Принципы нейропсихологии детского возраста

I. Центральная догма нейропсихологии детского возраста — психогенез человека обеспечен двумя взаимообусловливающими процессами, линиями: 1) системно-динамическими перестройками мозговой организации и 2) изменением структуры, строения каждой Психической функции, их взаимодействий и всего поведения в целом.

Эти факторы в принципе не существуют один без другого; искажение или отклонение, поломка в любом месте этой единой психологической системы приводят к ее дезорганизации и деформациям. На уровне поведения эти негативные процессы и актуализируют себя в психической дизадаптации ребенка.

Организм человека (ребенка — тем более) и особенно его нервная система от природы наделены огромным числом степеней защит, феноменальной пластичностью. Эти ресурсы компенсации поистине неисчерпаемы. Даже в самых тяжелых случаях этот «адаптационный буфер» достаточно велик, что и доказывает практика нейропсихологической коррекции. Просто нужно знать и понимать основополагающие закономерности этой драматургии и действовать строго в соответствии с ними, так же как мы, не задумываясь, пользуемся таблицей умножения.

Современные исследования позволяют расширить понимание этого захватывающего сюжета — неразделимых в своем единстве взаимоотношений между формирующимся мозгом (и шире — организмом) ребенка и его психическим развитием. Очевидно, что имеют место определенные (связанные с интимными механизмами генетики мозга человека как социального существа) требования к нормальному протеканию совокупности этих процессов.

Нейробиологическая предуготованность, морфофункциональная зрелость той или иной мозговой структуры или системы должна:

опережать развитие конкретного психологического фактора (болевая чувствительность, тактильно-кинестетические способности, речевое звукоразличение и артикуляция, графические способности, пространственные представления и т. д.);

быть востребованной извне (и изнутри — организмом ребенка) этим фактором для прогрессивного увеличения своего морфофункционального веса и роли. Иными словами: чтобы ребенок научился правилам гигиены, его нужно приучить к горшку, чтобы он заговорил — с ним нужно постоянно разговаривать, а чтобы стал рисовать — вложить ему в руку мел или карандаш и т. д.;

пройти период функционального оттормаживания, отступления на второй план по мере созревания более высокоорганизованных церебральных систем, готовых к данному конкретному моменту онтогенеза принять на себя актуализацию более сложноорганизованных психических процессов. Последнее опять должно быть востребовано извне и/или изнутри;

создать предпосылки для возникновения и наращивания новых степеней свободы межсистемных, иерархически построенных церебральных интеграции за счет сворачивания отторможенных, «свернутых» нейропсихологических образований.

Так поэтапно, как лепка снеговика, происходит мозговое обеспечение психической адаптации ребенка к тем канонам, которые предъявляются ему в процессе развития.

Стимуляция от социума и внешнего мира вообще превращает потенциальные ресурсы его мозга в актуальные и детерминирует характер его прогрессивного развития. Одновременно имеет место обратный процесс, особо ярко обнаруживающий себя на ранних этапах онтогенеза: именно состояние мозга и «предмозга» ребенка (начиная с того момента, когда сперматозоид и яйцеклетка сливаются в экстазе, и дальнейших коммуникаций с организмом матери) координирует и модулирует эффективность его взаимодействий с лавиной внешней информации и с самим собой.

Итак, нейробиологическая зрелость определенных зон, комплексов и систем мозга (подкорковых и корковых, правого и левого полушарий, связей — спаек, или комиссур — между ними) обеспечивает возможность адаптации ребенка к тем требованиям, которые предъявляются ему в процессе его развития. Но в условиях депривации общения ребенка с внешним миром в целом и прежде всего с другими людьми все эти церебральные (мозговые) механизмы модифицируются, искажаются и нарушаются вплоть до полной деградации.

Это обстоятельство представляется принципиальным не только в связи с фактами, уже упоминавшимися и верифицированными нами параклинически при исследовании современных детей-маугли, детей-сирот, детей-инвалидов, воспитывающихся в режиме «госпитализма». Содержательно та же картина имеет место во многих случаях, когда ребенок растет в условиях стереотипной, обедненной среды (мало общается с природой, испытывает дефицит эмоционально-личностного и телесного контакта с родителями, не играет с другими детьми; большую часть времени складывает «Лего» и сидит за компьютером, вместо того чтобы слушать бабушкины сказки, и т. п.).

Обратите внимание: практически во всех этих случаях сквозной линией проходит прежде всего оскудение речевых контактов. Поскольку всем (из классических трудов антропологов, философов и психологов) известна роль речи в происхождении человека вообще, не будем долго обсуждать причины ее главенствующего положения в психике человека. Упомянем лишь, что отечественная психологическая школа известна во всем мире именно благодаря культурно-историческому (по Л.С. Выготскому) подходу к анализу психической деятельности. Высокий рейтинг отечественной нейропсихологии (благодаря работам школы А. Р. Лурия — Л.С. Цветковой) в мировой науке также во многом ассоциируется с открытиями в области нормального и патологического в речевой деятельности человека.

Просто обозначим пунктирно, что речь— наряду и благодаря своей коммуникативной функции — это средство овладения любой психической операцией, присвоения культурно-исторического опыта. Именно речь, равно как и письмо, чтение, счет, перестраивает, делает собственно человеческим любой психический процесс (память, восприятие, эмоции, не говоря уж о мышлении).Речевые функции создают тот «функциональный барьер» (как обозначил это еще в 1930 г. в своей первой фундаментальной монографии «Природа человеческих конфликтов» основатель нейропсихологии А.Р. Лурия), который позволяет человеку овладеть своим и чужим поведением.

При этом адекватность и своевременность внешних требований (задач, предлагаемых ребенку социумом) к морфофункциональной готовности его мозга— инвариантное условие и механизм развития. Перенасыщенность окружающей среды или опережение в развитии так же пагубно сказываются на состоянии ребенка, как его субъективная церебральная недостаточность любого рода и/или информационное (коммуникативное) оскудение внешних воздействий.

Подводя итог, констатируем, что любая из психических способностей (равно как и способность к обучению) неразрывно связана с деятельностью определенных структур и систем мозга. Более того, нейробиологическое созревание этих структур должно опережать их функционирование как носителей психического. Развитие тех или иных аспектов психики ребенка, начиная с внутриутробного периода, прямо зависит от того, насколько созрел связанный с ним мозговой субстрат.

Но эта морфофункциональная предуготованность мозга в целом и отдельных его систем и подсистем должна быть востребована извне в строго определенный (объективно, эволюционно обозначенный) период. «Своевременность решает все!» — гласит эволюционный закон. Таковая востребованность инициирует активность соответствующих ей мозговых образований, превращая их потенциальную готовность в актуальную и способствуя дальнейшему ее расширению и наращиванию. И коль природа (или люди) допустила сбой в каком-то месте, можно попытаться исправить в силу отпущенных нам сил и возможностей этот промах.

II. Базовой в нейропсихологии детского возраста аксиомой выступает представление о взаимообусловливающем единстве мозговых, психических и соматических (телесных, организмических) составляющих человека, существующего в природном и социокультурном окружении. Психическое развитие (и в детстве, и в зрелом возрасте, и в старости) является динамическим, иерархически организованным, системным энергоинформационным процессом.

В организме человека он обеспечивается нервной системой, соединительной тканью (кости, сухожилия, кровь, лимфа, кожа и т. д.) и, очевидно, гомоили биоэнергетическими каналами и меридианами. Эти информационные магистрали находятся в неразрывном постоянном взаимодействии, что и является базой для формирования многоуровневых ступеней и механизмов оптимальной адаптации ребенка к лавине внутренней и внешней информации. Их ведущая объединяющая роль как единственных претендентов на осуществление кардинальных многоуровневых связей определяется следующим. Они действительно всепроникающи, они единственные, кто реально пронизывает, охватывает без каких-либо зазоров всего человека «от макушки до пят» единой сетью.

Центральным «административным узлом» этих многогранных, интимных контактов является мозг. Еще в 30-х гг. XXв. были получены данные, позволившие неопровержимо постулировать вывод о постоянном «забегании вперед» структуры перед функцией. То есть о том, что уже процесс раннего эмбриогенеза всегда опережает наличную функцию, как бы «заготавливая впрок» те структуры, которые будут востребованы, необходимы только в будущем поведении, после рождения, впоследствии.

«В эволюционном плане аргументами в пользу генетической особенности нервных структур являются два важнейших фактора их онтогенеза: 1) опережающая все остальные органы закладка нервных структур в эмбриогенезе, 2) системная организация самых ранних стадий развития, — пишет Ф.А. Ата-Мурадова, — факт резко опережающей все остальные органы закладки нервных структур не может не поражать воображение. Ведущая и интегрирующая роль нервных структур определяет единство эмбрионального развития как целесообразно направленного процесса. Эту закономерность мы назвали принципом опережающего развития нервных структур, который является характерной чертой развития всех хордовых. На следующей стадии возникают закладки остальных органов. Уже с момента закладки имеет место активная метаболическая связь между сомитами (греч. soma— тело; то есть клетки, из которых впоследствии разовьются внутренние органы, мышцы и т. п. Примеч. мое.— А.С.) и частями нервной трубки, к которой они прилегают. Миграция элементов нервного гребня и образование спинальных ганглиев определяют сегментацию сомитов.

Так происходит формирование двигательного компонента системы в теснейшем переплетении с молекулярно-генетическими процессами. Возникает матрица, представленная нервной трубкой и ветвлениями ее первичных отростков в первичных органах. Эта матрица определяет направление дальнейшего эмбриогенеза. Эту закономерность можно назвать принципом нервной интеграции эмбриогенеза. Органы растут и пространственно удаляются друг от друга, занимая к процессу новорожденное™ различную локализацию. Однако в течение всего этого процесса каждый из них «как на буксире» тянет за собой ту иннервацию, которую он получил на стадии непосредственного контакта с нервной трубкой".

Запомним этот великолепный образ; он еще не раз понадобится нам для понимания логики, стратегии и тактики диагностики, коррекции и абилитации отклоняющегося развития; профилактики нежелательных эксцессов в рамках индивидуальных различий в детском возрасте.

Во всяком случае, сказанное выше снимает вопрос о том, почему с позиций нейропсихологии гиперактивность в оправе сниженных порогов возбудимости мозга, мотивационно-потребностных девиаций, различного рода остеопатии (дискинезий, дизритмий и т. д.) и несформированности фонематического слуха на фоне стертой дизартрии должны рассматриваться как единый синдром. Ответ звучит однозначно: «У всех этих феноменов может быть (и, как правило, имеет место) единая нейросоматическая, а в конкретном нейропсихологическом проявлении — мозговая организация. То есть синдромально они родственны. Потому-то с ребенком (в самом начале логопедических/психологических уроков) и нужно ходить на четвереньках, делать дыхательные и глазодвигательные упражнения, если у него „просто“ плохо развита речь, он плохо пишет и никак не поймет разницы между „6“ и „9“. Причем заниматься этим необходимо в строго заданном режиме, подразумевающем определенный сценарий, а не по собственному разумению». Казалось бы, какая связь? Очевидная.

В процессе своего еще внутриутробного развития и дальше, после рождения, ребенок развивался как единая, саморегулирующаяся система, функционирующая по программе, веками отработанной эволюцией. Самой эволюцией, которая старше, мудрее и дальновиднее любого из нас.

Поэтому не станем изобретать велосипедов, а воспользуемся ее советами. Если уж мозг и тело ребенка один раз (еще внутриутробно) воспроизвели драматургию «буксира», почему бы нам не использовать этот алгоритм еще раз? Собственно, эта идея и лежит в основе нейропсихологического метода «замещающего онтогенеза», краткое описание которого завершает данную книгу.

III. Церебральная репрезентация любого фактора инвариантна (к 2 годам она стагнируется окончательно и неизменно), что является фундаментальной психобиологической характеристикой человека как вида. Подвижной, гибкой является мозговая организация функции (межфункциональных связей и т. д.), которая и является системно-динамической совокупностью факторов.

Ведь в протекании одной и той же функции, например, речи, у данного человека в разных условиях (у разных людей, у китайца и европейца, ребенка и взрослого) меняется удельный вес того или иного фактора. Вследствие вариативности таких межфакторных констелляций и формируется (перестраивается) функциональная активность всех мозговых зон, обеспечивающих целостную психическую деятельность. Предельно четко это сформулировано А. Р. Лурия еще в 50-х гг. прошлого века:

«Употребляя понятия „доминантность, ведущая роль“ и т. п., методологически корректно добавлять: по отношению к какому фактору и в каком возрасте». Сегодня мы бы добавили: «…и к какому полу».

Развитие идет по определенным канонам перераспределения функциональной активности мозговых структур и систем, но основные его векторы (системоорганизующий и системообразующий) стремятся к закреплению основных межполушарных и субкортикально-кортикальных факторных дихотомий — в этом залог его надежности.

Нельзя изменить «локализацию» фактора; можно естественным путем, как это происходит в онтогенезе или искусственно (психокоррекционно или фармакологически), активизировать функционально те или иные зоны мозга, заставив их включиться в обеспечение «безразличных» им психических функций сугубо специфическим для них образом, то есть сформировать новую церебральную систему актуализации межфакторных связей или надфункциональных (в том числе — поведенческих) паттернов.

ГУ. Принципиальной для нейропсихологии детского возраста является «взрослоцентрическая» модель рассмотрения онтогенетических перестроек и первичная точка отсчета от момента зачатия ребенка (включающая весь «багаж» его наследования по обеим линиям). Взрослостремительный вектор обусловлен тем, что в реальности имеет место только один, равноудаленный от всех возрастов, периодов и вариантов онтогенеза (то есть объектов, которые мы сравниваем в ходе анализа) критерий — среднестатистическая для взрослого человека средних лет норма реакции данного фактора, функции, состояния или поведенческого феномена. Любой иной тип их сопоставления будет некорректным.

Иными словами, обсуждая тот или иной феномен в определенном возрасте (в норме или патологии), мы с неизбежностью должны поставить перед собой вопросы: «К чему, к какому результату стремится данный возрастной нейропсихологический альянс? Для достижения какой (подчас — весьма отдаленной) цели, зачем он сформировался или, напротив, регрессировал?» Естественно, что такой перспективный анализ однозначно требует противовеса в виде ретроспекции: «Когда, почему и как в онтогенезе сформировались (или нарушились, исказились) нейропсихологические предпосылки, „предфакторы“ нынешней мозговой организации психической деятельности данного ребенка?».

Отвечая на эти вопросы, нейропсихология детского возраста руководствуется базовой нейробиологической аксиомой, согласно которой ничто в работе мозга не является важным и понятым (подчеркнем — «понятым», а не «понятным»), если не рассматривается в контексте поведения.

V. В классической нейропсихологической парадигме эта аксиома сформулирована А. Р. Лурия: «Прежде чем ответить на вопрос, каковы основы того или иного психического процесса, необходимо тщательно изучить строение того психологического процесса, мозговую организацию которого мы хотим установить, и выделить в нем те звенья, которые в той или иной степени могут быть отнесены к определенным системам мозга».

С позиций интересующей нас проблемы ответы на заданные выше вопросы в тезисном виде, очевидно, звучат следующим образом.

* Онтогенез подкорково-корковых взаимодействий стремится:

к закреплению баланса уровней произвольной и непроизвольной саморегуляции человека;

к стагнации приоритетного, доминантного, иерархического ранга, статуса произвольной саморегуляции в этой диаде;

• 3) к дифференциации и межуровневому интегративному взаимодействию операциональных и регуляторных аспектов психической деятельности.
• * Онтогенез межполушарных взаимодействий стремится:

к закреплению, четкой дифференциации с последующей интеграцией основной функциональной праволевополушарной дихотомии — «соматогнозис — речь»;

к использованию этого фундамента для формирования полушарных локусов контроля за протеканием всех форм и уровней психической деятельности в целом, то есть для онтогенеза всех производных (от базовой) межполушарных дихотомий;

к созданию оптимального режима, паритетности парной работы полушарий мозга при условии их постоянной функциональной конкуренции комплементарности, синхронности реципрокности, взаимной активации/торможения и т. д.

Итак, различные виды, формы и уровни межполушарных асимметрий с очевидностью производны и подчинены именно основной: «соматогнозис—речь». Подчеркивая данное положение, мы констатируем, что пространственно-временные представления и эмоции, которые традиционно рассматривались как претенденты на «уникальный талант, специфическую роль правого полушария», являются по сути своей психологической организации производными от телесности, схемы тела человека. Они, безусловно, обеспечиваются преимущественно правым полушарием, но такая латерализация обусловливается вторично, вследствие того, что именно справа организуется мозговое обеспечение «схемы тела», телесности человека. А пространственные представления и эмоциональные процессы в принципе могут сформироваться как самостоятельные только после того, как сформируются в недрах и/или при непосредственном участии соматогнозиса (Семенович, 1997, 2002, 2003).

Онтогенеза без боли (абсолютно конкретной или абстрактной, когда «душа болит») не бывает, а ноцицептивная чувствительность — епархия нашего соматогнозиса. Только наш личный, неизменно и безусловно (то есть без какой-либо серьезной возможности с нашей стороны ставить ему условия) обожаемый соматогнозис может создать (мгновенно или на длительном участке нашего жизненного пути) ту степень непереносимости дискомфорта, которая заставляет неиропсихосоматическую систему инициировать кризисный период как отдельный поведенческий процесс.

По-видимому, сценарий именно таков: не столько внешние влияния, речь, мышление и/или эмоции, а гораздо менее романтичный соматогнозис предопределяет программное обеспечение фабулы кризисного периода. Очевидно, что в наиболее частотном варианте наша произвольная саморегуляция (программирование, целеполагание и т. д.) будет стремиться к максимальному удовлетворению его, нашего эксоматогнозиса, потребностей. Хотя при достаточном уровне саморефлексии (и соматорефлексии как ее инвариантной части) они будут пребывать в относительно паритетных отношениях.

Здесь и коренятся, очевидно, индивидуальные различия «злоли доброкачественности» прохождения этих универсальных этапов развития. Чтобы сделать дискуссию по поводу сказанного более конструктивной, добавим, что именно ноцицептивная подсистема ретикулярной формации мозга первая из всех сенсорных систем созревает к моменту выхода ребенка на свет.

Данный тезис никоим образом не ревизия нейропсихологического знания. Ведь то, что асоматогнозис является патогномоничным исключительно для поражения правого полушария (как афазии — левого), известно еще с начала XXв. (Бабински, 1915; Хэд, Шиль-дер, 1923; Членов, 1932; Бабенкова, 1971; Хомская, 1987; Корсакова, Московичюте, 1988 и др.). Это просто констатация места и роли соматогнозиса (наравне с речью) как системоорганизующей и системообразующей функциональную организацию мозга Высшей Психической Функции.

Доказательством от обратного является существование психосоматического направления в медицине и психологии, которое в последние десятилетия приобретает все более глобальное звучание. Всем известны работы ведущих в этой области отечественных психологов: В. В. Николаевой, Е. Т. Соколовой, А. Ш. Тхостова, С. Н. Ениколопова, Г. А. Ариной и др.

VI. Центральная, паритетная относительно речи, роль соматогнозиса в онтогенезе человека (особенно на ранних его этапах, в кризисных возрастах, в возрасте инволюции) отражена в афоризме одного из основоположников детской психиатрии в нашей стране, В. В. Ковалева: «Ребенок — существо соматическое».

Действительно, ведь, например, освоение внешнего оптомануального пространства или временных феноменов невозможно без сформированности схемы тела и соответственно соматической ритмологии (базиса для рефлексии времени). Хотя бы потому, что именно схема тела является той моделью, архитектурным планом, который организует взаимодействие различных сенсомоторных систем человека, без чего его внешняя пространственно-временная (равно как и эмоциональная) актуализация весьма проблематична.

Этот факт, очевидно, является неопровержимым аргументом в издавна ведущихся спорах о градиентах развития и сроках созревания правой и левой мозговых гемисфер. Правое полушарие «обречено» на более раннее функциональное созревание самим фактом латерализованного представительства в нем соматогнозиса, в котором заложены все базовые пространственно-временные факторы (предфакторы) и который, как известно, достаточно активен уже в эмбриогенезе. Это, очевидно, нейробиологически обеспечено интимной связью правой гемисферы с гипоталамо-диэнцефальными зонами, а следовательно — специфическими адаптогенными (нейрохимическими и иммунными) системами (Доброхотова, Брагина, 1977; Ротенберг, Аршавский, 1984; Поляков, 1985; Московичюте, Беляева, Адигамов, 1988; Семенович, Беляева, 1992, и др.).

VII. Одна из важнейших характеристик онтогенеза межполушарных взаимодействий заключается в том, что функциональная кортакализация и специализация левого и правого полушарий протекает не только гетерохронно и асинхронно и зависит от их взаимного обогащения. Прирост функционального потенциала правого полушария происходит в первую очередь за счет количественного расширения и усложнения внутреннего и внешнего перцептивных полей (в том числе и речевых) человека. Он однозначно зависит от полимодальной и эмоциональной насыщенности информации, структурных взаимодействий между идущими извне и изнутри самого ребенка потоками информации.

Аналогичный процесс в левом полушарии определяется главным образом не просто количеством и качеством поступившей из подкорковых структур и правого полушария информации, но продуктивностью и эффективностью ее вербализации (оречевления, означивания). И естественно, насыщенностью и количеством интериоризируемых, культуралъно (как в вербальных, так и в невербальных коммуникациях) опосредствованных паттернов поведения, социализированных канонов, правил и программ.

В этой связи хотелось бы отметить, что две базовые в нейропсихологии детского возраста концепции — «эквипотенциалъности», или инвариантной латерализации (Э. Леннеберг, М. Газзанигаи др.), и прогрессивной латерализации (М. Кинсборн и др.) — очевидно равноправны и не являются конкурирующими, поскольку описывают различные Функциональные и процессуальные уровни, этапы психического цереброгенеза. Сегодня накоплено достаточно эмпирических доказательств безусловного приоритета каждого из них в соответствующие критические периоды детства. Иными словами, они не противоположны, нокомплементарны друг другу, как комплементарны любые теоретические модели, описывающие реальный объект, каковым и является онтогенез межполушарных взаимодействий.

Кроме того, они ориентированы на анализ онтогенеза, прежде всего речевой функции, обсуждая его послеродовое течение. Между тем истоки речевой деятельности как единой функциональной системы (равно как и любой другой) коренятся в «невербальных» глубинах внутриутробного периода. Широко известны возникшие еще в филогенезе два ее источника — позно-жесто-мимический и акустико-вокализационный, неразрывно связанные с тактильными, оптическими и обонятельными кодами.

VIII. Данное положение становится очевидным и тем более актуальным, как только мы от изолированного рассмотрения линейной, «горизонтальной (межполушарной)» организации мозгового обеспечения психического онтогенеза переходим к объемной картине. Иными словами, рассматриваем онтогенетическую феноменологию _в нейропсихологическом контексте взаимообусловливающего единства классических, многократно освещенных в отечественной и зарубежной литературе теории межполушарного взаимодействия и теории IIIфункциональных блоков мозга А. Р. Лурия.

Эта схема анализа видится более адекватной и приближенной к реальному объекту по той простой причине, что сам мозг (равно как и психическая деятельность) является образованием объемным и развивающимся во времени. Она включает, помимо названной «горизонтальной», «вертикальную» (подкорково-корковую) и «латеральную» (передне-заднюю, внутриполушарную) оси. Отраженные в этой модели (рис. 11) локусы контроля и процессы формирования мозговой организации психической деятельности и поведения человека в целом, как представляется, и образуют максимально приближенный к реальному наш идеальный (научно-исследовательский, теоретический) образ.

Пренебрежение таковым, как правило, приводит к сужению поля зрения исследователя, накоплению артефактов и закономерным ошибкам квалификации наблюдаемой феноменологии. Вместе с тем, используя эту модель, необходимо предельно четко сформулировать, на какой вопрос мы хотим получить ответ.

Например, цель рассмотрения «горизонтальной» оси в норме, субнорме, патологии, на разных этапах онтогенеза и т. д. — констатация ряда параметров. Таких, как наличие (отсутствие/искажение) функциональных локусов правоили левополушарного контроля, детерминирующих внутри центральных дихотомий («соматогнозис—речь», а соответственно «симультанно, волна — сукцессивно, квант», «многомерность, объем — одномерность, линия») зарождение, развитие и актуализацию базовых психологических паттернов. Паттернов, контролирующих и стагнирующих в значительной мере инвариантные меж-полушарные отношения, базисную нейропсихосоматическую матрицу (многоуровневую по своим функциям, структуре, динамике).

Остальные дихотомии, традиционно обсуждаемые в проблемном поле функциональной асимметрии (Несаеп, 1956; Sperry, 1961; Gaz-zaniga, 1970; Деглин и др., 1973; Доброхотова, Брагина, 1973; Levy, 1978; Симерницкая, 1978; Гешвинд, 1979; Бианки, 1983; Костандов, 1983; Хомская, 1986; Корсакова, Московичюте, 1988, и др.), очевидно, зависимы от этих — центральных, вторичны и вариативны, отражая парное и специфически латерализованное участие полушарий во взаимодействии с внешней и внутренней информацией. То есть анализировать их, по-видимому, более корректно было бы во вторую очередь, после того как выявлены базовые межполушарные предпочтения.

Необходимо еще раз акцентировать своего рода специализацию правой и левой гемисфер в актуализации патофеноменов, независимо от вида психической деятельности больного; соответственно еще одна дихотомия: «искажение продуктивности и конфабуляции" — «снижение продуктивности и персеверации». Это замечание связано с очевидным, но подчас игнорируемым фактом: мозговая организация любого психического феномена должна созреть, сформироваться независимо от того, является ли он нормативным или патологическим.

IX. Итак, системно-динамическое становление мозговой организации психических процессов актуально и на большом отрезке онтогенеза происходит от субкортикальных образований к коре головного мозга (снизу вверх), имея при этом системно-иерархическое строение. Оно стремится от правого полушария к левому (справа налево) и от задних отделов мозга к передним (сзади вперед). Причем именно в правом полушарии происходит разворачивание, межмодальное обогащение психических функций и отдельных их аспектов (факторов), прежде чем таковой сфокусируется, «локализуется» в левом.

Очевидно, что такая динамика не исключает, а накладывается на унилатеральные подкорково-корковые связи ('активизирующие, модулирующие и тормозящие) каждого из полушарий. На рис. 12—1 представлена модель такого внутриполушарного обеспечения в левом полушарии; точно такой же процесс происходит и справа.

По мере созревания обобщающей и регулирующей функции речи (около 10—12 лет) все более актуальным становится обратный процесс: от левого полушария к правому (слева направо) (рис. 12 — 2). Он осуществляется также через многочисленные системы межполушарного взаимодействия. Вместе с тем предполагается, что этот направленный вправо процесс имеет более активную подкорковую компоненту, чем соответствующий, обсуждавшийся ранее левонаправленный.

Данная гипотеза представляется правомерной, поскольку таким только образом может состояться (с нейропсихологической точки зрения) онтогенез новой функциональной системы. Ведь система организуется вследствие влияния: 1) доминирующей мотивации, 2) максимально адаптивного для организма в целом конечного результата и 3) оптимального энергообеспечения регуляторных/модуляторных и ритмологических механизмов. А перечисленное — либо полностью, либо опосредованно связано с функциональной специализацией субкортикальных структур мозга, которые, как не раз уже говорилось, создают фундамент корково-подкорковой и межполушарной организации психической деятельности человека.

Интериоризированные, многократно вербально (культурально, символически, концептуально) обозначенные межфункциональные паттерны (область «значения» по А.Н. Леонтьеву) частично вновь возвращаются под эгиду функционального локуса контроля правого полушария (то есть интегрируются в мотивационно-потребностную, аффективно и соматогностически индивидуально активируемую область «личностного смысла»). Окончательно формируется истинно парное взаимодействие полушарий, в котором левому отводится контролирующая роль как носителю социально-адаптогенных механизмов в целостной «картине мира» человека.

Здесь, очевидно, и кроется нейропсихологическая подоплека констатации: «Слово может вылечить, а может — убить». Она определяется двумя взаимосвязанными обстоятельствами. Первое определяется энергоинформационной насыщенностью и потенциалом самого слова, которые инициируют возникновение нисходящего вектора. Ведь понятно, например, что из нескольких синонимов, обозначающих одно и то же явление, субъективно значимым, «активирующим» для конкретного человека будет только один. А остальные — более или менее индифферентными для восприятия, а тем более — запоминания.

Второе производно от степени включенности, вовлеченности этого «слова» в ареал актуальной доминирующей потребности (опосредуемой в первую очередь гипоталамо-диэнцефальными системами). При высокой степени такой изоморфности паттерн доминирующей мотивации как бы притягивает к себе соответствующий вербальный. И начинается следующий, новый акт формирования мозговой организации психического процесса (снизу вверх, справа налево и т. д.).

Апофеозом церебрального функционального онтогенеза являются правои левополушарные нисходящие (сверху вниз) контролирующие, модулирующие и активирующие влияния от передних (лобных) отделов мозга к субкортикальным образованиям. Здесь также очевиден функциональный приоритет левого полушария ввиду главной цели онтогенеза — формировании «образа Я» через ассимиляцию «внутреннего образа мира», то есть адаптации себя к социуму и обратно.

Эта модель оказывается валидной не только при анализе феноменологии раннего и позднего онтогенеза, критических периодов и экстремальных ситуаций, но и мозгового системно-динамического обеспечения любого актуально протекающего поведенческого акта человека.

Однако в настоящей работе мы применяем ее лишь к проблемам нейропсихологической квалификации индивидуальных различий в детском возрасте.