувству времени, которое проявилось в «Громокипящем кубке». «Его поэзия, — заметил В. Ходасевич, — необычайно современна — и не только потому, что в ней часто говорится об аэропланах, кокотках и т. п., — а потому, что его душа — душа сегодняшнего дня. Может быть в ней отразились все пороки, изломы, уродства нашей городской жизни, нашей тридцатиэтажной культуры, „гнилой как рокфор“, но в ней отразилось и небо, еще синеющее над нами» [37, c. 113].

Вторая книга поэз Северянина «Златолира» вышла 4 марта 1914 г. (выдержала 7 изданий), третья — 28 января 1915 г. — «Ананасы в шампанском» (5 изданий), четвертая — 14 апреля 1915 г. — «Victoria Regia» (4 издания), пятая и шестая — «Поэзоантракт» и «Тост безответный» (соответственно 2 и 1 издание). Внимание критики к этим книгам шло по убывающей, каждая последующая книга встречалась более прохладно, чем предыдущая. Неровность успеха Северянина во многом зависела от того, что после «Громокипящего кубка» поэт помещал в новые сборники все более ранние стихотворения. Таким образом, создавалась обратная перспектива творческого пути. Вместе с тем Игорь Северянин, вдохновленный успехом первой книги, в «Ананасах в шампанском» усилил элемент смелой (и очень смелой) парадоксальности и ухищрений, делавших книгу более трудной для восприятия читателей. Орест Головнин (Р. Брандт), относившийся с большой симпатией к нашему «поэзнику», в 1915 г. сочинил такую эпиграмму:

" Войною отняты нам разные припасы:

Так, не дают вина, и редки ананасы.

О, Северянин! Как ты мил:

Ты своевременно снабдил,

Назло стесненьям, думским и германским,

Нас ананасами с шампанским." [28, c. 71]

В восприятии современников имя Северянина нередко ассоциировалось именно с этой книгой. Николай Клюев в письме Есенину, написанному еще до личного знакомства (датируется: «Август. 1915»), предостерегал его от соблазна легкой славы: «Твоими рыхлыми драченами <�слова из стихотворения Есенина «В хате"> объелись все поэты, но ведь должно быть тебе понятно, что это после ананасов в шампанском… и рязанцу и олончанину это блюдо по нутру не придет, и смаковать его нам прямо грешно и безбожно. Знай, свет мой, что лавры Игоря Северянина никогда не дадут нам удовлетворения и радости твердой…» [38, c. 63]. Спустя восемь лет, в конце 1933 г., одна из почитательниц поэта устроила ему в Белграде на десерт ананасы в шампанском [38, c. 76].

Начало творческого периода «покорения литературы» 1913;1918 годов связано у Северянина с важными для него попытками сближения с двумя разными литературными течениями, существовавшими в тот момент практически параллельно. В 1911;1912 годах поэт оказался объектом достаточно пристального внимания и символистов — В. Брюсова и Ф. Сологуба, и Н. Гумилева — одного из лидеров незадолго до этого провозглашенного акмеизма. Оба этих факта безусловно достойны специальных исследований. Для нас же они представляют интерес, в первую очередь, потому, что являются причиной возникновения в творчестве Северянина целого ряда оригинальных типов литературного портрета.

2.2 «Коронование»

27 февраля (14 марта) 1918 года в Большой аудитории Политехнического музея в Москве «всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием» (как говорилось в афише, извещавшей о поэтическом вечере) публики Северянин был избран «королем» поэтов. «Автопортреты», выполненные им в течение первого года «царствования», добавляют несколько существенных штрихов к пониманию его поэтической позиции времени этого своеобразного пика своей литературной славы. Первый из них, своего рода, — «exegi monumentum» — осознание себя живым классиком, приобретшим некий «иммунитет» к критике:

" Отныне плащ мой фиолетов.

Берета бархат в серебре:

Я избран королем поэтов На зависть нудной мошкаре…

Я так велик и так уверен В себе, настолько убежден, Что всех прощу и каждой вере Отдам почтительный поклон…" [28, c. 84]

В Эпилоге (II), Поэт предстает и своеобразным «оракулом», констатирующим свершения своего «пророчества» :

" Не ученик и не учитель, Великих друг, ничтожных брат, Иду туда, где вдохновитель Моих исканий говор хат.

До долгой встречи! В беззаконие Веротерпимость хороша.

В ненастный день взойдет, как солнце, Моя вселенская душа!" [28, c. 92]

Во-вторых, Северянин считает важным подчеркнуть специфичную «двусмысленность» своей творческой позиции, в основе которой «оценка событий одновременно с точек зрения сознания а) бытового, б) эстетически суверенного (но по природе также бытового) и в) иронического, причем, ирония, света которой не боится ни автор, ни его герои, лишена здесь того универсального содержания, какой придавался ей в сократовской, эпической и романтической традициях» [37, c. 59]:

" Моя двусмысленная слава Двусмысленна не потому, Что я превознесен неправо, Не по таланту своему…

Во мне выискивали пошлость. Из виду упустив одно:

Ведь кто живописует площадь, Тот пишет кистью площадной…

Пускай критический каноник Меня не тянет в свой закон, ;

Ведь я лирический ироник: Ирония — вот мой канон." [28, c. 112]

Налицо явная перекличка с эго-футуристской Поэзией:

" Я — волк, а Критика — облава! Но я крылат!

И за Атлант — Настанет день! — польется лава ;

Моя двусмысленная слава И недвусмысленный талант!" [28, c. 55]

Третий «автопортрет», входящий в этот своеобразный триптих, оказывается, в свою очередь, и завершением целой череды северянинских «поэз-самовосхвалений» (Пролог, Эпилог, Монументальные моменты):

" Еще семь дней, и год минует, — Срок «царствованья» моего.

Кого тогда страна взыскует: Другого или никого?..

Да и страна ль меня избрала Великой волею своей

От Ямбурга и до Урала? Нет, только кучка москвичей…

Я отрекаюсь от порфиры И, вдохновляем февралем, За струнной изгородью лиры, Провозглашаюсь королем!" [38, c. 54]

Таким образом, в творчестве Северянина намечается принципиально важный переход: от поэзии — формы самовыражения к поэзии — способу существования в мире. В творчестве Северянина периода «покорения литературы» особое значение приобретает противопоставление индивидуального и коллегиального. Ведущую роль начинает играть жанр «автопортрета», героем которого становится поэт, индифферентный к проявлению любой литературной фракционности. «Групповой» портрет, также культивирующийся Северянином в это время, как правило, ироничен и выполняет функцию своеобразного фона его «автопортретов». Наблюдаемые, с одной стороны, некоторые схождения Северянина с символистами, заключающиеся в разработке «творимой легенды» (Солоно), недоступной для «непосвященных» и своеобразном «богоборчестве» (Брюсов, Бальмонт), которые основываются на амбивалентности Добра и Яла. а также, с другой стороны, близкое к акмеистам стремление «к неслыханной простоте», «выраженной, помимо всего прочего, в младенческой ясности, свежести и наивности…», оказываются, хотя и яркими.

3. Классический" период

«Я — соловей: я без тенденций И без особой глубины…

Я — соловей, и, кроме песен, Нет пользы от меня иной. [28, c. 65]

Корпус первого оригинального сборника Северянина, вышедшего вне России, «Соловей», написанного одним размером — 4-стишным ямбом, включает несколько сюжетно связанных «поэз», представляющих фрагменты неосуществленной автобиографической «Поэмы жизни» .

" Говоря о себе в Интродукции, открывающей сборник, Я — соловей: я без тенденций И без особой глубины…

Я — соловей, и, кроме песен, Нет пользы от меня иной.

Я так бессмысленно чудесен, Что Смысл склонился предо мной!", [28, c. 95]

поэт заявляет о коренном изменении своей литературной позиции. «Из эго-футуриста, каким он был в начале 1910;х гг., поэт превращается в ярого противника модернизма и всячески декларирует свою любовь и верность русской классической традиции». 38, c. 82].

Сборник фиксирует изменение и его лирического героя: место самоуверенного, греющегося в лучах собственной славы, презирающею «толпу» гения занимает оторванный от родины, измученный «вселенским» разладом, сомневающийся в судьбах мировой культуры и в себе человек. «Соловей» содержит ряд пьес, которые и сюжетно, и логически подпадают под северянинское определение «разбор собратьев», а одноименная «поэза» ', включенная в сборник.