Основные подходы к переводу в России XVIII века

XVIII век — это век борения двух противоположных тенденций, подходов — пословного (буквалистского перевода) и вольного перевода. Хронологически пословный перевод был более древним, характерным для перевода в послемонгольской России на протяжении нескольких веков. Его распространенность объясняется тем, что переводу в допетровскую эпоху подвергалась, прежде всего, литература сакрального (духовного) характера. Пиетет переводчиков перед «словом Божиим» был столь велик, что не допускал каких бы то ни было отступлений от текста оригинала. Обращение к светскому переводу в петровскую эпоху привело к появлению нового подхода, который пропагандировался самим царем… Симон Кохановский в предисловии к своему переводу книги Юста Липсия «Увещания и приклады политические» писал: «Я в переводе сем не порабощен был помянутого автора штилю, но едино служил истине, чтоб ниже мало была изменена сила и истина истории, того ради сие предвозвещаю в преддверии последующих повестей, дабы кому не дивно было, что не слово в слово переведены, но смотрил бы, что самая истинная сила истории не изменена есть». Сам факт формулирования переводчиком своего кредо в форме предисловия к переводу является свидетельством того, что новая традиция не была сильной и ведущей. И все же ее отстаивало достаточно большое количество переводчиков. Так, А. Ф. Хрущев в предисловии к своему переводу «Похождений Телемаковых» (1724 г.) четко выразил свою позицию: в процессе перевода он был озабочен прежде всего поиском смысла, а не пословным следованием оригиналу; пословность даст тот же оригинал, только русскими буквами, что будет неудобочитаемо.

Но были и другие переводчики, отстаивавшие максимально близкое в переводе следование оригиналу. Так, уже известным нам Гавриил Бужинский пояснял, что переводя книгу Пуддендорфа, он строго следовал за автором, ничего не прибавляя и не убавляя, так как не хотел, как делали многие, присваивать себе славу автора, то есть он хотел остаться лишь переводчиком. Как мы видим, позиция переводчика была обусловлена не столько теоретическими, сколько морально-этическими соображениями. Как считают О. Е. Семенец и А. Н. Панасьев, именно эта позиция и определила отношение переводу, которое возобладало в Западной Европе. Но в целом XVIII проходил под знаком выработки как теоретических, так и практических подходов к переводу.

В рассматриваемый нами период особо остро стал вопрос о выборе произведений для перевода. Если в начале XVIII века переводились прежде всего книги по военному делу, по технике, по точным наукам, по вопросам права и т. п., отвечавшие непосредственно практическим потребностям новой России, и выбор переводимого определялся этими потребностями, то вскоре возник и стал расти интерес к иноязычной художественной литературе. И вот именно в этой области разгорелись ожесточенные споры. Вполне естественным для того времени было обращение переводчиков к тем жанрам, которые отсутствовали в русской литературе, прежде всего к жанру романа. Первоначально этот жанр не всеми воспринимался однозначно. Так, А. П. Сумароков гневно реагировал на появление перевода романа А. Ф. Прево «Приключения маркиза Г., или жизнь благородного человека, оставившего свет». А. П. Сумароков писал, что от романов «…пользы… мало, а вреда много. Говорят о них, что они умеряют скуку и сокращают время, то есть век наш, который и без того краток. Чтение романов не может назваться препровождением времени; оно погубление времени…». Понятно, что речь идет прежде всего о романах переводных, поскольку собственных романов в то время еще не было. Точно также и М. В. Ломоносов выступал против перевода рыцарских романов, требуя, чтобы проза непременно содержала примеры и учения о политике и добрых нравах. В качестве образцов он рекомендовал такие произведения, как «Аргенида» Д. Барклая, «Теле-мак» Ф. Фенелона, «Золотой осел» Апулея, «Сатирикон» Петрония.

В то же время некоторые переводчики выступали в качестве апологетов нового жанра. С. А. Прошин в предисловии к своему переводу романа А. Ф. Прево «Филозоф английский, или Житие Клевленда, побочного сына Кромвелева» (1760 г.) писал, что хотя существует много романов плохих, нет никакой нужды отвергать чтение романов, поскольку «изображаются в них нравы человеческие, добродетели их и немощи.; показываются от разных пороков разные бедствия в примерах, то причиняющих ужас, то соболезнование и слезы извлекающих и между цепью… приключений наставления к добродетели полагаются».

Остановить распространение романов в России, естественно, не удалось. Этот жанр прочно вошел в русскую словесность, первоначально именно через переводы, а затем в собственном творчестве литераторов, ранее выступавших в качестве переводчиков (Эмина, Чулкова, Попова, Хераскова). Всего лишь за два десятилетия (с середины 50-х до середины 70-х годов) русский читатель смог познакомиться с переводами произведений Скаррона, Лес-сажа, Прево, Филдинга, Сервантеса, Террасона, Дефо, Мариво, Бартелеми, Гомеца, Мармонтеля, Арно, Вольтера, Руссо и многих других. Считается, что в 1787 г. было издано первое произведение Шекспира на русском языке: «Жизнь и смерть Ричарда III, короля аглинскаго, трагедия господина Ша-кеспира, жившаго в XVI веке и умершаго 1576 года. Переведена с французскаго языка в Нижнем Нове-городе 1783 года. Печатана с дозволения управы благочиния. В Санктпетербурге 1787 года». В целом же количество переводных романов в России XVIII века в десятки раз превышало количество романов оригинальных.

Основные подходы к переводу четко проявляются в творчестве наиболее выдающихся переводчиков того времени.

Василий Кириллович Тредиаковский (1703 — 1769 гг.) получил прекрасное образование, учился в Славяно-греко-латинской академии в Москве, в Голландии, в Сорбонне, был отменным знатоком языков и эрудитом. Его переводческое наследие очень велико и включает произведения П. Тальмана, де Фон-тенеля, Д. Барклая, Буало, Горация, Сенеки, Фене-лона, французских историков Ш. Роллена и Ж.-Б.Кувье. Переводил В. К. Тредиаковский в основном с французского языка и с латыни. Первым переведенным им произведением был роман Поля Тальмана «Езда в остров любви», сразу же завоевавший огромную популярность в русском обществе. Это был любовно-аллегорический роман, с большой долей назидательности, повествующий о том, каким должно быть поведение мужчин и женщин в общении друг с другом. Популярность романа явно свидетельствует о том, что он удивительно точным образом отвечал потребностям общества. Достоинства этого перевода заключаются в том, что это было первое беллетристическое произведение, переведенное с французского языка и не на церковнославянский язык, а на русский язык; впервые этим произведением на русскую почву был трансплантирован любовный сюжет; впервые в перевод были включены стихи самого Тредиа-ковского — на русском, французском и латинском языках.

Не отказываясь от славянского типа книжного языка как системы художественно-изобразительных средств, Тредиаковский отказался от употребления в переводе славянизмов. В поисках новых языковых средств, в частности, лексических, он прибегал к словотворчеству, используя при этом ресурсы и церковнославянского языка. Некоторые неологизмы Тредиаковского не прижились в русском языке (например, «очесливость», «глазолюб-ность»), но многие изобретенные им слова и сейчас используются нами как исконно русские (бесполезность, беспристрастность, благодарность, величавость, независимость, снисходительность, сущность, цельность).

Одной из наиболее сложных проблем, с которой столкнулся Тредиаковский в работе над «Ездой в остров любви» и в переводе других произведений, была проблема передачи стихов стихами. Представление о правомерности и желательности перевода стихов стихами далеко не сразу утвердилось в русской литературе. Поэтому и Тредиаковский задавался вопросом: «Возможно ль статься, чтоб пере-водныя стихи с стихов могли быть столь же хороши, сколько подлинные, для того что и прозаический перевод теряет много силы и красоты перед подлинником, не то что стихи?». Сам Тредиаковский собственным примером пытается доказать, что переводить стихи стихами вполне правомерно и при этом можно получить удовлетворительный результат. При переводе поэзии главным направлением его усилий было стремление сохранить с наибольшей полнотой содержание стихотворения, воссоздать богатство его языка, его стилистику и удержать при этом эквилинеарность и эквиритмичность. По тем временам задача весьма сложная, если учесть недостаточную разработанность (впрочем, можно говорить и о полной неразработанности) русского стихосложения. Заслуга В. К. Тредиаковского заключается и в том, что он одним из первых предложил собственную концепцию стихотворного периода.

О переводческих воззрениях В. К. Тредиаковского многое говорит и принадлежащая ему фраза, давно ставшая крылатой: «Переводчик от творца только что именем разнится». Это не означает, что переводчик должен переделывать текст на свой лад (сам Тредиаковский в своих переводах довольно близко следовал оригиналу). Здесь Тредиаковский заявляет о сложности работы переводчика и о творческом начале, присущем переводу. Тредиаковский также говорит о том, что «ежели творец замысловат был, то переводчику замысловатее надлежит быть». Не следует эту фразу понимать буквально, тем более трактовать ее исходя из современного состояния русского языка. Она всего лишь означает, что для постижения замысла автора, понимания его стиля и воссоздания замысла и стиля в переводе переводчик должен быть не менее талантлив, чем автор. Только в этом случае его перевод сможет сравниться в оригиналом. Тредиаковский даже не исключает возможность в чем-то улучшить оригинал. Но все же главная его мысль заключается в следующем: только иногда переводу удается всего лишь «равняться» с оригиналом, т. е. если в некоторых деталях перевод чуть и улучшит оригинал, то все же высшим достижением является лишь то состояние перевода, когда он может сравниться с оригиналом.

Интересно отметить, что Тредиаковский в начале своего переводческого пути очень близко следовал оригиналу. Достаточно сказать, что исторические сочинения переведены им практически пословно. В этом проявлялось стремление переводчика сохранить мысли, идеи, содержащиеся в подлиннике. Однако к концу жизни В. К. Тредиаковский, очевидно, стал осознавать, что перенос идей вовсе не обязательно осуществлять с помощью пословного перевода, а можно с успехом применять перевод вольный, к тому же вводя в него свои мысли и рассуждения. Одновременно это раскрепощает и язык перевода.

Переводческое наследие Михаила Васильевича Ломоносова (1711 — 1765 гг.) включает как практические переводы, так и высказывания по поводу перевода. Из первых переводческих опытов Ломоносова известен перевод Фенелона «К Ланжерону». Переводил он также Анакреонта, причем, с латинского, французского, английского и итальянского языков. На протяжении всей жизни М. В. Ломоносов переводил научные статьи. Интересно, что некоторые работы самого Ломоносова, написанные им на латыни, им же самим были переведены на русский язык. Из 19 од, написанных Ломоносовым, три оды были переводные.

Переводы Ломоносовым художественных произведений носили, в основном, «прикладной» характер, то есть должны были служить иллюстрациями к разрабатываемым им теоретическим положениям стихосложения. Основная часть поэтических переводов была включена в книгу «Риторика» и представляют собой отдельные отрывки и фрагменты поэтических произведений, выбранные и переведенные для разъяснения тех или иных положений риторики.

М.В. Ломоносов вел весьма обширную деятельность по редактированию и рецензированию переводов, выполнявшихся при Академии наук. В специальном постановлении Академии говорилось: «А те переводы править и последнюю оных ревизию отправлять и над всем тем, что к тому принадлежит, труд нести г. профессору Ломоносову, за который излишний, сверх должности его труд имеет он получать, окроме жалованья его, в награждение по 200 рублей в год».

М.В. Ломоносов вместе с Тредиаковским отстаивал то, что стихи можно и нужно переводить стихами. В целом Ломоносов старался сохранять эквили-неарность, однако в передаче ритма и рифмы был не так строг. Он достаточно близко следовал оригиналу, особенно в переводе античных поэтов, но и позволял себе небольшие вставки, разъяснения, а то и вольности. То есть он обращался с переводимыми тестами более вольно, чем В. К. Тредиаковский. Оно и понятно: переводы Тредиаковского были рассчитаны на более широкую публику, а Ломоносов их использовал для иллюстрации своих теоретических положений, касающихся риторики.

XVIII век — век переводческих состязаний. Участвовал в них и Ломоносов. Так, в 1743 году вышел сборник «Три оды парафрастические псалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцев, из которых каждый одну сложил особливо». Теми тремя «стихотворцами» были Ломоносов, Тредиаковский и А. П. Сумароков. Перевод осуществлялся с церковнославянского языка на русский. Сейчас сложно сказать, кто вышел победителем в этом состязании, однако, как считают некоторые исследователи, если судить по магистральному пути, по которому двигалась дальше русская поэзия, переложение Ломоносова было более значимым. Сами подобные состязания можно рассматривать как своеобразную форму переводческой полемики, в которой отстаивались разные, порой противоположные взгляды и концепции.

Несмотря на то, что существуют заметки Ломоносова «О переводе», серьезной теоретической разработки переводческих проблем он не осуществил. Из самой переводческой практики Ломоносова следует, что он сделал шаг в сторону избавления языка от излишних церковнославянизмов, отрешения от жесткого буквализма (при этом научные работы переводились им близко к оригиналу). Обращение Ломоносова к греко-римской классике, завершение реформы русского стихосложения, полное и окончательное утверждение русского языка в поэтическом переводе — вот то основное, что определяет вклад Ломоносова в развитие перевода в XVIII веке.

В переводческом творчестве Александра Петровича Сумарокова четко проявляется тенденция, возобладавшая к концу XVIII века, а именно тенденция к переделке подлинника. Наиболее показателен следующий пример. В 1748 году А. П. Сумароков опубликовал драму под названием «Гамлет», в которой датский принц изъяснялся такими стихами:

Когда умру, засну… засну и буду спать? Но что за сны сия ночь будет представлять! Умреть… и внити в гроб… спокойствие прелестно; Но что последует сну сладку… неизвестно.

Казалось бы, перед нами перевод Шекспира. Однако драма А. П. Сумарокова не была переводом ни в нашем, ни в тогдашнем смысле этого слова. Сумароков даже оскорбился, когда Тредиаковский сказал, что он перевел шекспировскую трагедию, а дал ему гневную отповедь в печати: «Гамлет мой, говорит он (т.е. Тредиаковский), не знаю от кого услышав, переведен с французской прозы английской шекспировой трагедии, в чем он очень ошибся. Гамлет мой, кроме монолога в окончании третьего действия и Клавдиева на колени падения, на шекспи-рову трагедию едва, едва походит». И это правда. Эта переделка построена по канонам классицизма; тема ее — борьба за престол, а в основе лежит конфликт любви и долга. Сумароков как классик стремился не передать на своем языке индивидуальное иноязычное произведение, а создать некое внеличное произведение, приближающееся к идеалу. При этом можно было как угодно обращаться с переводимым автором, если переделки улучшали его. Переводчик-классик относился бережно лишь к тому автору, который, по его понятиям, сам приближался к идеалу. Но Шекспир был, по мнению Сумарокова, «английский трагик и комик, в котором очень худова и чрезвычайно хорошева очень много». И он переделывал это «худое» на «хорошее». Еще раз отметим, что эта тенденция к переделке оригинала, его «улучшению», зародившаяся во Франции, получила значительное распространение и стала ведущей в России конца XVIII-начала XIX века.

Для русских переводов XVIII века характерны многочисленные случаи замены иноязычных имен и бытовых деталей оригинала русскими именами и деталями родного быта, изменения всей обстановки действия, то есть перенесение действия в российскую действительность. Такая практика получила название «склонение на наши нравы». Примеры «склонения на наши нравы» легко можно найти в переводах многих литераторов того времени, в частности, у Гавриила Романовича Державина. Так, в переводе Горация «Похвала сельской жизни» он создает чисто русскую обстановку. Читатель встречает здесь и упоминание о «горшке горячих добрых щей», и сугубо русскую реалию «Петров день». В то же время упоминаются и блюда французской кухни — устрицы, фрикасе, рагу. То есть, по сути, происходит стирание различий между переводом и собственным творчеством. Такая форма передачи произведения иностранной литературы для того времени было закономерным явлением, обусловленным стремлением переводчиков как можно активнее осваивать переводимые подлинники, делать их настолько своими, чтобы в переводах не чувствовалось их иноземное происхождение. Этот метод перевода, дольше всего сохранявшийся в театре, в России вызывал обсуждения и далее серьезные возражения. Так, драматург В. И. Лукин, переводивший пьесы для театра, отвечая на нападки критики, обосновывал данный метод необходимостью приспосабливать пьесы к русскому бытовому фону. Подобные споры свидетельствуют об оригинальности русской переводческой мысли XVIII века: раздаются голоса в защиту своеобразия подлинника, в пользу сохранения иноземного фона, а стороннику «склонения на наши нравы» приходится защищать свою позицию.

Кроме упомянутых уже переводчиков большой вклад в развитие практики перевода, освоения средств русского литературного языка, который тогда только складывался, в освоение литературных жанров и стилей, поэтических форм внесли такие литераторы, как Д. И. Фонвизин, И. А. Крылов, Н. М. Карамзин, А. Н. Радищев.