Концепция положительного героя в романе Тургенева «Дым»

В романе «Дым» отражен глубокий пессимизм Тургенева, выросший в ту самую эпоху, когда большая часть общества жила теми или иными надеждами. Исток этого пессимизма — разочарование личности в «мире всеобщего». Дымом, чем-то обманчивым и нереальным представляется вся жизнь главному герою романа Литвинову. «Дым, дым, — повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь — все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а, в сущности, все то же да то же; все торопится, спешит куда-то — и все исчезает бесследно, ничего не достигая; …дым, шептал он, дым…».

Эти рассуждения Литвинова отдаленно перекликаются с завершающей идеей тургеневской речи о Гамлете и Дон Кихоте: «Все пройдет, все исчезнет, все рассыплется прахом… Все великое земное Разлетается, как дым… Но добрые дела не разлетаются дымом; они долговечнее самой сияющей красоты…"[3,87].

Люди, одержимые идеей, слепо верящие в нее и готовые во имя ее осуществления на любую жертву, по мнению Тургенева, способствуют историческому прогрессу. Не будь их — история прекратила бы течение свое. Тургенев не был единомышленником этих людей и даже не верил в возможность достижения их целей. Они напоминали ему самоотверженных, но все же смешных донкихотов, которые в борьбе за свои идеи нередко жестоко ошибаются; но это святые ошибки—они и есть история. Честные служители идеи, по мысли Тургенева, делают историю, но не они являются повседневными строителями жизни. Для этого-то и нужны Лежневы и Литвиновы, на плечи которых ложится кропотливая, но почетная задача выполнения обыкновенных, будничных и прозаических дел.

Под влиянием пессимистических раздумий о судьбе базаровского типа в 60-х годах писатель более чем когда-либо уверовал в плодотворность «терпеливого деятельного труда» честных и образованных помещиков, т. е. класса общества, поставленного самой жизнью перед необходимостью действовать. Центральный герой «Дыма» Литвинов в связи с этим и стал для Тургенева таким полезным деятелем—не в широком, историческом, а в более узком и скромном, практическом смысле этого понятия.

Назвав настоящего положительного героя своего романа, он тем самым отверг попытку воспринимать Литвинова в качестве неудавшегося на сей раз выразителя прогрессивных общественных взглядов. Этот герой не был в глазах Тургенева идеалом общественного деятеля. Поиски лучшими героями 60-х годов «мировой гармонии» приводили к непримиримому столкновению с несовершенством окружающей действительности, а само это несовершенство осознавалось не только в социальных отношениях между людьми, но и в дисгармоничности самой человеческой природы, обрекающей каждое индивидуально неповторимое явление, личность на смерть.

В «Дыме» первые главы, в которых Тургенев рисует различные силы, выступающие в русской жизни после реформы 1861 года, составляют общественный фон романа, но Литвинов как бы делается неотъемлемой частью этого фона. Хотя Тургенев и сочувствует Литвинову, тем не менее он сразу же показывает читателю, что это не тот герой, которого действительно ждет Россия.

Тургенев лишил Литвинова даже каких бы то ни было отличительных черт характера, его образ не связан с исторически прогрессивными идеями. Литвинов наделен единственным качеством—уверенностью в полезности своего маленького практического дела. Но и это качество он утратит после первых же серьезных столкновений с жизнью.

Во внешности Литвинова, в его манере держаться Тургенев все время подчеркивает «обыкновенность». «На первый взгляд он производил впечатление честного и дельного, несколько самоуверенного малого, каких довольно много бывает на белом свете» [9,148],—говорит писатель. Эта же «обыкновенность"—в его «прошедшем, весьма незатейливом и несложном». Литвинов не прошел большой умственной школы, какая характерна, например, для Рудина. Тургенев справедливо говорит, что он даже не Аркадий Кирсанов, который хоть на время увлекся нигилизмом. Это человек узкопрактического мышления. Он изучил курс наук, которые могут непосредственно пригодиться ему в жизни. «…И вот теперь, уверенный в самом себе, в своей будущности, в пользе, которую он принесет своим землякам, пожалуй, даже всему краю, он собирается возвратиться на родину, куда с отчаянными заклинаниями и мольбами в каждом письме звал его отец, совершенно сбитый с толку эмансипацией, разверстанием угодий, выкупными сделками, новыми порядками, одним словом…» [9, 149]. «Самоуверенность» Литвинова основана на убеждении в том, что он сможет уже теперь, в 1862 году, применить свои знания, что эти знания необходимы России. Так «обыкновенный» тургеневский герой сразу же оказывается связанным с вопросом о проведении в жизнь идей крестьянской реформы.

В чем же превосходство Литвинова? Прежде всего в том, что он имеет ясно осознанную жизненную цель, состоящую в практической реализации «великих принципов реформы». Настоятельная необходимость подобных людей неоднократно подчеркивается Тургеневым: имение Литвиновых, подобно множеству помещичьих — хозяйств России, «было давно запущено, но многоземельно, с разными угодьями, лесами и озером, на котором когда-то стояла большая фабрика, заведенная ревностным, но безалаберным барином, процветавшая в руках плута купца и окончательно погибшая под управлением честного антрепренера из немцев» [9, 149].

Это хорошо понял Литвинов, непосредственно столкнувшийся перед самой реформой с положением дела в деревне. Как человек, неравнодушный к судьбам страны, он осознал важность решительных преобразований на основе «опыта и знаний», которых так не хватало непросвещенной России; нужны были деятели, вооруженные знаниями и желающие бескорыстно служить обществу и народу. Таких было мало в среде помещиков: они, подобно отцу Литвинова, оказались «совершенно сбитыми с толку эманципацией». Бегло говоря о положении крестьянского дела в России, Тургенев все же воссоздает мрачную картину разоренной страны, ждущей своего «обновления».

Литвинов полон решимости развеять «слепой мрак заплесневевшей жизни» наследие крепостного права. Он понимает, что его деятельность будет тяжела, может быть, неблагодарна, но не боится трудностей и лишений. И Тургенев готов признать его «самоуверенность» обоснованной.

Но все же писатель далек от того, чтобы идеализировать Литвинова. Признание его положительной роли не означает «идеализации» «дворянина-практика», как утверждает А. Г. Цейтлин, или «возвышения практики буржуазного реформаторства», «прославления деятельности постепеновца», как пишет, например, Г. Б. Курляндская[9,176].

Для Тургенева Литвинов был относительно положительным героем только потому, что другие деятели, которым должно принадлежать будущее, тогда еще, по мысли писателя, не сказали своего слова. Тургенев сознательно сводит задачи героя «Дыма» лишь к практической деятельности, как бы подчеркивая этим его ограниченность и «обыкновенность». «Дело», на которое способен Литвинов, доступно всем. Он даже не желает вникать в суть общественно-политической борьбы 60-х годов и не затрудняет себя размышлениями о судьбах России. Он принимает жизнь такой, какова она есть. На вопрос Губарева о политических взглядах он дает весьма характерный ответ: «Собственно у меня нет никаких политических убеждений», — и тут же поясняет: «Мне кажется, нам, русским, еще рано иметь политические убеждения или воображать, что мы их имеем"[9, 160].

Тургенев считал, что в политических деятелях сейчас в России нет даже потребности. Они появятся со временем, когда страна определит свой путь[23,152]. Такой взгляд нашел отражение и в письмах Тургенева. В 1867 году он писал Авдееву: «Явно одно: от литературно-эстетического берега наше общество отстало — а к политическому еще не пристало… тут и плыви по середине"[2, 212].

Как же представлял себе Тургенев задачу Литвинова? Говоря о невозможности разглядеть будущее «планетарное состояние» страны, заставляя своего героя смотреть на жизнь с высоты сугубо практических задач времени, Тургенев не делает его в то же время дельцом-предпринимателем. 23,163] Деятельность Литвинова носит принципиально иной характер, ибо направлена не на собственное обогащение. Она прежде всего преследует просветительскую цель: пример европейски образованных помещиков со временем должен принести «пользу всему краю», и тогда Россия станет полноправным членом в семье передовых стран Западной Европы. Поэтому Литвинов с интересом слушает Потугина, хотя и не вполне соглашаясь со своим собеседником. Сам Литвинов смутно представляет общие принципы, во имя которых происходят преобразования; у него нет еще «политических убеждений». Программа Потугина должна со временем стать той высшей целью, которой ему недостает.

Авторское признание положительного значения практики Литвинова не ставило его на пьедестал героя жизни. «Надо вооружиться терпеньем и выжидать"[2, 271]—вот что советовал Тургенев Я. П. Полонскому, тоже обеспокоенному состоянием крестьянского дела. К этому выводу в конце концов приходит и недалекий герой романа. Самоуверенность Литвинова, вызванная убеждением в возможности немедленного наступления «новых времен», оказывается неосновательной.

На всем протяжении романа он является скорее фигурой страдательной, испытывающей на себе неотвратимые удары судьбы и неспособной противостоять ей. Любовь Ирины—разрушающая стихия, она уничтожила все, чем Литвинов жил, и прежде всего его уверенность в своем предназначении и деятельности. «. .Им овладел ужас при мысли, что будущность, его почти завоеванная будущность, опять заволоклась мраком, что его дом, его прочный, только что возведенный дом внезапно' пошатнулся…» [9,251],—так передает писатель состояние Литвинова, понявшего свое чувство. А после разрыва с невестой герой еще более отчетливо осознал, что влечет за собой его любовь. Литвинову казалось, что Татьяна унесла с собою все, что для него «до сих пор было желанным и дорогим». «…Все мои предположения, планы, намерения исчезли вместе с нею; самые труды мои пропали, продолжительная работа обратилась. в ничто, все мои занятия не имеют никакого смысла и применения; все это умерло, мое я, мое прежнее я умерло и похоронено о вчерашнего дня» [9, 299],—писал он Ирине. Литвинов покорился своей участи.

Переключение основного смысла любовной истории в чисто личную сферу, сюжетная несвязанность образа Литвинова с другими героями романа (Губарев, генералы, даже Потугин) подчеркивают важную мысль: Литвинов вне тех проблем, которые ставились каждой из изображенных в «Дыме» общественных групп. Уже этим задачи Литвинова существенно ограничены, а тем самым ограничен и круг его действий, и его борьба с аристократическим миром, к которому принадлежит героиня. В соответствии с этим неверным представляется вывод, что «к анализу внутреннего психологического конфликта» Тургенев в данном случае обращается «с целью доказать волевой и действенный характер Литвинова». Согласно этой точке зрения, ««психологическая драма Литвинова определяется борьбой нравственного сознания с неразумной стихийной страстью к Ирине, духовно чуждой ему женщине, связанной с враждебной аристократической средой. Благодаря четко осознанной жизненной цели Литвинов сумел выйти победителем из этой драматической ситуации"[20,67]. Но в том-то все и дело, что Литвинова нельзя назвать победителем, так как «осознанная им цель» не была осуществлена.

В покорности, нежелании что-либо противопоставить своей судьбе и заключается объяснение нежизненности героя «Дыма», его неспособности быть настоящим деятелем. «Трудный путь», на который он хочет увлечь за собой Ирину, представляется ему самому смутно. До новой встречи с Ириной Литвинов самоуверенно считал себя одним из деятелей новой России, тем, кто будет вести ее вперед. Жизнь заставила его критически взглянуть на себя и на окружающее. Под влиянием пережитой любовной истории Литвинов понял, что почти завоеванное им счастье безвозвратно утрачено, а прежние убеждения, мечтания—"дым", который ветер носит из одной стороны в другую. Тургенев дает понять, что история Литвинова имеет более общий, глубокий смысл.

Судьба героя романа знаменовала для автора неполноценность той жизненной силы, которая стояла за Литвиновым. Поэтому-то и звучат столь пессимистично слова Литвинова, а вместе с ним и Тургенева, признавшего «дымом» всю русскую жизнь, включая «великие преобразования» 19 февраля и западническую программу Потугина.

Но нам важно сейчас отметить другое: перед многими писателями в те годы вставал вопрос об изображении героя, который смог бы указать выход обществу, находящемуся на распутье. В поисках такого героя литературе суждено было пройти довольно значительный путь: нужно было тщательно рассмотреть различные стороны жизни и взвесить имеющиеся силы. Одни обратили внимание на народную среду — и появилась массовая литература о «простонародье»; другие стремились найти героя в иной сфере. Попытался это сделать и Тургенев. В его «Дыме» также отразился этот период собирания «материалов для будущего творчества», о котором писал Салтыков-Щедрин. Писатель считал, что в данный исторический момент Литвиновы, терпеливо стремящиеся к проведению в жизнь идей реформы, являются, при всей их ограниченности, единственно полезными людьми. Не случайно за кульминационной главой романа — размышлениями Литвинова о «дыме» — следует описание возвращения героя к своему «делу» и примирения с Татьяной.

Писатель готов признать практически мыслящего человека нужным для данного исторического момента, но самый этот момент отмечен в сознании автора печатью безвременности: чем скорее он пройдет, тем лучше. Литвиновы способны честно вести свою маленькую деятельность в переходный период, но они не способны содействовать наступлению «новых времен». В этом смысле и они «дым». Автор уклонился от окончательного ответа па вопрос о положительном деятеле. Но одно очевидно: Тургенев не счел возможным причислять их к носителям теории «малых дел», которая уже довольно четко вырисовывается в некоторых произведениях второй половины 60-х годов.

Само по себе признание полезности «малых дел», направленных на улучшение общего благосостояния страны, — если только этим не исчерпывается программа,—не обязательно приводит к апологетике буржуазного строя. В 60-х годах, непосредственно после крестьянской реформы, многие возлагали надежды на европейски образованных деятелей, способных содействовать просвещению страны. Об этом недвусмысленно писал в 1864 году Д. И. Писарев в статье «Мотивы русской драмы».