О явлении «скользящей характеристики» в нарративах Суздальской летописи за 1185 г., 1186 г. и в других летописных сюжетах

Наиболее же характерный показатель родственности указанных статей и вместе с тем — отличия от подобных текстов о борьбе русских с половцами, кроется в конкретном цитатном месте, не воспроизведенном ни в одном из сюжетов ранее — в интересующей нас библейской сентенции: «н?сть мужества, ни есть думы противу Богови». Данная цитата сигнализирует не только о необходимости сопоставления сюжетов (аккумулирующих нарратив о походах русских князей против половцев (на идейном уровне сохраняется триединство: тезис — антитезис — синтез / победа — поражение — преодоление поражения (спасение князя из плена + надличностное рассуждение автора о верховенстве божественного закона), но и в более частном порядке — о важности анализа репрезентации действующих лиц. Сентенция свидетельствует о явлении «переходности», «скольжения» характеристики героев летописной повести: в рассказе за 1185 г. цитата используется для осуждения половцев, в статье за 1186 г. — русских князей. В этом плане важно понять, насколько подобная «переходность» характеристик и соответственно — оценок автора, мотивирована.

Явление «скользящей» характеристики напрямую связано с амбивалентным отношением автора к персонажу. Половцы О половцах, сыгравших значительную роль в истории Древней Руси, посвящена обширная историография, обзор которой (от В. Н. Татищева до работ 60-х гг. XX в. П. П. Толочко, С. А. Плетневой и др.) был проведен в книге Р. М. Мавродиной (Мавродина Р. М. Киевская Русь и кочевники (печенеги, торки, половцы). Историографический очерк, Ленинград, 1983). В 90-е гг. XX в. весомый вклад в изучение истории взаимодействий между Русью и половцами внесли работы С. А. Плетневой (Плетнёва С. А. Половцы, Москва, 1990) и В. Л. Егорова (Егоров В. Л. Русь и ее южные соседи в X—XIII вв.еках // Отечественная история. 1994. № 6. С.184−200). Существенные выводы о генезисе этнонима половцы и географической локализации половецких территорий были сделаны Е. Ч. Скржинской (Скржинская Е. Ч. Половцы. Опыт исторического исследования этникона // Византийский временник. 1986. № 46. С. 255−269). В 2001 г. А. А. Инковым была защищена диссертация на тему «Древняя Русь и половцы во второй половине XI — первой трети XIII в.», в которой были продемонстрированы попытки очертить общую картину экономического, духовного и политического развития половцев (Инков А. А. Древняя Русь и половцы во второй половине XI — первой трети XIII века // Дисс. […] кандидата исторических наук. Саранск, 2001). П. П. Толочко в своем труде «Кочевые народы степей и Киевская Русь» посвятил соответствующий отдел половцам, в котором на обширном археологическом материале и свидетельств русских и зарубежных письменных источников проследил историю половцев и их передвижений с X в. (Толочко П. П. Кочевые народы степей и Киевская Русь. СПб, 2003). В настоящее время активно и плодотворно рассматривается трактовка ранними летописцами половцев как некоего языческого этноса (с точки зрения концепции А. Ф. Литвиной и Ф. Б. Успенского — «образцовых язычников»: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Русские имена половецких князей: Междинастические контакты сквозь призму антропонимики. М., 2013) с историософского ракурса, в контексте библейских параллелей (см. работы Л. С. Чекина (Чекин Л. С. Безбожные сыны Измаиловы. Половцы и другие народы степи в древнерусской книжной культуре // Из истории русской культуры. Т. 1. М., 2000. С. 691−716), А. В. Лаушкина (Лаушкин А. В. Русско-половецкие контакты в свете летописной лексики этноконфессионального размежевания // Восточная Европа в древности и средневековье: XX чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто, М., 2008. С. 128−132; Лаушкин А. В. «Провиденциальные круги» народов в русском летописании XI—XIII вв. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. № 3(53). С. 78−79.; Лаушкин А. В. Наследники праотца Измаила и библейская мозаика в летописных известиях о половцах // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. № 4(54). С. 76−86). не всегда репрезентированы в летописях как «поганые». Приведем ряд наиболее показательных примеров В задачи данной работы не входит полное перечисление всех летописных упоминаний о контактах Руси с половцами, в которых последние представлены не в качестве нечестивых. В рамках настоящей работы будут приведены лишь некоторые, наиболее репрезентативные примеры (число которых в летописях намного больше) для выведения общей традиции амбивалентного описания летописцами половцев.. В Повести временных лет в сюжете за 1095 г. Владимир Мономах, сомневаясь о том, как поступить с половецким посольством во главе с Итларем и Китаном, произносит: «Како могу се азъ створити, рот? с ними ходивъ»" (ср. с речью Владимира Святославича о печенегах и др. схожим сюжетом о «суде» Владимира Мономаха над Белдюзем (ПВЛ, 1103 г.) В этом рассказе (ПВЛ, 1103 г.) судьба пленного половца Белдюзя также долго решается. Наличествует сторона, которая не стремится к немедленной расправе над врагом — таковым является Святополк. Он, не решаясь, свершить скорый суд, отдает пленного Владимиру Мономаху, который читает «морализаторскую проповедь» нечестивому врагу, неоднократно нарушевшему клятвы. Рассматриваемый сюжет А. В. Лаушкин (Наследники праотца Измаила и библейская мозаика в летописных известиях о половцах // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2013. № 4(54). С. 76−86) анализирует через призму библейских аналогий. Согласно исследователю, в уста князю Владимиру, решающему судьбу Белдюзя, вложена распространенная в Ветхом Завете формула возмездия за убийство: «буди кровь твоя на главе твоеи» (Цар 1:16; Цар 2: 32, 37), «сплетения» псалмов (117 — о победе над окружающими народами и 73: «скруши главы змиевыя и далъ еси сих брашно людем») фигурируют и в дальнейшей речи Мономаха. Весь этот актуализируемый библейский контекст, по мнению Лаушкина, свидетельствует о значимости в летописании идейной парадигмы богоизбранности русского народа (князей). В этом контексте, ведение борьбы с половцами (казнь половцев) представляется как богоугодное дело (сравнение бегства половцев от Святополка и Владимира с бегством филистимлян от войск Саула).). На первый взгляд, речь Владимира может расцениваться как дань этикетному построению Речь разнится с последующими событиями — расправой с половцами: «и тако Ельб? хъ Ратиборечь, вземъ лукъ свой и наложивъ стр? лу, вдари Итларя подъ сердце, и дружину его всю постр? ляша. И тако зл? испроверже животъ свой Итларь со дружиною своею в нед? лю Сыропустную, въ 1 час дни»., согласно которому князь кроток, христолюбив, однако, это не отменяет того, что половцы в данном пассаже выступают как «враги», способные заслужить милосердие. Наличествует закономерная неоднозначность и в летописной репрезентации «поганых» при описании столкновения у Переяславля русских князей — Святополка Изяславича и Владимира Всеволодича — с половцами (ПВЛ, 1096 г.). Летописец с самого начала подчеркивает, что половецкий хан Тугоркан — тесть Святополка, а в самом конце присовокупляет, что Святополк нашел тело Тугоркана «и вз? ша и Ст? ополкъ. акъэ тьст? сво? го и врага. [и] привезше и г Къэєву. погребоша и на Берестов? мь. межю пу темъ идущимъ на Берестово. и другъэмь в манастъэрь идуще», видимо, по половецкому обычаю.

Примечателен и другой пример, касающийся уже битвы Михалки Юрьевича с половцами в 1169 г. (СЛ) и свидетельствующий о некоторой рефлексии русской военной элиты об участи взятых в плен половецких «сторожей», давших ценные сведения о количественной силе войск и их передвижении. До того, как известить о том, что русские воины решились на убийство всех пленных, летописец посчитал нужным привести их довольно пространные аргументы: «наши же слъэшавше думаша? же дамъэ симъ животъ, а Половець много єсть назади. а нас? єсть мало. ?же с? с ними начнем? бити то се нам? будуть первии ворози. и избїша? вс? не оупустивше ни мужа и поидоша по дороз? ихъ». При этом, инкорпорирование в текст подобного рода размышлений, исходящих из уст русской военной элиты, происходило далеко не всегда. Например, в сюжете за 1149 г. (СЛ) Изяслав Мстиславич, пленив «дикого половца» из числа союзников Юрия Долгорукого и получив от него нужные сведения, сразу же приказывает его убить.

Нередко описание половцев осуществлялось авторами в категориях «свои». Так, в Повести временных лет в статье за 1097 г. языческие обряды половцев становятся не менее эффективными, чем христианские обычаи (притом, что зачастую летописцами совершалось строгое разграничение между языческими обрядами как нечестивыми и благими христианскими). В указанной статье рассказывается о том, как князь Давид Игоревич с союзниками-половцами готовились к битве с венграми. Ночью в канун сражения «въставъ Бонякъ отъ? ха от рати и поча выти волъчьски, и отвыся ему волкъ, и начаша мнози волци выти. Бонякъ же, при? ха, пов? да Давыдови, яко „Поб?да ны есть на угры“». Гадание оказалось правдивым — венгры были повержены. Показательно и то, что летописец нередко проявляет интерес к специфике военной тактики половцев, детально рассказывая о маневрах полков Боняка в битве с венграми, а иногда и весьма «поэтично» описывает орды кочевников, подбирая особые метафоры: «и сбиша угры, акы в мячь, яко се соколъ сбиваеть галиц?», «поидоша аки борове» и т. д.

Еще один эпизод, предоставляющий некоторые сведения уже не о верованиях, а, скорее, о традициях, системе ценностей половцев — это повествование Галицко-Волынской летописи за 1201 г., проистекающее, видимо, из устных преданий и половецкого эпоса, в котором в связи с восхвалением Романа Мстиславича вспоминаются победы над «поганъэ? Измалт? нъэ рекомъэ? Половци» деда Романа — Владимира Мономаха. Из этого нарратива становится известно, что выгнанный с исконных земель Сырчан питался рыбой («Сърчанови же? ставшю оу Доноу. ръэбою? живъшю»), а запах травы «евшан» (полыни) способен побудить его брата Отрока покинуть Обезские земли и возвратиться в родную степь (присутствует в тексте и «гудец» Орев, исполняющий половецкие песни). Особую значимость в этом сюжете имеет реплика Отрока: «да лоуче есть на своеи земл? костью лечи. и не ли на чюже славноу бъэти», которая в вариативной форме атрибутируется летописцами разным князьям (реализация концепта «дурная жизнь — благая смерть»): «Увы мн?, Господи! Луче бы мн? умрети с братомь, нежели жити вь св? т? семь» (ПВЛ, 1015 г.; о Глебе); «Якоже си зло учиниша Цесарюграду; сами к собе вси: „оже намъ н? ту Исаковиця, с нимь же есме пришли, да луче ны есть умрети у Цесаряграда, нежели съ срамомь отъити“» (Новгородская летопись, 1204 г.; о захвате фрягами (крестоносцами) Царьграда); «…и Андр? и тако ре^ч?. сдумавъ с дружиною своєю. л? пл? ми того смр? ть, а с^овоєю дружиною. на своєи во? чин?. и на д? дн?. нежели Курьскоє кн? женьє. ?ц?ь мои Курьск? не с? д?лъ. но в Пере? славли. и хочю на своєи ?чин? см? рть при? ти» (СЛ, 1139 г.; об Андрее Владимировиче); «Изяслав же молвящю им: „Луче, братья, измрем зде, нежели сором възмем на ся!“» (СЛ, 1150 г.; об Изяславе Мстиславиче). Рассмотренный сюжет — это очередной пример амбивалентного отношения летопица к половцам: с одной стороны, они описаны как «поганые»: «?дол?вша всимъ поганьскъэмъ? зъэком?», «оустремил бо с? б? ше на поганъэ? ?ко и левъ», «погоубившемоу поганъэ? Измалт? нъэ. рекомъэ? Половци», с другой — их образ несколько опоэтизирован, наделен эмотивностью: «и дасть емоу зелье. ?номоу же? боухавшю. и восплакавшю» и раскрывается в речах, ранее и позже атрибутируемых летописцами (чаще всего именно) русским князьям (половцы могут быть репрезентированы в категориях «свои» Противоречивость репрезентации может быть мотивирована фактом того, что хан Отрок (Атрак) стал отцом Кончака — того самого половецкого хана, с которым русские князья сражались и которого призывали одновременно к разрешению внутренних распрей. Он также явился «сватом» Игоря Святославича, сын которого был женат на дочери хана Кончака (таким образом, автор летописи гипотетически использует не только ретроспективный метод (восхваление Романа Мстиславича через подвиги его деда князя Владимира), но и имлицитно предвосхищает будущие события (рассказывая о предке «известного» половца).).

То, что половцы могут быть описаны в категориях «свои» доказывает и близость двух фрагментов из ПВЛ за 1093 г. и 1103 г., касающихся оценки летописцем политики Всеволода Ярославича и военного совета половцев (Ср. 1093 г.: «У сихъ же печали въсташа и недузи ему, и присп? ваше к нимъ старость. И нача любити смыслъ уныхъ и св? тъ творяше с ними, си же начаша Ми заводити и негодовати дружины своея первыя, и людемь не доходити княж? правд?. И начаша тивун? его грабите люди и продаяти, сему не в? дущю у бол? зн?хъ своихъ»; 1103 г.: «Половци же, слышавше, яко идуть русь, и собрашася бес числа и начаша думати. И рече Урусоба: „Просимъ мира в руси, яко кр? пко ся имуть бити с нами, мы бо много зла створихомъ Руской земли“. И р? ша уншии Урусоб?: „Аще ся ты боиши руси, но мы ся не боимъ. Сихъ бо избивше и поидемь в землю ихъ, и приимемъ вся грады ихъ, и кто избавить ихъ от насъ?“») — оба нарратива строятся на противопоставлении «старых» и «уных». При этом, значимо, что в самом рассказе 1103 г. о походе коалиции русских князей в степь дается высокая оценка воеводе Алтунопе, возглавлявшему половецких «сторожей»: «и послаша пред? собою [в] сторож?. Алтунопу. иже слов? ше в них? мужством?. такоже Русски? кн?зи» (повествование на основе параллелизма — русские/половцы).

Половцы нередко становились союзниками князей в междоусобных конфликтах и были связаны с Рюриковичами династическими браками. Особого внимания заслуживают половцы — союзники русских князей (Ольговичей, Мономашичей и т. д.) в XI—XII вв.

Так, три основных политических деятеля 1090-х — Святополк Изяславич, Олег Святославич и Владимир Мономах — в большей или меньшей степени были связаны с кочевниками. Святополк был женат на дочери хана Тугоркана (что впоследствии привело к трагическим событиям: хан был убит в битве с полками собственного зятя, и Святополку пришлось хоронить его «как тестя своего и врага»).

Олег Святославич не раз использовал половцев в качестве военной силы (половцы стали подспорьем для князя, например, в борьбе с дядьями: в 1078 г. на реке Сожице вместе с Борисом Вячеславичем и половцами Олег одержал победу над Всеволодом Ярославичем; и в противостоянии с Владимиром Мономахом — в 1094 г. Олег с половцами совершил поход на Чернигов (в котором тогда княжил Владимир) с целью добыть себе отцовский стол и т. д.), сам он второй раз был женат на половчанке, воспитывал сына половецкого хана Итларя и женил своего сына Святослава Ярким примером характера взаимоотношений половцев с русскими князьями является сюжет из Киевской летописи за 1147 г., когда к Святославу Ольговичу, находившемуся под Неринском, пришли «сли ис Половець.? оуевъ его. съ Василемъ Половциномъ. ??. чади прислалис? б? хоуть тако рекоуче прашаемъ здорови? твоего. а коли нъэ велишь к соб? со силою прити». Позднее при переходе Святослава к Дедославлю к нему являются и другие половцы, также предлагая в помощь свои военные силы. Кроме этого, в отношении Ольговичей можно даже обнаружить признаки включения союзных половцев в состав военной элиты. Так, в сюжете за 1146 г. (СЛ) половцы называются после князей, но до бояр: Святослав Ольгович советуется с «братею и с Половци с моужи своими». на дочери половецкого князя Аепы (соответственно сын Святослава князь Игорь гипотетически мог быть наполовину половцем (если учитывать то, что его мать — дочь Аепы, а не вторая жена Святослава из Новгорода). Позднее в брак с половчанкой вступил и правнук Олега Святославича (внук Святослава Ольговича), Владимир Игоревич (его отец Игорь Святославич женил его на дочери хана Кончака, с которым до этого вступил в борьбу Более подробно о браке Владимира Игоревича и дочери Кончака в контексте явления «сватъства» и русско-половецких договоренностей (и о других династических браках Рюриковичей с половцами) см. в: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Русские имена половецких князей: Междинастические контакты сквозь призму антропонимики. М., 2013. Исследователями детально рассматривается история взаимоотношений двух «сватов» Игоря и Кончака до брака их детей (доказывается факт тесного взаимодействия чирниговского князя с половцами): «…мы находим его (Игоря) в весьма тесном и близком контакте с Кончаком. Степень этой близости, судя по всему, была редкой (хотя, возможно, и не уникальной) для русского князя. Так, на помощь своему кузену Святославу Игорь приходит с половцами, Кончаком и Боняком не кто иные, как половцы, просят затем Святослава, чтобы тот отпустил Игоря для совместных действий против Рюрика Ростиславича, „…ать л? жеть с ними по Лобьскоу“ [ПСРЛ, II, 621]. Более того, когда воеводам Рюрика все же удалось разгромить эту коалицию, то Игорь с Кончаком бегут с поля битвы в одной ладье на Городец к Чернигову. При этом в летописи отмечается, что брат Кончака убит в сражении, а двое его сыновей попали в плен [ПСРЛ, II, 623]».).

Владимир Мономах же принимал половцев к себе в дружину и отправлял в походы вместе со своими детьми (например, в 1076 г. Владимир с отцом Всеволодом Ярославичем и Святополком Изяславичем ходили против Всеслава Полоцкого, впервые использовав половцев в качестве наемного войска для междоусобной войны; в 1096 г. против Олега Святославича ходили Мстислав Владимирович и Вячеслав Владимирович (в союзе с половцами) — он был послан отцом с юга). Помимо этого, два сына Владимира Мономаха — Юрий Долгорукий (соответственно, сыновья Юрия Долгорукого — Андрей Боголюбский В случае с Андреем Боголюбским (носившим кроме христианского имени, половецкое — Китан) можно привести яркий пример союзничества русских с половцами. Особо памятен сюжет, в котором Андрея Боголюбского, в пылу сражения оторвавшегося от союзных половецких полков, удерживает «?дїн же Половчинъ»: «Андр?єви же гнавшю ратнъэ? малъэ не до полковъ ихъ. ?дїн же Половчинъ? тъ конь под ним? за поводъ. и възврати и ла? дружин? своєи. зане б? хуть ?стали ?го вси Половци. и възвратис? ?ээ?т? невреженъ и схраненъ Бг? мь. и мл? твою родителю сво? ю» (СЛ, 1152 г.). Ср. с рассказом из СЛ за 1169 г. о походе его сводного брата Михалки Юрьевича (сына Юрия Долгорукова, внука Владимира Мономаха) на половцев. Как и летописное повествование об Андрее Боголюбском за 1152 г., рассказ о походе Михалки Юрьевича выделяется наличием в нем живописных деталей, особой «картинностью»: примечательно описание того, как представитель кочевого народа останавливает князей: Глеба Юрьевича и Михалку Юрьевича («береньдееве яша коня за поводе»), во имя их спасения (ср. с СЛ, 1152 г.: «Половчинъ ?тъ конь под ним? за поводъ»). В обоих случаях на нарративном уровне кочевники выполняют функцию спасителей. Сентенционная близость текстов может быть в очередной раз объяснена за счет «генеалогического принципа» (повествования о родственниках (сводных братьях) совершены в едином ключе). и Глеб Юрьевич О факте наиболее тесных половецких контактов именно Глеба Юрьевича среди его братьев (Юрьевичей) (XII в.) читаем в: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Русские имена половецких князей… С. 172: «Сложилось так, что после смерти брата Ивана именно Глеб чаще всего непосредственно взаимодействует со Святославом Ольговичем, союзником своего отца [ПСРЛ, II, 339, 342, 355], а тот, в свою очередь, весьма охотно эксплуатирует собственные родственные связи со степняками, втягивая в войну своих „диких уев“, дядьев с материнской стороны, которые приходят на помощь ему и его партнерам. В первой половине 50-х годов Глеб и вовсе превращается в своеобразного посредника между Рюриковичами и половцами — за военной поддержкой или для заключения мира его посылает к кочевникам то отец, то несколько неожиданный новый союзник, Изяслав Давыдович, и всякий раз молодому Глебу в нужный момент удается привести на помощь старшим родичам весьма значительные половецкие силы [ПСРЛ, I, 341, 342, 343; II, 468, 471, 474]». Исследователями отмечается и то, что первую половину жизни Глеб Юрьевич тесно взаимодействовал с разными ветвями половецкой знати — как с родственниками по материнской линии, так и с родней Святослава Ольговича, а вместе с этим — и с теми, кто помогал Изяславу Давыдовичу. Кроме этого, большая часть княжеской карьеры Глеба (до 60-х гг.) была связана с переяславским столом, что также делало неизбежным его тесные контакты с кочевниками (в том числе, в 60-х гг. он участвовал в двух походах против половцев). — наполовину половцы) и Андрей — были женаты на половчанках (впоследствии в брак с половчанками вступали и дальнейшие потомки Владимира Мономаха — два правнука Мономаха — Рюрик Ростиславич и Ярослав Всеволодич, праправнук Мономаха — Мстислав Мстиславич Удатный Еще более амбивалентна и противоречива репрезентация половцев в летописных сюжетах о событиях первой трети XIII в. Обратимся к 1222−1223 г., в летописных указаниях о которых половцы, с одной стороны, выступают в качестве пострадавших от татар, как союзники Руси против последних, с другой — они все также характеризуются как «безбожные, «беззаконные», «окаянные». Об их потерях и жертвах в битвах с татарами летописец рассказывает без доли сочувствия: «Половьчь безбожьныхъ множьство избиша, а ин? хъ загнаша, и тако измро ша убиваеми гн? вомь Божиемь и Пречистыя Его Матере; много бо зла створиша ти оканьнии Половчи Русьскои земли, того ради Всемилостивыи Богъ хотя погубити безбожныя сыны Измаиловы Куманы, яко да отмьстять кръвь крестьяньску, еже и бысть над ними безаконьными» (по Новгородской первой летописи). Согласно летописному повествованию, половцы приходят к русским князьям с дарами, для того чтобы последние не оставили их один на один в сражении с татарами. Мстислав Удатный, женатый на дочери Котяна, обращается к русским князьям с предложением внять мольбам половцев, но не из сочувствия, а из прямо прагматических соображений: «оже мы, братье, симъ не поможемъ, тъ си имуть придатися к нимъ, тъ он? мъ больши будеть сила» (Новгородская первая летопись). Однако далее летописец подчеркивает, что русские пошли против татар «поклона д? ля и молбы князь Половьчьскыхъ». Подобную тональность наррации можно объяснить, во-первых, усилившейся напряженностью отношений с половцами (с конца XII в.) (особенно от нападений половцев страдал близкий к ним Переяславль); во-вторых, самим исходом битвы на Калке (о котором уже знал летописец): половцы, побудившие русских князей идти против татар, в ключевой момент битвы бежали, смяв в бегстве русские войска: «и потъпташа бежаще станы русскыхъ князь, не усп? ша бо исполчитися противу имъ; и съмятошася вся, и бысть с? ця зла и люта». Подобное поведение «трусливых союзников» не могло не вызвать осуждения летописца, отчетливо проявившегося в самом начале повествования об этих событиях (но так как половцы предлагают идти против более мощного общего врага — татар — местами прослеживается смягчение «категоричности» летописца (нейтральный тон)).). Несмотря на то, что многие князья обращались за помощью к половцам, особого осуждения со стороны летописцев удостаивается именно «крамольный» Олег Святославич (Гориславич): «се уже третьее наведе поганыя на землю Русьскую, егоже гр? ха дабы и Богъ простилъ, занеже много хрестьянъ изгублено бысть, а друзии полонени и расточени по землям».

Одно из самых первых полных летописных упоминаний (в ПВЛ) об Олеге Святославиче относится к 1076 г. (битва на Сожице), когда, объединившись с Борисом Вячеславичем и половцами, Олег пошел против своего дяди Всеволода Ярославича: «приведе Олегъ и Борисъ поганыя на Рускую землю и поидоста на Всеволода с половц?. Всеволодъ же изоиде противу има на Съжици, и побидиша половц? русь, и мнози убьени быша ту: убьенъ бысть ту Иванъ Жирославичь, и Тукы, Чюдинь братъ. Пор? й и ини мнози м? сяца августа 25 день». Не порицается объединение русского князя с половцами, но осуждается факт пролитой «христианской крови»: «Олегь же и Борисъ придоста Чернигову, мьняще одол? вше, а земли Руской много зла створившим, прольяше кровь хрестьяньску, еяже кровь взыщеть Богъ от руку ея, отв?тъ дати за погиблыя душа хрестьяньск?». В данном случае автором ПВЛ противопоставляются личные княжеские амбиции и стремление к благу земли Русской и всего русского христианского народа (соотношение двух фраз: «мьняще одол? вше"/ «а земли Руской много зла створившим»); сам Олег имплицитно приравнивается к грешнику, которому летописец грозит скорой божественной расправой: «еяже кровь взыщеть Богъ от руку ея, отв? тъ дати за погиблыя душа хрестьяньск?».

Другая черта Олега (и его брата Бориса Вячеславича), порицаемая автором ПВЛ, — это гордость, хвастливость (а соответственно — отсутствие кротости, богобоязненности) — что явственно из следующего ключевого события — битвы на Нежатиной Ниве (1076 г.). Свидетельствуя о стремлении Олега и Бориса пойти на дядьев, летописец подчеркивает возможность примирения враждующих сторон, но отказ от него из-за горделивости и самонадеянности молодых князей: «И рече Олегъ к Борисов?: „Не ходиви противу, не можев? стати противу чотырем княземь, но пошлив? с молбою къ строема своима“. И рече ему Борисъ: „Ты зри готова, язъ имъ противен всимъ“. И похвалився велми, не в?ды яко Богъ гордымъ противится, см?реным же благодать даеть, и да не похвалится силны силою своею». Авторское осуждение проявляется в околобиблейском комментарии («не в? ды яко Богъ гордымъ противится, см? реным же благодать даеть»), схожим с тем, что используется в рассказе о походе Игоря на половцев в Суздальской летописи: «А не в? дуще Божья строенья»; «Наши же не в? дуще глаголемаго пророкомъ: «Н?сть челов? ку мудрости, ни есть мужства, ни есть думы противу Господеви». Порицание гордости и хвастливости крамольных князей прослеживается и в специфике подачи факта гибели Бориса, ставшей следствием не столько молодости, сколько именно «хвастливости», противоречащей идее «богобоязненности и смирения»: «И п? рвое убиша Бориса, сына Вячеславля, похвалившаго велми» (элемент провиденческого нарратива: нечестивый наказан за грехи свои). Не достойно восхваления автором ПВЛ и то, что «крамольные» князья идут против представителей собственного рода — против дядьев. Так, по контрасту с Олегом и Борисом показан в сюжете за 1078 г. Изяслав — автор посвящает ему панегирик, в котором особое место уделяется именно братолюбию князя: «Что еси бес печали пожил на св? т? семь, многи напасти приемь от люд? й и от братья своея? се же погибе не от брата, но за брата своего положи главу свою».

Следующее летописное упоминание Олега Святославича относится к 1094 г., когда Олег вместе с половцами предпринял поход на Чернигов с целью добыть себе отцовский стол. В то время в Чернигове княжил Владимир Мономах. Несколько дней продолжалась осада Чернигова; окрестности и монастыри были выжжены и разграблены. Мономах, вероятно, не видя больше возможности обороняться, передал Чернигов Олегу, а сам вернулся на отцовский стол в Переяславль. Олег сел в Чернигов, предоставив половцам полную свободу грабежа (возможно, не имея средств расплатиться с ними за поход). Летописец строит свой нарратив практически в притчевом духе (притча о «великом грешнике»: сохраняется трехчастная структура — три греха (три нарушения запрета), каждый из последующих тяжелее предыдущего, и неминуемая расплата — не случайно годовая статья в ПВЛ заканчивается описанием природного катаклизма: «В се же л? то приидоша прузи на землю Рускую м? сяца августа въ 16 и пояша всяку траву и многа жита. И не б? сего слышано во днехъ первыхъ в земл? Руской, якоже видиста очи наша за гр? хи наша» (возможна и другая интерпретация: описание саранчи на символическом уровне отсылает к нашествию половцев, разграбивших русскую землю — такой прием фигурирует и в «Слове о полку Игореве» в пассаже, касающемся как раз Олега Гориславича)). В рассматриваемом сюжете Олег вновь репрезентирован как грешник, так как не только пошел против «смиренного» князя («Володимеръ же створи миръ со Олгомъ и иде из города на столъ отень до Переяславля»), но и потому что вновь жертвует благосостоянием земли Русской и русского христианского народа ради собственного корыстного интереса (завоевание отцовского стола), разрешая пролиться «крови христианской»: «егоже гр? ха дабы Ми Богъ простилъ, понеже много хрестьянъ изъгублено бысть, а другое полонено бысть и расточено по землямъ».

В следующей годовой статье (1095 г.). Олег, решивший пойти на половцев отдельно от Владимира и Святополка, показан как князь 1) тщеславный и корыстный (Олег самовольно идет на половцев, вероятно, чтобы не делить военную добычу с братьями); 2) идущий против воли двоюродных братьев (не выдал пленного Итларевича Владимиру и Святополку); 3) не признающий принципы княжеской иерархии (отказ подчиняться главному, киевскому князю Святополку); 4) проявляющий симпатию к половцам (оставляет Итларевича в живых). Согласно виденью летописца, действия Олега разожгли княжеские распри («Олегъ же сего не послуша, и бысть межи ими ненависть»), сын Владимира Изяслав с разрешения самого народа в этом же году захватывает принадлежавший Олегу Муром и пленяет Олегова посадника.

В рассказе за 1096 г. Олег в качестве «великого грешника» проявляет новые черты: он открыто отрицает принципы церковной иерархии (легитимность наместников Бога на Земле); он ставит интересы «поганых» выше благосостояния отеческой земли. Так Олег отказывает Святополку и Владимиру в просьбе пойти в Киев, чтобы урядиться о земле Русской «пред епископами, игуменами, мужами отцов и людьми городскими», как на будущее время защищать русскую землю от «поганых», произнеся дерзновенную речь: «Н?сть л? по судити епископомъ и черньцемъ или смердомъ». Подобный поступок Олега вновь стал причиной княжеских распрей: Святополк и Владимир пошли на Олега, выгнали его из Чернигова, успешно провели осаду Стародуба, в котором затворился их «крамольный» двоюродный брат и в итоге — заставили его «пойти на мир». Олег получил мир, согласившись съездить в Смоленск со своим братом Давыдом и вместе с ним приехать на совещание в Киев: «Олег же об? щася створити, и на семь ц?ловаша хрестъ.». Таким образом, он дал клятву, но, будучи (как уже ранее было отмечено летописцем) «самоосвобожденным» от влияния христианских законов и принципов княжеской (и в то же время — братской) договоренности (Олег репрезентирован как «поганый», т.к. действует по обычаю «поганых»), он легко преступает клятву, пойдя с Давыдом не в Киев, как было оговорено, а в Муром с целью добыть «волость отца своего».

Как рассказывает летописец, в этом же 1096 г. Олег с Давыдовыми полками вновь добыл Муром (в битве под Муромом был убит Изяслав Владимирович), захватил Суздаль, Ростов и всю землю Муромскую и Ростовскую, посадил в городах посадников и стал собирать непомерные дани. В описании этих событий степень «нечестивости» (и даже «демоничности») Олега достигает своего пика (так, автор ПВЛ детально останавливается на описаниях урона, наносимого Олегом Руси: «Олегъ же по приятьи града изоима ростовц?, и б? лозерци и суждальц? и скова, и устремися на Суждаль. И пришедъ Суждалю, и суждалци дашася ему. Олегъ же, омиривъ городъ, овы изоима, другыя расточи, им?нье ихъ взя. И приде к Ростову, и ростовци вдашася ему. И перея всю землю Муромьскую и Ростовьскую, и посажа посадники по городомъ и дани поча брати» (в таких же практически эсхатологических тонах были ранее показаны действия если только «лютых» врагов Руси — половцев и позднее — татар).

Отпор «крамольному» князю дал Мстислав (первый сын Мономаха), прогнавший Олега не только из завоеванных им городов, но и из Рязани. С муромцами и Ярославом Святославичем Мстислав заключил мир; позднее — в 1097 г. на Любеческом съезде был подписан и мирный договор с «крамольными князьями» (Олегом, Давыдом и др.). В ходе этих событий явственно четкое разграничение в репрезентации Олега как «крамольного», непокорного, тщеславного и вероломного князя и Мстислава (потомка Мономаха) как кроткого, милосердного и признающего принципы княжеской иерархии. Мстислав неоднократно призывал Олега к миру (несмотря даже на то, что последний стал виновником гибели его брата) и уверял в покорности при условии смирения старшего князя: «И азъ пошлю молиться съ дружиною своею къ отцю моему и смирю тя с нимь. Аще и брата моего убилъ еси, то есть недивно: в ратехъ бо цесари и мужи погыбають»; «Мний азъ есмь тебе; шлися ко отцю моему, а дружину вороти, юже еси заялъ, а язъ тебе о всемь послушаю», а после капитуляции Олега — пообещал ему (в качестве крестного сына) похлопотать за него перед отцом: «Не б? гай никаможе, но послися ко братьи своей с молбою не лишать тебе Русьской земли. А язъ послю къ отцю молится о тоб?». Олег, напротив, отказывается покорствовать и нередко идет на обман (=льстивый (лживый) правитель): «Олегъ же посла к нему хотя мира лестью. Мьстислав же, емь в? ры льсти и распусти дружину по селомъ. И наста Федорова нед? ля 1 поста, и присп? Федорова субота, Мьстиславу с? дящю на об? д?, и прииде ему в? сть, яко Олегъ на Клязьм?, близь бо б? пришелъ без в? сти. Мьстиславъ бо емъ ему в? ру, не постави сторожовъ. Но Богъ в? сть избавити челов? кы благочтивыя своя ото льсти». Подобное разграничение задает перспективу для дальнейшего нарративного противопоставления Ольговичей и Мономашичей (в котором будет нередко сохраняться неизменность трактовки одних как положительных и других как отрицательных, воплотивших в себе черты «крамольного» предка).

Последующие упоминания Олега в летописях довольно эпизодичны (они касаются княжеского съезда в Городце 1098 г., похода на Святополка по обвинению его в союзе с Давыдом Игоревичем, съезда у Сакова 1101 г. (мирное соглашение с половцами) и т. д.). Обращает на себя внимание статья за 1115 г., посвященная кончине князя Олега Святославича. Автор описывает это событие крайне лаконично (очевидно, не воздавая посмертных похвал князю, т.к. тот не стал примером «образцового» правителя (кроткого, христолюбивого, милосердного, братолюбивого и т. д.)). Единственной дополнительной деталью явилось упоминание о солнечном затмении: «В се же л? то бысть знамение: погибе солнце и бысть яко м? сяць, егоже глаголють нев? гласи сн? даемо солнце. В се же л? то преставися Олегъ Святославличь», с одной стороны, инкорпорированное в сюжет о «великом грешнике» (репрезентация образа Святослава в эсхатологических тонах), с другой — напрямую соотносимое со сценой затмения в рассматриваемом нами фрагменте Суздальской летописи за 1186 г. о походе Игоря на половцев. Подобное пересечение дает нам лишний раз утвердиться в мысли о наличии в летописных текстах «родственных» повестей, построенных на основе «генеалогического принципа».

Таким образом, на примере ряда летописных упоминаний о половцах и «крамольных» князьях, в частности — Олеге Святославиче (в сравнении с «должными» (в понимании летописца) правителями Подобная описательная парадигма, согласно которой выделяется фигура «образцового правителя» (в частности, Мономаха и его ближайших родственников) и фигура князя-«антогониста» (Олега Святославича) — и соответственно репрезентация Олега Святославича (в большей степени) как «нечестивого» могут быть продиктованы вариативными факторами. В этом случае немаловажным является вопрос «авторства» ПВЛ и гипотетического влияния того или иного князя на летописание. Так, существует гипотеза, что редакция ПВЛ за 1116 г. была составлена при значительной инициативе Владимира Мономаха, автором же этой версии был летописец Мономаха игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр (отредактировавший текст Нестора в 1116 г.) (более подробно см. в: Приселков М. Д. История русского летописания XI—XV вв. СПб, 1996. С. 80; Зимин А. А. Холопы на Руси. М., 1973. С. 159., Свердлов М. Б. От Закона Русского к Русской Правде, М., 1988. С. 106; Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. // Из истории русской культуры. Т. 1. (Древняя Русь). М., 2000. С. 201). Это же предположение подтверждает приписка летописца (или по другим трактовкам — редактора-переписчика) к ПВЛ: «Игумен Силивестр написах книги си летописец, недеяся от Бога милость прияти, при Князе Володимире, княжащю ему Кыеве, а мне игуменящу в то время у святого Михаила, в 6624 (1116 г.)». Объем и характер работы Сильвестра стал предметом дискуссии в современной историографии (см. Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI—XIV вв. Л., 1987. С. 390−391), но под тем же 1116 г. Мономах называется «великим князем киевским». Титулование «великий князь» известно из договора Олега 911 г. и представляет собой кальку с греческого титула «великий архонт», встречающегося и на печатях русских князей, не занимавших киевский стол (Янин В.Л., Литаврин Г. Г. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха // Историко-археологический сборник. М., 1962. С. 209−210; Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X—XV вв. Т. 1. М., 1970. С. 20), но в летописном контексте это титулование, как и титул «великий князь всея Руси», встречается впервые. Приведя подобную научную гипотезу, мы актуализируем идею о возможном влиянии самого Мономаха на ПВЛ, но для более точного утверждения необходима детальная текстологическая работа. При признании же верности этого предположения может быть прояснен вопрос о причинах негативного отношения к черниговскому князю Олегу (при том, что сам князь во многих случаях выступал против Мономашичей для возвращения собственного княжеского стола; факт обращения к половцам как военной силе при разрешении внутренних междоусобиц был присущ политике не только Ольговичей, но и Мономашичей и др. родов) и т. д.). В этом контексте, особую роль могла играть оправдательно-восхвалительная нарративная стратегия автора (редактора-переписчика) (при резко негативной репрезентации «другого») с целью «растушевки», «смягчения» действий Мономашичей, не всегда поступавших «по правде». Таким «крамольным» поступком, например, является захват Мурома Изяславом, о котором в своем «Поучении» «раскаивается» Мономах (он объясняет это действие сына «безумьем» последнего). При всем при этом, Олег Святославич мог быть порицаем летописцем-экзегетом, будучи сам носителем качеств неприемлемых для «смиренного и радеющего за благосостояние земли Русской автора летописи. Так, в большей степени, чем другие князья того времени Олег Святославич старался блюсти собственные интересы (концепт тщеславия): он воздерживался от общих походов на половцев, если они не могли принести ему существенную пользу — в 1095 г. по требованию Святополка и Мономаха он отправился в поход, не соединившись с остальными князьями; в 1103 г. на приглашение участвовать в походе он прислал лаконичное «не здоровлю», подобным образом он отнесся к предприятию Мономаха 1111 г. Вместе с этим, он выходил против половцах, когда речь касалась защиты границ: в 1107 г. Олег вместе с Мономахом отразил Боняка и Шаруканя от Лубен, в 1113 г. он бил половцев у Выря и т. д. Особо неприемлемыми для «послушного книжника-экзегета» могли быть произнесенная Олегом речь, отрицающая принципы церковной иерархии: «Н?сть л? по судити епископомъ и черньцемъ или смердомъ» и последующее нарушение клятвы (крестного целования). Все, названные причины негативного отношения автора ПВЛ к Олегу носят гипотетический характер и требуют более детального изучения.) было прослежено явление «скольжения» характеристики, напрямую связанное с амбивалентностью репрезентации героев в тех или иных сюжетах. Половцы не всегда выступают в летописях в качестве «нечестивых» (в основном это касается случаев, когда они приносят пользу князьям в военных походах, помогают разрешить княжеские междоусобицы). В свою очередь, князья могут быть репрезентированы как «поганые», если действуют по обычаю «поганых». Сюжетная модель поведения «поганых» (нечестивых) подразумевает следующие элементы: 1) проявление гордости, хвастливости (произнесение хвастливой речи) — а соответственно — отсутствия таких ценных для летописца-экзегета черт, как кротость, богобоязненность, смирение (князь идет против другого «кроткого» княня); 2) неимение братолюбия (князь выступает против представителя собственного рода); 3) проявление тщеславия и корыстности (князь самовольно отправляется в поход на врага; князь пытается завоевать не принадлежащий ему удел); 4) факт пролития «праведной христианской крови» (князь идет против войск другого князя; князь разрешает врагу грабить и убивать на собствееной земле); 5) не признание принципов княжеской иерархии; 6) отрицание правил церковной иерархии (легитимности наместников Бога на Земле); 7) пренебрежение принципами христианской морали, божественными предзнаменованиями (природные знамения); 8) преступление клятвы, обман (=льстивый (лживый) правитель); 9) проявление симпатии к врагу (князь ставит интересы «поганых» выше благосостояния отеческой земли).

Как уже было ране отмечено, в сюжете за 1186 г. из Суздальской летописи к характеристике «Ольговых внуцей» применяется цитата, свойственная дискурсу «поганых» (в предыдущей годовой статье в подобном ключе были описаны половцы): «н?сть мужества, ни есть думы противу Богови». Уже на этом цитатном уровне явственно «скольжение» характеристики, которое мотивировано, с одной стороны, генеалогическим принципом (схожая репрезентация действий родственных князей; автор называет участников похода не просто Ольговичами, а «Ольговыми внуцами» (что, в большей степени, отсылает к идее «прямых потомков» основополагателя рода)), с другой — вписанностью поступков князей в парадигму поведения «нечестивцев».

Так, в походе на половцев Ольговичи: 1) проявляют гордость, хвастливость «рекуще: „Мы есмы ци не князи же? Такыже соб? хвалы добудем!“»; «Братья наша ходили с Святославомъ, великим князем, и билися с ними, зря на Переяславль, а они сами к ним пришли, а в землю ихъ не см? ли по них ити. А мы в земли их есмы, и сам? хъ избили, а жены их полонены, и д? ти у насъ…»; 2) тщеславие, корыстность («здумаша Олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томь л? т? со всею князьею, но сами поидоша о соб?, рекуще: „Мы есмы ци не князи же? Такыже соб? хвалы добудем!“»); 3) по их вине (согласно летописному нарративу) проливается «праведная христианская кровь» («Князи вси изъимани быша, а боляре и велможа и вся дружина избита, а другая изъимана и та язвена»); 4) они не признают принципы княжеской иерархии (и даже соперничают с киевским князем): «Братья наша ходили с Святославомъ, великим князем, и билися с ними, зря на Переяславль, а они сами к ним пришли, а в землю ихъ не см? ли по них ити. А мы в земли их есмы, и сам? хъ избили, а жены их полонены, и д? ти у насъ. А нон? поидемъ по них за Донъ и до конця избьемъ ихъ. Оже ны будет ту поб? да, идем по них и луку моря, гд? же не ходили ни д? ди наши, а возмем до конца свою славу и честь»; 5) пренебрегают божественными предзнаменованиями (природными знамениями): идут на половцев вопреки солнечному затмению и не получив божественного благословения («Того же л? та здумаша Олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томь л? т? со всею князьею, но сами поидоша о соб?»).

На конкретном сюжетном уровне рассказ о походе Ольговичей на половцев в Суздальской летописи соотносится с повествованием об Олеге Святославиче в ПВЛ в следующих фрагментах: 1) в статье за 1078 г. автор осуждает гордыню Олега и хвастливость Бориса, ссылаясь на принципы христианской морали: «И похвалився велми, не в? ды яко Богъ гордымъ противится, см? реным же благодать даеть, и да не похвалится силны силою своею» (ср. с «А не в? дуще Божья строенья»; «Н?сть челов? ку мудрости, ни есть мужства, ни есть думы противу Господеви»); 2) самовольный поход Олега на половцев в 1095 г. (концепт тщеславия); 3) упоминание о солнечном затмении; 4) на структурном уровне — противопоставление Ольговичей Мономашичам (как «крамольных» и «образцовых» князей). Все эти общие и более частные пересечения свидельствуют об особом авторском моделировании нарратива, в котором имплицитно заложена мысль о цикличности истории, которая накаждом новом витке развития принимает за счет повторения ошибок прошлого все более трагические последствия (в качестве пресуппозиции: представителям единого рода свойственна определенная модель поведения — потомки аккумулируют вектор действий предков (в большей степени — одного предка (родоначальника) Так как в центре данной работы конкретный сюжет, наиболее детально рассматривается «пара» Олег Гориславич — Ольговы внуци (в частности Игорь Святославич). Однако в Суздальской летописи имеются описания и других «крамольных» князей, «усвоивших» манеру поведения прославленного предка. Таким является, например, сын Олега — Игорь Ольгович, который благодаря своим поступкам напрямую сравнивается с дьяволом: «врагъ же роду хрс? ь?нску дь? волъ ражже срд? це Игореви? лговичю всхот? ити в Пере? славль и пришедъ ста по Стр? кви и много пакости створиша села пожгоша и жита попасоша и сто? ше». — в связи с этим, зачастую константной становится репрезентация представителей одного рода).

Подобных взглядов на историю, согласно которым в настоящем зачастую наличествует отзвук прошлого, придерживался и автор другого текста (примерно того же времени) о походе на половцев 1185 г. — «Слова о полку Игореве» Текст «Слова», в большей степени, сопоставим с повествованием за 1185 г. в Ипатьевском своде в виду значительного числа сюжетных и текстологических пересечений между ними. В данном случае сличение летописных указаний со «Словом» проливает свет на специфику мировоззрения авторов того времени и выявляет особенности интерпретации важных для них исторических событий. — это явственно, в частности, в его интерпретации образов Олега Святославича и его внука Игоря В центре внимания памятника находится Русь «нынешних» князей. О ней сообщается, что она представляет собой христианское государство, ведущее напряженную борьбу с языческим окружением: половцами на юге, литвой, ятвягами, деремелой — на западе и северо-западе, с поволжскими племенами — на востоке. Нередко эта борьба была, с одной стороны, успешна (поход Святослава на Кобяка, военные операции князя Всеволода на Волге), с другой — приводила к значительным потерям (разгром Игоря на Каяле, гибель Изяслава Васильковича и его дружинников, «притрепанных» литовскими мечами). В этой связи в «Слове» особо подчеркивается, что огромная русская земля состоит из ряда мощных княжеств, против соединенных усилий которых не устоял бы не один враг, но Русь раздираема княжескими междоусобицами, с которыми не может справиться центральная власть, о чем свидетельствует жалоба великого князя Святослава на то, что князья ему «непособие». И в поисках причин «разлада» автор «Слова», следуя принципу глубокого погружения в прошлое с последующим возвращением в настоящее, и совершает свои исторические экскурсы. Автор «Слова» возлагает всю вину за междоусобные раздоры «давних» и «нынешних» князей именно на Олега Святославича, ведь он «тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стр? лы по земли с? яше», «тогда при Олз? Гориславличи с? яшется и растяшеть усобицами». Велик урон, причиненный Олегом Святославичем земле Русской. Автор с горечью отмечает, что в ходе битвы 1078 г. пал «молодой и храбрый» Борис Вячеславич (которого автор хоть и жалеет, но и осуждает (пример двойственного отношения автора к персонажу), ведь «Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя»).

Автор «Слова» особо подчеркивает масштабы наносимого междоусобицами (начатыми Олегом Святославичем) вреда Русской земле (ср. с соответсвующими фрагментами в ПВЛ): «Тогда при Олз? Гориславличи с? яшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ в? ци челов? комь скратишась». «Тогда по Руской земли р? тко ратаев? кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себ? д? ляче, а галици свою р? чь говоряхуть, хотять полет? ти на уедие». Постоянные битвы и крамолы приводили к истреблению крестьян и тягловой силы, задействованных в войнах, к уничтожению деревень в огне пожаров — запустению земли Русской и как следствие — ослаблению ее военного потенциала. В этом контексте вполне реалистическая картина опустошенных «ратями» полей, изображенная автором, может быть осмыслена в символическом плане С точки зрения фактических событий вспоминается уже ранее упомянутый нами сюжет, связанный со взятием Олегом Чернигова в 1094 г., когда он разрешил половцами грабить собственную землю.: при Олеге Святославиче ослабленная Русь становилась легкой добычей для «воронов» и «галок» — половцев, стремившихся, что очевидно, не к умножению плодородия русских полей, а к разграблению Русской земли (ср. с гипотететическим сравнением половцев с саранчой в ПВЛ).

Символична и замена автором «Слова» отчества Олега Святославича на Гориславича. «Гори» (от «гореть») поставлено на место «свято», тем самым усиливается, с одной стороны, идея «горения славой», с другой — мысль об утрате святой славы отца и деда, славы, которую он предал огню междоусобных войн (концепт «горения славой» реализуется и в образе внука Олега — Игоря Святославича: «Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себ? чти, а князю — славы»; «Рано еста начала Половецкую землю мечи цв? лити, а себ? славы искати. Нъ нечестно одол? сте, нечестно бо кровь поганую пролиясте» (ср. с речью Ольговых внуцей в Сузд. летописи: «Оже ны будет ту поб? да, идем по них и луку моря, гд?же не ходили ни д?ди наши, а возмем до конца свою славу и честь»).

Олег Гориславич дает начало «Олегову храброму гнезду», «Ольговым внуцам». Его деяния сопоставляются автором «Слова» с событиями 1185 г., «храбрым» поступком его внука Игоря. Автор, сравнивая масштабы урона двух междоусобных сражений (1078 г. и 1185 г.)), начатых дедом и внуком, указывает на то, что события недавнего прошлого (поход Игоря на половцев) стал более кровопролитным — в этом смысле внук превзошел своего деда («То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано! Съ зараниа до вечера, съ вечера до св? та летятъ стр? лы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа харалужныя въ пол? незнаем? среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была пос? яна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли!»).

Что особо важно, в двух текстах: в Суздальской летописи и в «Слове…», образ Ольговых внуцей в той или иной степени соотносится с концептом «хоробрости», мужества. В «Слове…» концепт мужества амбивалентен и проистекает из проиворечивого отношения автора к Игорю. Характеризуя Игоря, автор попеременно прибегает к элементам княжеских «слав» и «плачей». Свою «песнь» по образцу Боянову автор начинает с восхваления Игоря. В типичном для «слав» ключе подчеркиваются храбрость, доблесть, ратный дух Игоря: «Игоря, иже истягну умь кр? постию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Полов? цькую за землю Руськую» (ср. с последующей характеристикой Игоря Святославом: «Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалуз? скована, а въ буести закалена»). Затем автор с помощью ретроспективного описания (автор уже знает итог битвы, поэтому может рассуждать о возможных причинах поражения) указывает на страстность князя, его непредусмотрительность и слепоту к природным знаменьям («Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону Великаго»). Далее похвальный тон автора «Слова» меняется на «плачевый». Автор подчеркивает жалость, испытываемую Игорем к Всеволоду, его братолюбие (здесь — похвальный элемент) и скорбит вместе с Игорем о неисчислимых ратных потерях (автор переходит от частного к более крупному, масштабному плану): «Игорь плъкы заворочаетъ; жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брез? быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось». Так, в «Слове…» концепт «хоробрости», мужества двойственен: с одной стороны — он является показателем ратного духа князя (способности оборонять от врага землю Русскую), с другой — связанный с такими чертами, как страстность, запальчивость, непредусмотрительность, тщеславность, предсказывает трагические последствия — поражение или даже гибель князя (ср. с констатацией гибели «молодого и хороброго» Бориса Вячеславича: «Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя»).

В Суздальской летописи (сюжеты за 1185 г. и1186 г.) концепт храбрости Ранее в Суздальской летописи концепт «мужества» был соотнесен лишь с одним князем — Андреем Юрьевичем Боголюбским, внуком Мономаха. В посмертной похвале князю (1175 г.) читаем: «аще створисте брать? моєи меншеи то мн? створисте. и пакъэ Дв? дъ гл? еть. блаженъ мужь милу? и да? весь дн? ь.? Гс? д? ход? и не поткнетс?. мужьство же и оумь в немъ жив? ше. правда же и истинна с ним? ход? ста и иного доброд?? нь? много в немь б? ше Андр? ю мужьству тезоимените. братома бо боо? умнъэма всл? довалъ ?си кровью? мъэвъс? страдань? ти». Данное повествование подтверждает мысль о том, что «благое мужество» всегда соотносимо с «христианским смирением» и «умом» — только такая «хоробрость» восхваляется летописцем (единичное употребление в Суздальской летописи характеристики «мужестивенный» (правитель) до статьи 1185 г., отосящейся к представителю рода Мономашичей, в очередной раз наглядно демонстрирует авторскую тенденцию противопоставлять Ольговичей и Мономашичей (как носителей противоположных черт («образцовые» и крамольные князья)). также усложнен, т.к. соотносится с двумя противопоставленными друг другу образами: «храбрым» Владимиром Глебовичем и «мужественными» Ольговыми внуцами. В первом случае, «хоробрости» сопутствуют положительные коннотации, т.к. все ратные поступки Владимира были согласованы с божественной волей и одобрены верховным киевским князем Святославом. По этой причине «хоробрость» (в значении «ратный дух» + «дальновидность», «взвешенность») стала одним из основных позитивных факторов в борьбе с половцами: «Половци же, узр? вше полкъ Володимерь кр? пко [хоробро] идущь на них, поб? гоша гоними гн? вомъ Божьимъ и святое Богородици». Во втором случае Ольговы внуци пошли на половцев вопреки природному знамению, не получив божественного одобрения и разрешения Святослава. Их мужество оказывается «нечестивым» (не осененным божественным благословением), оттого, согласно летописцу, они и терпят поражение, «яко н? сть челов? ку мудрости, ни есть мужства, ни есть думы противу Господеви».

Таким образом, благодаря предшествующему сопоставительному анализу была выявлена нарративная целостность двух годовых статей из Суздальской летописи за 1185 г. и 1186 г. Особое внимание было уделено сюжетным и цитатным пересечениям, в которых центральное место занимает повторяющаяся сентенция «яко н? сть мужества, ни есть думы противу Богови», ставшая, в свою очередь, показателем не только родственности указанных сюжетов, но и важного явления «скольжения» характеристики героев — половцев и русских князей. Данный феномен был прослежен на примере ряда летописных упоминаний о половцах и «крамольных» князьях, в частности — Олеге Святославиче (в сравнении с «должными» (в понимании летописца) правителями). Было доказано, что «переходность» характеристик напрямую связана с амбивалентностью репрезентации героев. Половцы не всегда выступают в летописях в качестве «нечестивых» (в основном это касается случаев, когда они приносят пользу князьям в военных походах, помогают разрешить княжеские междоусобицы). В свою очередь, князья могут быть репрезентированы как «поганые», если действуют по обычаю «поганых» или же на нарративном уровне являются «наследниками» черт «прославленного потомка» (соединение явления «скользящей характеристики» и генеалогического принципа). В подобном ключе в Суздальской летописи показаны Ольговы внуци («наследственные нечестивцы»). Таким же методом исторических ретроспекций пользовался и автор «Слова о полку Игореве», выстраивая нарратив об Игоре «на фоне» деяний его «крамольного предка». При сравнении текстов Суздальской летописи и «Слова…» была подчеркнута ценность общего для них концепта — концепта «мужественности», соотносимого с участниками походов против половцев. Концет «хоробрости» может реализовываться в положительном аспекте (если мужеству способствуют княжеская мудрость, богобоязненность, смирение) и в отрицательном — (если хоробрости сопутствуют тщеславие, горячность и недальновидность князя).