Фильм А. Кончаловского (1971год)

Актерский состав: Иннокентий Смоктуновский (Иван Петрович Войницкий), Ирина Мирошниченко (Елена Андреевна Серебрякова), Сергей Бондарчук (Михаил Львович Астров), Ирина Купченко (Соня), Ирина Анисимова-Вульф (Мария Васильевна Войницкая), Владимир Зельдин (Александр Владимирович Серебряков).

Создавая фильм «Дядя Ваня», Андрей Кончаловский ставил перед собой задачу максимально сохранить стиль и приблизиться к оригинальному содержанию произведения. Время событий не подвергается изменению, драма разворачивается в провинции, где люди, по обычаю, живут размеренной, скучной жизнью, которая со временем становится бесцельной и напрасно прожитой.

Андрей Кончаловский воссоздает меланхолию Чехова невероятно удручающей, просто парализует зрителя оцепенением. Все в атмосфере фильма попадает под это: медлительность движений, повторяющиеся моменты тишины, торжественность актерской игры. Безысходность звучит и в словах прекрасной Сони, как символ невозможности обрести счастье здесь, на этой земле: Соня: «Мы, дядя Ваня, будем жить, будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; мы покорно умрем и там, за гробом, мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами. Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах… Мы отдохнем!».

История создания фильма. Лето 1970 года. Андрей Кончаловский идет по улице Горького и встречает Иннокентия Смоктуновского, с которым они были хорошими друзьями. Зашли в кафе «Мороженое». — Давай сделаем что-нибудь вместе, — спросил Кончаловский. — Давай! Можно «Дядю Ваню»… Выпили шампанского. Кончаловский вышел из кафе, пошел в Госкино. Сказал, что будет ставить Чехова. «Замечательно», — ответили в Госкино. Единственное, что потребовали — не искалечить пьесу. Съемки проходили легко. Сценарий Михалков-Кончаловский написал за две недели. Согласился Сергей Бондарчук на роль Астрова. На роль Серебрякова режиссер пригласил прославленного Бориса Бабочкина. Начали репетировать. Михалков-Кончаловский пишет: «Я по ходу дела пытался ему что-то деликатно подсказывать — со всем почтением к его таланту и возрасту. „Молодой человек, — отрубил он. — Вы мне не подсвистывайте. Я со свиста не играю. Я сам“. На этом наша совместная работа кончилась. Роль Серебрякова досталась Зельдину, замечательному артисту и очаровательной личности». Роль Елены Сергеевны дали Ирине Мирошниченко, хотя художественный совет был против. А вот на Соню долго никого не могли найти. Начали снимать молодую актрису из Ленинграда. Но ее непрофессионализм бросался в глаза. Пришлось Кончаловскому просить Купченко: «Ира, выручай!» Это была большая удача. Один из критиков точно заметил: «Ирина Купченко — не просто молодая актриса огромного обаяния и глубочайшей правды — в ее творчестве различимо поистине драгоценное качество: пересечение актерского дара с личными человеческими данными, которые мысленно мы соединяем с представлениями о высшей духовной красоте».

В фильме нет столь обычных для постановок пьес Чехова расслабленных, вялых, безвольных людей. Даже Войницкий, дядя Ваня, необыкновенно активен. Добрый, безобидный, стеснительный, он доходит до того, что стреляет в профессора, которого до недавних пор считал чуть ли не выдающимся талантом.

Изумительному Смоктуновскому сильно облегчает задачу исполнение роли профессора Серебрякова В. Зельдиным. С полным совершенством изображен самовлюбленный и бездарный, недалекий, пошлый человек, претендующий на право быть учителем жизни. Чего стоит такая поразительная деталь, найденная Кончаловским: профессор настолько убежден в неприкосновенности своей личности, что сразу после произведенного в него выстрела начинает небрежно листать какие-то ноты, желая занять время, пока другие будут волноваться и хлопотать по поводу случившегося.

В то время Михалков-Кончаловский находился под большим впечатлением от Ингмара Бергмана, и «Дядя Ваня» — в большой степени дань этому влиянию. Особенно его удивляло, насколько по-театральному шведский режиссер пользуется светом. Только что свет был реальный и вдруг из дневного стал ночным. Этот прием Михалков-Кончаловский успешно использовал в «Дяде Ване». Когда Елена Андреевна и Соня стоят, обнявшись, свет необъяснимо начинает гаснуть, и вместо лиц на экране — два силуэта.

Фильм снимали на двух типах пленки: цветном «Кодаке» и черно-белой пленке. Одного «Кодака» не хватило. Советская пленка «Совколор» давала жуткий зеленый цвет! Позже критики давали художественное обоснование для перехода цветного изображения в черно-белое. На съемках был конфликт с Сергеем Бондарчуком, который считал, что Астров должен выглядеть аристократично. Сшил в Италии роскошный костюм. А Кончаловский видел Астрова человеком опустившимся, в мятом пиджаке. После съемок Бондарчук пошел в ЦК и донес, что Андрей Кончаловский снял антирусский, античеховский фильм. Спустя много лет Сергей Бондарчук признался: «Дурак был. Картина-то получилась хорошая!».

По совету Элема Климова сочинять музыку для картины был приглашен Альфред Шнитке. Композитор написал замечательную токкату, под которую в прологе идут сменяющие друг друга фотографии: пустая бесплодная земля, выгоревший лес, развалившиеся грязные избы; бабы, впряженные в бурлацкую бечеву; голодные дети, холерные гробы — царская Россия, униженная, измученная своей нищетой. Кстати, среди них есть и снимок царя, что в те времена было крамолой. Были и фотографии, отразившие революционные события и экологические беды страны — уже Чехов провидчески писал: «Русские леса трещат под топором». И даже была фотография доктора, сидящего у постели больного тифом: профилем доктор очень походил на Чехова.

«Поскольку пьеса открывается медленными, тягучими сценами, с долгими паузами, я подумал, что хорошо было бы задать картине мощное ритмическое начало, — замечает Михалков-Кончаловский. — Россия была деятельным, активным, полным внутренних противоречий организмом — неурожаи, голод, волнения, зреющая ненависть низов, обманчивое благополучие верхов. Я решил в начале картины погрузить зрителя в этот мир, бурлящий событиями, и только потом привести его в сонную усадьбу Войницких с ее медленными дремотными ритмами».

Этот монтажный кусок родился, когда картина уже сложилась. На музыку пролога режиссер наложил шумы, гимн «Боже, царя храни», польку, колокола, пытаясь подчеркнуть сумбурность, хаотичность мира, окружающего островок, где живут герои.

Фильм частично цветной, частично черно-белый. Андрей Кончаловский привёз цветную плёнку «Кодак» на свои деньги из Парижа, однако её не хватило, а советская цветная пленка была недостаточно качественной. Впоследствии переход цветного изображения в черно-белое был расценен некоторыми критиками как художественный приём.

Это драма русских провинциалов, считающих, что жизнь их не состоялась, растрачена понапрасну. Для дяди Вани это ощущение усугубляется неразделенной любовью к женщине, которую судьба на короткое время забросила в захолустное поместье, где герой и его племянница десятилетиями работают, едва сводя концы с концами. Это кошмар повседневной — «социальной» — жизни, открывающейся в фотографиях, то газетных, то перебираемых доктором Астровым: дети-жертвы очередного голода в Поволжье, олень, подстреленный на охоте государем-императором Николаем Александровичем (и взгляды у них одинаковы), и за кадром — музыка Альфреда Шнитке, больше напоминающая лихорадочное биение пульса. Может быть, ключ картины — в той бесстрастно-констатирующей интонации, с какой говорит Астров бьющемуся в истерике Войницкому: «Наше положение — твое и мое — безнадежно». И в финальном кадре, следующем после знаменитого монолога Сони насчет неба в алмазах, камера проплывает над землей, освещенной холодным закатным солнцем, и земля наглухо скована льдом. И, кажется, единственное спасение — отрешиться от всяких надежд и принять безнадежность с поднятой головой…

Чехов: говорил: «На сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы». Скучающие герои на фоне деревенской жизни не означает скучные — они страдают, любят, смеются и плачут, и если это волнует зрителя, значит, спектакль состоялся.

В одном из интервью Кончаловский сказал, что Чехова, как любого великого писателя, можно интерпретировать настолько по-разному, что не определишь, что правильно. В одном из писем он действительно написал: «Вы спрашиваете, чего не хватает русскому человеку? Русскому человеку не хватает желания хотеть».

Описывая свой собственный опыт работы с чеховским текстом, Кончаловский признавался: «Я тогда и я сейчас — два разных человека. Кино снимал молодой человек, увлеченный Бергманом. Сейчас я другой. У меня другое отношение к жизни, к себе, к Чехову и его персонажам. Тогда я снимал фильм о героях, талантливых людях. Думаю, что тот мой „Дядя Ваня“ был ближе к Станиславскому и к его восприятию Чехова. Сегодня я ставлю спектакль о простых людях, которые иногда думают о себе не то, что они есть на самом деле».