Литература
о войне вызывает в современном общественном и художественном сознании острые споры и разночтения. Она как научная проблема и сегодня остается в высшей степени полемичной. Немалый опыт, накопленный отечественным литературоведением, нуждается в уточнении и дальнейшей конкретизации, порой — в переосмыслении. О чем, например, напоминает относительно недавно вышедшая книга материалов о романе В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (163). Ее разноголосица свидетельствует не только о несовпадении, часто прямо противоположном видении критиками художественного мира Гроссмана, но в не меньшей степени есть также подтверждение того, сколь разные традиции военной литературы отстаивают оппоненты.
Очевидно, с полемическими целями создавалась работа Е. Добренко «Грамматика боя — язык батарей».
Литература
войны как литература войны" (65). Любое произведение последнего времени о войне («Прокляты и убиты» В. Астафьева, «Генерал и его армия» Г. Владимова, «Стужа», «Полюби меня солдатик» В. Быкова, «И тогда приходят мародеры» Гр. Бакланова) вызывает противоречивые оценки (И. Есаулов «Сатанинские звезды и священная война. Современный роман в контексте русской духовной традиции» (68) — И. Дедков «Объявление войны и назначение казни» (59) — А. Немзер «Одолевая туман. Заметки о романе Георгия Владимова «Генерал и его армия» (115) — В. Кардин «Страсти и пристрастия. К спорам о романе Г. Владимова «Генерал и его армия» (84) — М. Нехорошев «Генерала играет свита» (116)).
Нельзя не признать, что эти расхождения, кроме всего прочего, есть результат того, как литературный критик воспринимает предшествующий художественный опыт — как абсолютно достаточный или исторически ограниченный, нуждающийся в дополнении.
Разночтения в литературоведении и критике созвучны диссонансу современного общественного мнения о войне. Г. Гусев в статье «Бессмертие нашей победы» (54) предпринял попытку исчерпать неоднозначное видение событий 1941;45 гг., которое складывалось в обществе и в не меньшей степени, чем навязанные сверху ориентиры, учитывалось читателем и писателем, официальным представлением о войне. Ее победоносные результаты критик объясняет положительной ролью «предельно централизованного советского государства» (54, с. 9), превосходством «советской военно-стратегической мысли, таланта нашего командования над вышколенным фашистским генералитетом» (54, с. 7), «неформальным, высоким авторитетом коммунистов в рядах сражающегося народа"(54, с. 11).
Почти прямо противоположное толкование на сегодняшнем этапе получают события минувшей войны в оценке прозаиков и поэтов послевоенного поколения (37).
М. Бутову война представляется как «величайшее преступление власти против своего народа» (37, с. 185).
Народ в войне изуродовался, настрадался, — считает О. Павлов, — а его еще напоследок корежили, отнимая у него жизненную правду этой войны, а взамен принуждая умильно врать"(37, с. 193).
Война была, — пишет А. Кабаков, — самая мистическая из великих. То, что сталинский СССР оказался на одной стороне со свободными странами, а гитлеровская Германия и императорская Япония — на другой, теперь, думаю, не одному мне представляется не то чтобы случайностью, но уж, во всяком случае, не советским выбором. Демократические страны сочли, что нацизм страшнее коммунизма"(37, с. 191).
Историческое. осмысление. столкновения двух ужасающих системкак трагедии, в которой катарсис был заведомо исключен (так это понято в «Жизни и судьбе» Василия Гроссмана), или же как еще одной российской надежды на конец государственного кошмара и начало другой, «своей», человеческой жизни (такое возрождение надежды, свободы и личного достоинства в военные годы засвидетельствовал Пастернак в «Докторе Живаго»), надежды, которая была так страшно и быстро убита."(37, с. 197) — такая, историческая перспектива мысли и о войне, и о последствиях нашей победы затронула поэта О. Седакову.
О чем свидетельствует эта разноголосица? Прежде всего, о значительности и масштабности дискутируемой проблемы. В самом деле, в войне преломились интересы разных политических систем, государств, народоввойна долгие годы определяла судьбы нации, общества, страны в целом, от ее исхода зависело будущее миллионов людей. С высоты накопленного исторического опыта война окончательно предстала уже не просто великим сражением с фашизмом, а исторической кульминацией сложнейших процессов, протекавших в стране и мире.
Кроме того период войны на протяжении десятилетий был, как никакой другой период современной отечественной истории, мифологизирован. Этот факт не может не влиять на осмысление современным сознанием феномена войны. Диалог нескольких поколений с их различными взглядами на войну и мир свидетельствует о преодолении огромной силы инерции послевоенного мышления с присущей ему догматизацией тяжелого опыта 1941;1945 гг. И, что самое главное, литература о войне — это не состояние, а процесс, неоднозначный, ориентированный и на дальнейшее понимание глубин происходящего, и на уточнение традиционных представлений о нем.
Актуальность предложенной работы определяется тем, что такое эпохальное событие как война остается по-прежнему острой исторической и современной темой, оно вызывает потребность формирования выверенных представлений о нравственно-этических и социально-политических ценностях общества, провоцирует постановку все новых и новых вопросов, обращенных в равной степени к прошлому и настоящему.
Что на сегодняшний день сделано? Критика 50−70-х голов ориентироt валась, прежде всего, на самоочевидное и разрешенное. Она оказалась уже созданного писателями и не «покрывает» написанного ими. Одной из причин такого состояния является некоторая идеологическая заданность критического слова. Оно долгое время ориентировало на такие содержательные моменты литературы, как пафос героизма, преемственность гуманистических идеалов, социальная активность личности, героика подвига и др.
Война — утверждала литературная критика — это наша победа, наша слава. Но, что это победа не полная, победа в большей степени, чем отдельного человека (личности), тоталитарного государства, об этом сказано лишь в самое последнее время и далеко не все.
Так же лишь относительно недавно заговорили наряду с героикой и подвигом советских людей о трагедии человека и народа в войне. Такие произведения, как «Пядь земли» Г. Бакланова, «Пастух и пастушка» В. Астафьева, «Крик», «Убиты под Москвой» К. Воробьева, «Мертвым не больно» В. Быкова, «Неудача» Ю. Гончарова, «Наш комбат» Д. Гранина, и др., принимались литературной общественностью сдержанно, а то и откровенно критически, что подтверждают, например, архивные материалы о судьбе повести В. Быкова «Мертвым не больно» (111). Они не только продолжали, но и нарушали сложившиеся традиции. Понимание этого естественного для литературы процесса утверждалось с немалым трудом. Кроме того истоки трагического до недавнего времени как в самой литературе, так и в выводах о ней были ограничены областью противостояния двух миров и не касались социального и государственного устройства нашей страны. Только в последнее время, особенно после публикации «Жизни и судьбы» В. Гроссмана, заговорили о трагическом противоречии — между интересами государства и личности в годы войны. Эта, одна из последних по времени дискуссий, убеждает, что собственно литература, при всей своей противоречивости, оказывается более сложным явлением, чем традиционные представления о ней.
В русле современных наблюдений и обобщений о содержании и истоках военной трагедии представляется сегодня и проблема плена — самая страшная и одновременно загадочная страница минувшей войны.
Для литературной критики послевоенных десятилетий трагедия соотечественников, очутившихся в фашистской неволе и обреченных согласно приказу Ставки № 270 от 16 октября 1941 г. (139) на клеймо «изменники родины», «предатели», не стала предметом сколько-нибудь серьезных размышлений.
Между тем в художественных обобщениях ситуация выглядит по-иному. И не только в тех произведениях, которые создавались в годы «оттепели» («Нагрудный знак OST и «Плотина» В. Семина, «Забыть прошлое» Ю. Пиляра, «Убиты под Москвой», «Крик» К. Воробьева), но и в более ранних («Это мы, Господи!.» К. Воробьева) писатели пытались осмыслить всенародную трагедию и поведать о судьбах жертв двух диктатур.
Лишь в последние годы, в связи с переосмыслением исторического и художественного опыта предшествующих десятилетий, литературная критика обратилась к исследованию трагической судьбы военнопленных.
Работы Н. В. Петраковой «Военная проза К. Воробьева (проблема характера)» (131) — А. Станюты «Пространство проклятого квадрата» (164) — М. Чеботарева «Страдая за людей» (178) — Л. Регини «Обожженный фашизмом. О судьбе и творчестве Виталия Семина в Третьем рейхе и в собственной стране» (143) — диссертационные исследования М. В. Кульгавчук «Проза К. Воробьева и В. Семина в контексте литературного процесса (к проблеме авторской позиции)» (94) — В. Д. Мирюшкина «Нравственно-психологические аспекты современной советской прозы о Великой Отечественной войне (К. Воробьев, Ю. Пиляр, В. Семин)"(112) — Н. Н. Золотрубовой «Нравственные аспекты войны и мира в прозе К. Д. Воробьева» (74) — первые попытки критики приподнять завесу молчания над некогда запретной, а на сегодняшний день особой, еще не изученной темой.
В последние десятилетия у нас много говорилось о фактической стороне войны, о войне как средстве политики, факторе экономики, идеологии, социальной психологии.
Сегодня не менее реальными, чем собственно фактические результаты войны, представляются настроения и мирочувствование людей-победителей. Они не закончились лишь праздничным торжеством и огромным всплеском всенародной энергии 9 мая 1945 года, но многое определяли в психологии и умонастроении фронтовиков и в последующие годы.
Указывая на особую духовную атмосферу жизни общества послевоенных лет, современная историография характеризует его как «общество веры и общество надежд"(77, с. 98).
Тогда (в первые послепобедные месяцы — Е.Е.) многим казалось, -обобщает воспоминания современников историк Е. Ю. Зубкова, — что самое страшное и тяжелое осталось позади. Победа была общей радостью, мир первейшей ценностью. Весной сорок пятого, делился своими ощущениями Э. Казакевич: «люди не без основания считали себя гигантами» (81, с. 316). Все ждали, что после войны наступят перемены, и если мало кто представлял себе, какими они должны быть в деталях, то общий настрой безусловно выражало стремление к «лучшей жизни.» (77, с. 98).
Война возвращала обществу основу духовного бытия. Это был беспрерывный и вместе с тем медленный процесс. К сожалению, процесс формирования гражданского общества не получил в послевоенные годы даже относительного завершения. Вслед за «неповторимой эпохой человеческой открытости» (Ю. Бондарев) пришло время, «когда вождь, получивший огромный вес в войну. мог наконец-то „заключить мир“ с народом, но не захотел, а начал продолжать прежнее, чем разрушил все послевоенные иллюзии» (57, № 4, с. 186).
Так народ-победитель оказался, по выражению писателя Д. Гранина, «заложником» собственного триумфа"(36, с. 6).
Трагедия общества, вышедшего из войны, так же становится в наши дни объектом пристального внимания исследователей. Их взгляды на недавнее прошлое складываются в немалой степени благодаря художественному опыту предшествующих десятилетий.
Новизна предложенной работы определяется осмыслением широкого круга произведений с учетом современного литературно-критического и историко-философского опыта, что позволяет уточнить основополагающую роль личности в формировании духовных основ обществарассмотреть проблему взаимодействия власти и народа в процессе эволюции представлений о войне как исторической реальностиопределить место, занимаемое в исследовании социально-политического аспекта войны произведениями таких авторов, как К. Воробьев, В. Быков, Е. Носов, В. Гроссманвыявить сложную диалектику соотношения войны и мира в художественном сознании 1950;70-х годов.
Цель предлагаемого исследования — выявить на материале «военной прозы» 50−70-х годов процесс формирования индивидуального и общественного сознания в результате взаимодействия конкретно складывающейся ситуации военного времени и исторической памяти, глубинных представлений человека о подлинных ценностях бытия.
Поставленной целью обусловлены основные задачи работы: проследить укрепление в прозе 50−70- х гг. авторитета индивидуального сознания и формирования на этой основе более конкретного образа военного времениопределить самостоятельное место гуманистических и демократических тенденции в художественном сознании 50−70-х годов, являющихся одним из истоков дальнейшего мировоззренческого и психологического обновления обществапроанализировать совпадение и расхождение интересов государства и народа в прозе 50−70-х годов как исторической реальности.
Объектом и предметом исследования в работе стали произведения 1950;70-х годов писателей-фронтовиков, прошедших войну солдатами и младшими офицерами переднего края — К. Воробьева, В. Быкова, В. Астафьева, Е. Носова, Ю. Бондарева, Д. Гранина, Г. Бакланова. Внимание к прозе этих авторов, получившей в критике определения «литература фронтового поколения», «вторая волна» военной литературы", «проза лейтенантов» (когда говорим о лейтенантах, имеем в виду не воинское звание, а некую духовную общность тех писателей, для которых слово о войне было прежде всего выражением личного фронтового опыта), объясняется тем, что в их произведениях ставились существенно важные для отечественной литературы XX века социальные и нравственные проблемы, проявлялись кардинальные тенденции ее развития.
Для рассмотрения войны в качестве духовной реальности человеческого бытия привлекались историко-философские труды Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Е. Н. Трубецкого, И. А. Ильина.
Данная работа по своей направленности является преимущественно историко-литературным исследованием. В качестве основного метода был избран системно-комплексный метод анализа. Он позволяет рассматривать феномен прозы «фронтового поколения» в процессе его развития и вместе со структурно-типологическим подходом к материалу в наибольшей мере соответствует задаче изучения взаимосвязи явлений и фактов конкретного литературного процесса.
Диссертация имеет практическое значение: её результаты могут быть использованы при составлении вузовского лекционного курса истории русской литературы XX века, в сецкурсах и спецсеминарах по творчеству отдельных авторов: К. Воробьева, В. Быкова, Е. Носова, а также при подготовке дипломных и курсовых работ.
Апробация диссертации. Основные положения работы изложены в докладах на научно-педагогических конференциях КГПУ (апрель 1995 г., апрель 1996 г.), на научных межвузовских конференциях в Белгородском государственном университете (24−26 апреля 1995 г., 24−25 октября 1995 г.) и четырех публикациях. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры литературы Курского государственного педагогического университета.
Еще раз подчеркнем, что на протяжении десятилетий политиков и само общество больше интересовала фактическая, военная и политическая, сторона событий 1941;1945 годов. Сегодня война из объекта политизированного мышления становится предметом научного знания, что позволяет осмысливать метафизику войны, рассматривать её как духовный факт человеческой жизни.
Современный интерес к этому важному аспекту постижения войны связан с возвращением на родину наследия русской религиозно-философской мысли (H.A. Бердяев «Судьба России. Опыт по психологии войны и национальности» (18) — H.A. Бердяев «О назначении человека» (17) — С. Н. Булгаков «Размышления о войне» (25) — E.H. Трубецкой «Смысл войны», «Война и мировая задача России», «Отечественная война и ее духовный смысл» (169) — И. А. Ильин «О сопротивлении злу силою» (79)).
Тема войны во все времена была крайне сложной для теоретических обобщений. По глубокому убеждению философа-богослова С. Н. Булгакова: «Вопрос о войне принадлежит к числу тех „проклятых“ вопросов, которые. так и не поддаются окончательному решению, несмотря на свою кажущуюся простоту» (25, с. 138).
Трудность разрешения проблемы войны связана, по мнению С. Н. Булгакова, с ее глубинной двойственностью. Безусловно, война «есть самая трагическая страница истории со всею ее жестокостью, как объективной, в смысле неизбежности жертв и страданий, так и субъективной, в смысле пробуждения в человеке зверских инстинктов, низменных чувств, слепого ужаса» (25, с.153).
Правда, против этого бесспорного факта можно возразить ссылкой на противоположный, не менее бесспорный тезис: война делает возможными героические подвиги людей, она требует храбрости, мужества, отказа от безопасности ради общей цели. Таким образом, природа войны, как и всякая жизнь, оказывается глубоко антиномичной. Война «может быть, и величайшим злодеянием и величайшей жертвой, жесточайшим насилием и высочайшим самоотвержением — и то, и другое вместе, в смешении и неразличимости» (25, с. 140).
В эпоху войны «в человеке одновременно растет и божественное и звериное. — Убеждал E.H. Трубецкой. — Рядом с извергами давно пережитой эпохи на наших глазах возрождается противоположный, тоже древний, казалось бы, давно исчезнувший тип святого и подвижника» (169, с.388).
Кроме этого объективного содержания следует учитывать субъективный момент — личное понимание войны участвующими в ней.
Нетрудно убедиться, что война заметно повышает жизненный тонус современника. Особая активность личности, испытывающей в самых трудных жизненных условиях состояние душевного подъема, отражает основное действие войны на человеческую жизнь.
Казалось бы, сам характер войны — тотальной механизированной, невиданно жестокой и кровопролитной — утверждает и усиливает мироощущение бесконечно малой единицы, ничего не решающей и легко заменимой детали гигантского военного механизма.
Но, как это ни странно, в войне с особой силой утверждает себя чувство правды, веление долга и совести, проявляется человеческая личность с ее ограниченностью, бессилием, но и с ее свободой.
Во время войны все живут с удвоенной силой — и личности, и общественные группы, и целые народы. Вопрос «быть или не быть?» ставится необычайно остро перед всемии жизнь повышается именно потому, что она вынуждена отстаивать себя, утверждать себя в борьбе с надвигающимися. силами смерти" (169, с.387).
В такие времена происходит глубокий переворот в человеческом сердце: выковывается новый тип человека, более могущественный и более значительный, человек как бы перерастает самого себя. «Всякий народ, — писал И. А. Ильин, — переживает во время войны такое духовное и нравственное напряжение, которое. всегда превышает его силы: от него требуется массовый героизм, тогда как героизм всегда исключителенот него требуется массовое самопожертвование, тогда как самопожертвование есть проявление высокой добродетелиот него требуется сила характера, храбрость, победа духа над телом, беззаветная преданность духовным реальностям.» (79, с. 108).
В высшем напряжении человеческой трагедии осуществляется и высшее напряжение человеческого духа — самоотвержение, достигающее предела тогда, когда оно уже не нуждается в принуждении, но является самодовлеющим: таково, по мнению С. Н. Булгакова, добровольчество в разных его проявлениях, «порождаемое личным героизмом и свободной жертвенностью» (25, с. 140), что не часто встречается в обыденной жизни.
Кроме того, очевидно, что наряду с героизмом и самоотвержением людям на войне присуща некоторая идеализация выполняемых задач, граничащая с жертвенностью. Наличие общей цели поднимает войну выше состояния жизненного покоя — по уровню требовательности к каждому, по интенсивности внутренней жизни, по состоянию духовного напряжения. Война, как это ни парадоксально, делает человека исключительно целеустремленным и ответственным.
Нравственный тип война, человека с оружием в руках защищающего свою честь, судьбу слабых, жизнь своей семьи, будущее своего народа, становится в период войны преобладающим и оказывает, по мнению Н. А. Бердяева: «подавляющее влияние на нравственное сознание современников, на этнос в целом.» (17, с.178).
Так людям, которые достаточно жили в самых тяжких условиях, на рубеже жизни и смерти, становится понятно, что между добром и злом есть глубокая несовместимость. Что это не все равно — добро или зло, и нельзя строить жизнь индифферентно по отношению к этому различию.
Кроме того воинская этика вырабатывает силу характера, противится изнеженности и размягчению личности, противостоит вялости, беззаботности, расхлябанности. «Воин — есть человек, обладающий напряженным инстинктом чести.» (17, с.179). Во всяком случае об этом свидетельствуют многовековые традиции русской армии.
Несомненно, война подводит к самым острым психологическим граням, где оттачивается душа человека. Но вместе с тем испытания войны открывают наряду с духовными и социальные глубины. Речь идет об утверждении в годы войны подлинных ценностей общественной и социально-политической жизни, в которых отдельная личность, этнос в целом находят оправдание своего существования.
Война убеждает, что такой ценностью, ради которой стоит жить и умереть, является свобода. Чем объясняется такая высокая оценка ее? Нетрудно убедиться, что само понятие свободы неразрывно связано с представлением о совершенно исключительном состоянии человека. Свобода служит возвеличиванию человеческого существа. Свобода открывает путь добродетели и героизму. Свободен тот человек, который не зависит от внешнего гнета, не.
16 подчиняется неограниченному господству чужой воли, сам располагает своей судьбой. Таков образ защитника отечества, воина-освободителя, обладающего обостренным чувством независимости от чужого произвола, способностью к самоопределению.
Совершенно очевидно, что подобное мироощущение, весь строй мыслей и чувств война, противостоит принудительному единомыслию и представляет собой альтернативу тоталитарному насилию и тоталитарной психологии.
Так на фронте зарождается новое сознание, которое повышает меру требовательности к себе и другим, к довоенной, военной и послевоенной действительности. Самосознание воинов-победителей ориентирует на серьезное обновление жизни, обретение свободы, укрепление авторитета личности.
В этом новом мироощущении, за которым, пусть ненадолго, открывается иная реальность человеческой жизни, заключается, очевидно, одно из наиболее ясных откровений духовного смысла отечественной войны.
Заключение
.
За минувшие пятьдесят лет взгляды на войну в литературе менялись, как изменялось и само общество. В общественном и художественном сознании 1990;х годов война предстала «самым значительным в этом веке событием истории России» (35, с.444). Она — свершившийся исторический факт, но одновременно и процесс, который потребовал (и потребует) от писателя всестороннего объяснения истоков явления, анализа его итогов и последствий. «Великая Отечественная, — убежден автор романа „Генерал и его армия“ Г. Владимов, — перешагнет порог века, и в новом тысячелетии напишут книги о ней рожденные после Победы. Будут меняться взгляды на нее, вызревать новые концепции — по мере того, как она будет открывать одни свои тайны и заманивать другими» (35, с. 445).
В работе исследуются некоторые грани этого процесса так, как они отразились в художественном сознании прозы второго и третьего послевоенных десятилетий, учитывается тот факт, что у писателя на данном этапе появилась возможность увидеть не мифологизированную, а реальную предысторию, а также реальное послесловие событий 1941;1945 годов. Речь идет не только о связях в направлении развивающейся истории, но и о диахронных зависимостях. Имеем в виду то обстоятельство, что предметом художественных обобщений явились не только собственно события военного времени, но и представления о них. В результате сохранялись условия для появления новых полемических, драматических коллизий и конфликтов, свидетельствующих, что война как факт сознания продолжала остро волновать послевоенное общество.
На рубеже 1950;60-х годов по-прежнему существовала официальная точка зрения на войну, как военный и политический успех партийно-государственной системы. J.
Вместе с тем на волне «оттепели» существенно расширялся исторический опыт, что позволило наряду с великой Победой увидеть не меньшую трагедию народа в войне. Одно и другое имело свои далеко идущие последствия. К чести литературы «фронтового поколения» она с расширением непосредственнных впечатлений от войны занялась выяснением реальных причин нашего торжества и наших бед. Поэтому объяснимо появление в тексте таких форм восприятия военного прошлого, которые ориентируют на поиск истины в присутствии читателя (зрителя). Имеем в виду, прежде всего, распространение такого приема, как художественная оппозиция, являющегося прообразом сложного и противоречивого общественного сознания. На этом направлении обнаружено особое состояние времени -«война без войны», как важное условие для постижения нравственно-этических, исторических уроков войны.
Еще одним формальным свидетельством нацеленности писателя на постановку принципиальных современных вопросов в связи с событиями 1941— 45 годов является использование художественной структуры «рассказ в рассказе», «повесть в повести», «роман в романе». Такая структура тоже создавала дополнительные условия, при которых органично выглядит единство непосредственных впечатлений о войне — пережитые волнения, душевный подъем или, наоборот, растерянность, отчаяние — и представлений обо всем этом с нового исторического рубежа, с учетом более зрелого опыта. В результате удалось открыть новые грани в войне. В частности, величие Победы и масштабы происшедшей трагедии писатели все определеннее связывают с судьбой «серошинельного люда». Для Е. Носова, К. Воробьева, В. Быкова, как и для А. Твардовского («Василий Теркин»), очевидно, что великая Победа в войне завоевана и выстрадана теми, кто в труднейших испытаниях был ближе всего «к земле, к холоду, к огню и смерти» (166, т. 4, с. 182). Вот почему даже в «Большой и светлый праздник нашей Победы» увиденное и пережитое «тянет не к победному ликованию, а глубокому раздумью, не к бубну, а к скорби» (40, с. 684). Например к тому, о чем вспоминает у обелиска погибшим воинам герой повести Е. Носова «Шопен, соната номер два» фронтовик «дядя Саша» Полосухин. Сегодня, как и много лет назад, он отчетливо видит перед собой фигуру неизвестного рядового, убитого под Быховом. «Он ничком висел на немецкой колючей проволоке, сникнув посиневшей стриженой головой. Из рукавов шинели торчали почти до локтей голые, иссохшие руки. Казалось, этими вытянутыми руками он просил землю принять его, неприютного, скрыть от пуль и осколков, которые все продолжали вонзаться и кромсать его тело» (119, с.232). У похороненных под обелиском рядовых, сержантов, старшин, младшего лейтенанта Ноготкова С. С. и лейтенанта Рыжова А. С. судьба, надо полагать, столь же трагична, как и у убитого под Быховом. А еще есть «свидетельство» бывшего командира полка Ивана Кузьмича Селиванова о том, каким был «путь к нашей победе», — только один его полк за четыре года войны потерял убитыми и ранеными двадцать две тысячи человек. И «во всех уголках нашей земли» получали многие тысячи похоронных известий и «захлебывались горем тысячи овдовевших женщин и осиротевших детей.» (119, с.236). Война, как признал вслед за Л. Толстым Е. Носов, может быть принята лишь страдальчески и трагически. Благодушное, оптимистическое отношение к войне недопустимо и безнравственно. Толстовская сдержанность Носова в отношении войны, отказ от официального с политическим подтекстом бахвальства — важное условие восприятия войны как жертвенного испытания «серошинельного люда».
Такое видение истории и современности определяет общую тональность многих лучших произведений о войне 1950;х -70-х годов. При сохранении более общего впечатления о всенародности и всеохватности происходящего и происшедшего писатели все настойчивее используют субъективно-личностные формы выражения (монолог-исповедь, повествование от первого лица), тем самым, сокращая расстояние между автором и читателем, преодолевая ту монументальность и эпичность в изображении событий 1941;45 годов, которые в годы войны и сразу же после нее больше ориентировали на всеобщую судьбу и всеобщую правду войны. Конечно, речь идет не единственно о проблемах психологии. Доверительность голоса есть важный признак демократизации общественного и художественного сознания, с трудом, но пробивающего себе дорогу, и не в последнюю очередь благодаря испытаниям в войне. Все чаще художники слова показывали, что она, кроме своей всенародности (как общая победа и общая трагедия), сохраняет «лица необщее выраженье», что у каждого защитника есть и своя война. С этим связано обращение к биографии как сюжетно-стилевой и смыслообразующей форме. Важнейшей составляющей сюжета и содержания рассказа Е. Носова «Красное вино победы» являются «своеобразные очерки-портреты» (86, с. 111) тех, кто, раненый, вышел из войны и в день Победы мысленно и душой обращен к дому, семье, родной земле. В результате на первом плане оказывается не панорама войны в ее оптимистическом и драматическом варианте, а судьба рядового с его доброй памятью, отзывчивостью, терпением, деликатностью поэтической натуры. Каждый из героев «вписан» не только в больничную палату, в свою семью, в родной город или село, но и в мироздание. Здесь не нужно было декларации о том, кто главный герой войны и кто завоевал Победу. Положение героя в сюжете, лирическая и поэтическая атмосфера, усиленная особым драматизмом и трагизмом, связанным с медленным умиранием и смертью одного из раненых «двенадцатикоечной» рядового Копешкина, наконец, лирико-философские отступления повествователя о смысле бытия.
161 все это говорит само за себя, подтверждая великий подвиг и великую трагедию каждого защитника отечества.
Авторитет субъективно-личностных форм повествования, как и характер художественного сознания 1950;70-х годов в целом, во многом определялся противоречивым, но и плодотворным духовным развитием общества. Одновременно литература фронтового поколения самым серьезным образом влияла на состояние умов, подготавливала общество и страну к обновлению. Если согласиться с утверждением философа И. А. Ильина, что война предъявляет к человеку почти сверхчеловеческие требования: победы духа над телом, беззаветной преданности духовным реальностям, то этот процесс можно представить как постепенное возрождение гражданского и нравственного самосознания, которое сформировало духовный облик человека и народа в войне.
