Гоголь впервые соединил эту библейскую тему с петербургской проблематикой. Достоевский сделал существенное дополнение: написал об источнике сил, которые позволили его герою перетащить на себе проблему «ветхого человека» от границы его неизбежной гибели к рубежу перерождения.
Полицейский участок и публичный дом являют собою «верх» и «низ» законности, на которой покоится распорядок жизни Петербурга. «Верх», собственно говоря, в этой плоскостной поверхностной модели мироздания фиктивен. Все ее пространство занято облаком обличий. Заведение Луизы Ивановны — «сердце» жизненных правил, охраняемых «небожителями» полицейского участка. Образ брошки-солнца на груди (у сердца) этой героини выстраивает ту же картину, только с иной расстановкой смыслов большое/малое. Сами «небожители» не прочь иногда заглянуть туда, где хозяйничает Луиза Ивановна — пародийный двойник сентиментальной героини по имени Бедная Лиза.
" Я вот сам к тебе загляну… тогда берегись, слышала?" - провожает Илья Петрович хозяйку публичного дома за порог конторы.
Мифологические мотивы позволили Достоевскому ввести смысловую вертикаль: уяснить различия между верхом и низом. Нравственной вертикалью в хаотическом пространстве петербургских туманов должен был стать голос почвы, те архетипы, которые сберегаются в структурах языка. Этот голос обосновывал не столько единение двух противоположностей, сколько устойчивость положительного и отрицательного планов при интерпретации и оценке событий, не позволяя «перевернуть с ног на голову» нравственную иерархию бытийственных смыслов.
Родион Романович Раскольников сильный и последовательный в своей силе и в своем страдании человек. Его общение с Соней в непосредственной близости от святой Книги Евангелия завершается попыткой покаяния перед людьми, Землей и Богом. Как будто бы некий голос услышан не только физическим слухом героя, но и его душой. Раскольников целует землю на рыночной площади и, хотя не без колебаний, достигает порога полицейской конторы и высказывает тяготившие совесть слова об убийстве старухи-процентщицы. Тем не менее, тяжесть на его душе остается: «В романе Раскольников „на себя доносит“, но это отнюдь не делает его способным „примкнуть опять к людям“. Второй финал, в Эпилоге потому и необходим, что у Достоевского (в отличие, скажем, от фильма Л. Кулиджанова) „явка в контору“ и „признание“ — это хоть и сознательная, но неудачная попытка „страдание принять“. Как и поцелуй земли на Сенной площади, — это парадоксальная попытка покаяния без раскаяния».
Погружаясь в мир «Преступления и наказания», обретаешь понимание того, что главная проблема изображаемой Достоевским катастрофы не в нищенском существовании многих героев романа, а в атмосфере всеобщего равнодушия и утраты нравственных начал. Петербург Достоевского, город, который он безумно любил, бесчеловечен, в нём невозможно жить. Петербургские тексты содержат достаточно много «отрицательных» свидетельств о городе, и Достоевский не пытается нарушать эту особенность. Тем более что она подкрепляется одним из петербургских мифов о гибели города. Но для Раскольникова конец наступит не когда-то, в отдаленном будущем, для него конец наступает здесь и сейчас. Кроме того, по словам Б. М. Эйхенбаума, «Петербург это не город, а государство.
Здесь нельзя жить, а нужно иметь программу". Вот Раскольников и создаёт такую программу. Петербург воплощает образ «ненастоящей» жизни, в которой все нравственные принципы и подлинно человеческие чувства могут функционировать лишь в искажённом, уродливом виде. В этом смысле большое значение имеет эпилог, в котором главные герои переносятся из Петербурга на бескрайние просторы Сибири, где и дышать и жить можно.
Но с другой стороны, Петербург — это город, где человек, дойдя до самых глубин страдания, способен переступить через разрушение и смерть на новый уровень развития собственной личности. Страдания, которые испытывают герои, высвобождают в них всё подлинное и человеческое. И ярким примером этому утверждению может служить не только Сонечка Мармеладова, но и сам Раскольников.
«Петербургский» словарь Достоевского это тоже продолжение традиций петербургского текста. С одной стороны Достоевский аккумулировал данные складывавшейся традиции, а с другой, послужил часто и разнообразно эксплуатируемой основой во многих продолжениях Петербургского текста после Достоевского). Периферийная лексика, жаргонизмы, «испорченная» речь в устах иностранцев — все это составляет своеобразие особого словаря петербургских текстов.
Заключение
Создание «Петербургского текста» было одним из самых весомых «ноосферических» вкладов в русскую и мировую культуру. По отношению к городу он служит памятью. В его синтетически-усиленной симфонии легко распознаются его основные лейтмотивы и возникают тени Петра, Павла и Александра I, святых подвижников, великих писателей и людей искусства, мысли, науки и — увы! — злодеев, негодяев, бесов. По всему пространству этого текста бродят тени Германа и Пиковой дамы, Медного Всадника и бедного Евгения, Акакия Акакиевича и капитана Копейкина, Макара Девушкина и Голядкина, Прохарчина и Раскольникова, Маракулина и Дудкина, Парнока и Неизвестного поэта и многих других.
В развитие и создание Петербургского текста Достоевский внес свой особый неповторимый вклад. Начиная с Достоевского, мы научились по-новому видеть Петербург и замечать то, чего раньше не видели
«Еще с детства, — писал он в „Петербургских сновидениях“, — почти затерянный, заброшенный в Петербурге, я как-то боялся его; Петербург, не знаю почему, для меня всегда казался какой-то тайной» и тогда же: «Мне вдруг показалось, что меня, одинокого, все покидают, и что все от меня отступаются. […] Мне страшно стало оставаться одному, и целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, что со мной делается». Зрелище человеческих страданий вызывает глубинный, на уровне инстинктов, страх и Достоевский — первый кто сумел его опознать, а, осознав, описать как одну из петербургских стихий.
Достоевский и сам стал мифом — литературным, а значит и неотъемлемой частью петербургского текста.
Список литературы
Анциферов
Н. П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга: прилож. к репринт. воспроизвед. изд. 1922−1924 гг. — М., 1991.
Анциферов Н. П. Петербург Достоевского. — СПб.: Брокгауз — Ефрон — С.П.Б., 1923. — 106с.
Булин А. П. Художественные образы Ф. М. Достоевского. — М.: Наука, 1974. — 224с.
Волкова Л. Д. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». — Ленинград: Просвещение, 1977. — 321с.
Долгополов Л. К. Миф о Петербурге и его преобразование в начале века // Долгополов Л. К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX — начала XX века. Л., 1985. — 163с.
Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том XII. — М.: Правда, 1982. — 462с.
Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. — М.: Эксмо, 2006. — 592с.
Карасев Л.В. О символах Достоевского // Вопросы философии. М., 1994. № 10. С. 90−111.
Качурин М.Г., Кудырская Г. А., Мурин Д. Н. Санкт-Петербург в русской литературе: В 2 т. СПб., 1996. — 352с.
Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 2. С. 9−21.
Минц З. Г. Функция реминисценций в поэтике А. Блока // Минц З. Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999. С. 362−364
Назиров Р. Г. Петербургская легенда и литературные традиции. // Традиции и новаторство. Вып. 3. //
Учен. зап. Башкирского гос. ун-та.
Вып. 80. Сер. филол. наук, 26. Уфа, 1975.
С. 122−135
Петербург в русской поэзии XVIII—XX вв.еков: Поэтическая антология. Л., 1989. — 432с.
Петербургская тема и «петербургский текст» в русской литературе XVIII — XX веков. СПб., 2002. — 166с.
Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В.
Сны Блока и «петербургский текст» начала XX века // Тезисы I Всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века». Тарту, 1975.
С. 129−135.
Томашевский Б. В. Определение поэтики // Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика: Учеб.
пособие. — М.: Аспект Пресс, 1996 (1999). — 334 с.
Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В. Н., Миф. ритуал. Символ. Образ: Иссл.
в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995. С. 259−367
Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаичными схемами мифологического мышления («Преступление и наказание») // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 193−258.
Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Структура текста-81. М., 1981. С. 53−58
Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. /
Отв. ред. Б. С. Мейлах. М. —
Л., «Наука», 1964. — 404с.
Анциферов Н. П. Душа Петербурга. — СПб.: «Издательство Брокгауз — Ефрон — С.П.Б.», 1922. — 228с.
Томашевский Б. В. Определение поэтики // Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика: Учеб.
пособие. — М.: Аспект Пресс, 1996 (1999). — 334 с.
Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В. Н., Миф.
ритуал. Символ. Образ: Иссл. в области мифопоэтического:
Избранное. М., 1995. С. 259−367
Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В. Н., Миф.
ритуал. Символ. Образ: Иссл. в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995. С. 259−367
Петербургская тема и «петербургский текст» в русской литературе XVIII — XX веков. СПб., 2002. — 166с.
Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 2. С. 9−21.
Долгополов Л. К. Миф о Петербурге и его преобразование в начале века // Долгополов Л. К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX — начала XX века. Л., 1985. — 163с.
Анциферов Н. П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга: прилож. к репринт. воспроизвед. изд. 1922−1924 гг. — М., 1991.
Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. Отв. ред. Б. С. Мейлах.
М. — Л., «Наука», 1964. 404 с.
Назиров Р. Г. Петербургская легенда и литературные традиции. // Традиции и новаторство. Вып. 3. // Учен.
зап. Башкирского гос. ун-та. Вып. 80. Сер.
филол. наук, 26. Уфа, 1975. С.
122−135
Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Сны Блока и «петербургский текст» начала XX века // Тезисы I Всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века».
Тарту, 1975. С. 129−135.
Минц З. Г. Функция реминисценций в поэтике А. Блока // Минц З. Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999. С. 362−364
Качурин М.Г., Кудырская Г. А., Мурин Д. Н. Санкт-Петербург в русской литературе: В 2 т. СПб., 1996. — 352с.
Петербург в русской поэзии XVIII—XX вв.еков: Поэтическая антология. Л., 1989. — 432с.
Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Структура текста-81. М., 1981. С. 53−58
Карасев Л.В. О символах Достоевского // Вопросы философии. М., 1994. № 10. С. 90−111.
Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаичными схемами мифологического мышления («Преступление и наказание») // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 193−258.
Волкова Л. Д. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». — Ленинград: Просвещение, 1977. — 321с.
Булин А. П. Художественные образы Ф. М. Достоевского. — М.: Наука, 1974. — 224с.
Анциферов Н. П.
Петербург Достоевского. /Рис. М. В. Добужинского. — П.: «Издательство Брокгауз — Ефрон — С.П.Б.», 1923. — 106 с.
Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. — М.: Эксмо, 2006. — 592 с.
Булин А. П. Художественные образы Ф. М. Достоевского. — М.: Наука, 1974. — 224с.
Долгополов Л. К. Миф о Петербурге и его преобразование в начале века // Долгополов Л. К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX — начала XX века. Л., 1985. — 163с.
Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том XII. — М.: Правда, 1982. — 462с.
