Полемика Новой Академии со стоиками

Выбор темы, касающейся полемики Новой Академии со стоиками, может быть обоснован рядом причин.

Во-первых, эллинистическая эпоха в античной философии была связана с созданием и развитием ряда философских школ. Они не существовали изолированно друг от друга, а наоборот, активно взаимодействуя, переживали значительные идейные трансформации. Мы обнаруживаем подобные изменения, обращаясь, в частности, к спору академиков со стоиками. Стоики постепенно переместили гносеологические вопросы в круг менее обсуждаемых тем, в то время как усилилось значение этики. Кроме того, существенно изменилась сама этика: в Средней Стое она от нравственного идеала мудреца обращается к надлежащим действиям обычного человека. Академики же, значительно ослабив силу выводов своих аргументов и пойдя в ряде вопросов на компромисс, пережили институциональный кризис, и в дальнейшем их идеи имели уже разрозненную поддержку, не связанную с конкретной школой. Для того чтобы понять причины происходивших метаморфоз, необходимо тщательное изучение хода полемики. Здесь нельзя забывать и того факта, что споры академиков со стоиками не представляют собой уникальный случай эллинистических философских споров. Можно говорить о противостоянии стоиков и эпикурейцев, академиков и эпикурейцев, о критике пирронистами позиции Новой Академии. Так что, рассматривая идейную борьбу академиков со стоиками, мы затрагиваем только одну из сторон полемической по духу эллинистической эпохи в философии.

Во-вторых, тема представляет значительный интерес, поскольку в имеющихся на сегодня исследованиях не только не сложилось однозначной оценки философии Новой Академии, но по ряду вопросов высказываются противоположные суждения. Можно ли говорить об «идейном паразитировании» академиков на системе стоической философии или всетаки в их идеях можно проследить некоторую самостоятельность? Насколько мы вправе называть академиков «философами акаталепсии», т. е. людьми, утверждавшими в качестве своей собственной позиции взгляд о всеобщей непознаваемости? Насколько их можно отнести к скептикам, учитывая однозначно отрицательный ответ на данный вопрос, озвученный Секстом Эмпириком в «Пирроновых положениях»? Какую роль имели представления об убедительном (твауоу) в академической философии: составляли ли они только контраргумент стоикам или здесь можно говорить о более тесной связи с академическим образом жизни? Поскольку взгляды ряда академиков сильно отличались друг от друга, можно ли говорить об идейной общности Новой Академии, и если да, то в чем она состоит? Эти и многие другие подобные вопросы не могут быть обойдены вниманием в нашей работе, поскольку, в зависимости от того или иного ответа, задается различная перспектива рассмотрения полемики двух школ.

В-третьих, многие проблемы, поставленные в ходе полемики, в дальнейшем неоднократно привлекали внимание ведущих философов, в числе которых следует назвать Августина, оккамистов (прежде всего, Николая из Отрекура), Декарта, касавшегося вопроса очевидности философских истин, Юма. Современный этап в развитии философии может быть представлен в этом ряду существенным направлением в аналитической философии — философией восприятия. Наличие столь значительной традиции обсуждения только усиливает интерес к историко-философским истокам этих проблем.

В-четвертых, в центре внимания современных исследователей Новой Академии оказались гносеологические вопросы, в то время как другие проблемы затронуты в меньшей степени. Поэтому существует нужда в работе, которая бы попыталась охватить все наиболее значимые вопросы, по которым шла дискуссия между двумя школами. Это потребность только усиливается, если учесть малочисленность монографий по Новой Академии.

Имея в виду эти четыре главных основания выбора темы диссертации, мы можем выделить в качестве ее цели историко-философский анализ содержания полемики двух школ и выявление причин изменения их идей в процессе спора.

Главные задачи исследования:

1) анализ главных аргументов полемики, обсуждение их возможных интерпретаций и существующих подходов в современной исследовательской литературе;

2) историко-философская реконструкция идей главных представителей Новой Академии, определение места их взглядов в полемике со стоиками;

3) попытка решения вопроса о соотношении критического и позитивного в философии представителей Новой Академии.

Объект и предмет исследования. Объект данного исследования может быть определен как в узком, так и в более широком смысле. В узком смысле, мы имеем дело с историческим развитием двух эллинистических школ — Стой и Новой Академии. Однако, поскольку эти школы не развивались обособленно от всего контекста эллинистической философии, то можно говорить о некотором общем поле взаимодействия эллинистических школ как об объекте в широком смысле. В качестве предмета исследования мы берем те идеи, которые выдвигались в процессе полемики, и рассматриваем их с различных сторон, прежде всего, с исторической и логической. Поскольку исследование затрагивает сразу две эллинистические школы, важно также выбрать фокус рассмотрения, и здесь ключевое место будет отведено Новой Академии. Анализируя стоические идеи, мы будем касаться только тех проблем, которые прямо или косвенно связаны с исследуемой полемикой.

Методология исследования предполагает комплексный историко-философский анализ сохранившихся свидетельств и сочинений, касающихся вопросов полемики Стой и Новой Академии. Активно использованы как общетеоретические методы (анализ, синтез, сравнение и т. д.), так и методы, непосредственно связанные с историко-философской наукой.

Теоретическая значимость и практическая ценность исследования. Материал диссертации может быть использован при разработке спецкурсов по истории эллинистической философии и при создании специальных работ по античной философии.

Апробация работы. Основные положения диссертации излагались ее автором на конференциях «Ломоносов-2010» («К вопросу о позитивной концепции Карнеада») и «Ломоносов-2012» («Определения конечной цели Диогена из Вавилонии и Антипатра из Тарса и их критика академиками»).

По содержанию диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. В первой главе мы касаемся основных проблем академической философии и методологии, с которыми мы сталкиваемся при анализе главных источников по Новой Академии. Во второй главе мы разбираем гносеологические споры двух школ, а третья посвящена другим значимым вопросам полемики.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Главной целью данного диссертационного исследования был историко-философский анализ содержания полемики двух школ, Новой Академии и Стой, а также выявление причин изменения их идей в процессе спора. Этот спор не касался какого-то одного частного вопроса, а включал целый ряд проблем гносеологии, этики и физики. Мы попытались в той или иной мере затронуть каждую из этих сторон, выделяя спектр основных идей, вокруг которых строилась полемика. В ряде случаев нам приходилось убеждаться (особенно это касается вопросов этики и физики), что характер дискуссии не всегда предполагал тщательное и всестороннее изучение точки зрения оппонента, однако нельзя не отметить тот факт, что академики поставили перед стоиками немало интересных проблем, которые затем вновь и вновь появлялись в истории философии. Среди них и проблема очевидности нашего перцептуального опыта, которую академики трактовали как проблему отсутствия в наших впечатлениях какого-либо знака истинности, и осуществленный академиками переход к новой модели познания, которая вместо накопления знаний была ориентирована на метод «проб и ошибок», и выделение роли прагматических (т.е. зависящих от конкретной ситуации и времени) факторов в нашем познании. В свою очередь, академикам также пришлось отстаивать права скептицизма не как абстрактной философии, но как характеризующего определенный образ жизни, который не оторван от решения множества практических вопросов. Для этого они начали активно разрабатывать тему, связанную с убедительными впечатлениями, то, чего не было у Академии предшествующего периода, Академии Аркесилая. Многие исследователи справедливо отмечают, что представление об убедительных впечатлениях (в отличие от каталептических) существовало и в стоицизме, но наличие термина еще не предполагает наличия особой методологии, тем более что в ряде моментов стоики не могли принять академического подхода.

Когда мы изучаем современную исследовательскую литературу по Новой Академии, мы часто сталкиваемся с интерпретацией, которая получила название «диалектической». Согласно ей, все аргументы Новой Академии, относимые к Карнеаду, следует рассматривать не как демонстрацию самостоятельной позиции академиков, сколько как направленные против стоиков. Главным недостатком этого подхода является тот факт, что ни один из имеющихся у нас источников по Новой Академии его не подтверждает. Наиболее подходящим кандидатом кажется «клитомаховская» позиция, но при внимательном изучении отрывка Acad. рг. 99−105, включающего цитаты из сочинений Клитомаха, мы не можем сделать подобных выводов. Слишком уж ясно проводится различие «мы-вы» (nos-vos), чтобы его можно было проигнорировать, а ряд замечаний по тексту, особенно в Acad. рг. 99 (в частности то, что отказ от убедительных впечатлений противоречит природе), показывает, что обсуждение выходит за рамки формулы «если бы вы, стоики, осознали тот факт, что каталептических впечатлений не существуют, тогда вы бы стали пользоваться убедительными впечатлениями, о которых вы говорили в своей системе"638. Естественно, что и такие авторы, как Секст Эмпирик и Августин, также не дают повода для защиты «диалектической» интерпретации. Другой ее недостаток, на наш взгляд, следует искать, в отсутствии разделения теоретического и методологического: отсутствие теоретической доктрины еще оставляет открытым вопрос о характере академической методологии. С другой стороны, не находящая подтверждения, когда речь идет об учении академиков в целом, «диалектическая» интерпретация имеет свое частное применение: когда мы касаемся вопросов, не связанных с гносеологией, мы действительно не обнаруживаем ничего, что можно отнести к позитивной части философии академиков.

638 Достаточно близко к этому интерпретирует эти рассуждения Фреде: «Изложения практического критерия призваны показать, что даже на основе собственных стоических допущений возможно жить, не прибегая к согласию» (Frede М. The Sceptic’s Two Kinds of Assent and the Question of the Possibility of History// Frede M. Essays in Ancient Philosophy. P. 205).

С другой стороны, нам кажется, что не нужно впадать и в другую крайность и говорить, что если в аргументах академиков содержалось что-то самостоятельное, значит, они обязательно были догматиками. Только по факту отстаивания своих взглядов в полемике к догматикам не причисляли ни в античности, ни сейчас. Это особенно легко показать в сравнении с сегодняшним днем, когда слово «догма» приняло более специфический и часто негативный смысл. Так, словарь Ожегова определяет «догму» как «положение, принимаемое на веру за непреложную истину, неизменную при всех обстоятельствах». В таком случае, если у нас даже есть определенные взгляды, но мы не считаем их непременно истинными, то они не будут догмами. Возьмем теперь античное понимание догмы, которое использует Секст Эмпирик: «согласие с некоторыми вещами, которые неясны и являются объектом исследования наук"639. Конечно, под это определение попадет гораздо более широкий список догм, однако маловероятно, что он включит какие-либо из утверждений Карнеада. Таким образом, между аргументацией ad hominem и догматизмом есть целый ряд возможных позиций, одну из которых мог выбрать для себя Карнеад.

Например, Карнеад мог быть пробабилистом. Этот термин понимается неодинаково, поэтому нужно сделать дополнительные разъяснения. Так, например, в своей известной статье «Карнеад не был пробабилистом» Берниет определяет эту позицию как «разработку различных уровней вероятности и разумного убеждения (reasonable belief)"640. Если мы возьмем другое определение Аллена, о котором мы говорили в нашем библиографическом обзоре641, то найдем значительные расхождения. Что касается определения Берниета, то им достаточно хорошо показано, что подобный подход не имел никакого отношения к Карнеаду. Если же понимать пробабилизм в духе Аллена, то ответить сложнее, во-первых, из-за того, что его интерпретация носит гораздо более мягкий характер, во-вторых,.

639 SE PHI 13.

640 М. Burnyeat. Carneades was no Probabilist. P. 2.

641 Стр. 21. из-за отмеченных нами ранее неясностей в самом определении642. С нашей точки зрения, Карнеад не предлагал какую-то теорию, он выдвигал практический метод. Под словом «практический метод» мы понимаем метод не только действия, но и практического познания, т. е. такого познания, которое тесно связано с конкретной ситуацией. Во-первых, ничто в рассуждениях Карнеада не показывает, что он считал такой подход правильным. Скорее, он больше исходил из прагматических соображений и привычки. Но мы не будем называть более истинной привычку вставать рано утром по сравнению с привычкой вставать поздно. Мы не находим у Карнеада ни одного философского объяснения того, почему нужно следовать убедительным впечатлениям, кроме того, что они особым образом воздействуют на нас и не встречают у нас никакого препятствия. Даже утверждение, что жизнь становится невозможной без убедительных впечатлений, не может считаться таким объяснением, а только подталкивает к размышлениям о том, почему так происходит. Действительно, почему? В конечном счете, разговор приходит к нашему субъективному и во многом глубоко индивидуальному восприятию. Да, есть и объективные причины для того, чтобы одно казалось нам убедительным, а другое — нет. Мы рассматриваем обстановку, условия, результат, ищем связь между всем этим, но в итоге ни в чем не можем найти надежную основу, и решающее слово все равно оказывается за нами.

Как мы хотели показать, эти рассуждения не вступают в противоречие с другой стороной деятельности Новой Академии, с аргументами о неразличимости впечатлений, направленными против стоиков. Академики вполне ясно выделяли два смысла: субъективной убедительности и неразличимости с точки зрения объективной истины. Отсутствие во впечатлениях какого-либо знака истинности ничуть не препятствует считать что-то, с нашей точки зрения, убедительным, а другое — нет. Главный аргумент о неразличимости впечатлений также ценен и интересен своим.

642 1ЫА заключением об акаталепсии. Мы и здесь пытаемся избежать крайних подходов. Мы не можем рассматривать Карнеада и его ближайших последователей в качестве сторонников акаталепсии как теоретического утверждения, но не игнорируем той роли, которую акаталепсия играла для самих академиков. Этот вывод мы делаем на основе достаточно подробного обзора главного аргумента, касающегося неразличимости впечатлений. Этот аргумент не имеет характера аподиктической достоверности, он опирается на гипотетическое допущение о том, что нет такого истинного впечатления, для которого не могло бы существовать тождественного с ним по виду ложного. Два вида примеров, которые пытаются как-то обосновать это допущение, не могут включить всех возможных случаев. Хотя это оказывается достаточно для критики столь сильного критерия, основанного на каталептических впечатлениях, это не доказывает теоретической значимости акаталепсии. Новизна нашего исследования состоит в том, что мы заговорили не столько о теоретической, сколько о регулятивной роли акаталепсии для академиков. У Канта регулятивные принципы служили не определению сущности объектов, но имели методологический смысл. То же самое мы находим и у академиков: акаталепсия не позволяла впадать в методологическую ошибку, принимая убедительные впечатления за каталептические, и в связи с этим не допускала легкомысленного согласия.

Мы также рассмотрели в нашей диссертации возможную роль «Римских книг» Филона из Лариссы в полемике против стоиков и в развитии Академии. На основе нескольких известных нам утверждений этой работы (и достаточно разрозненных) трудно, если и вовсе возможно, делать какие-то ясные выводы. Но мы предполагаем, что причиной гнева Антиоха явно был не только исторический тезис. Еще перед этим Энесидем упрекал филоновскую Академию в догматизме, так что умеренно-скептическая картина Древней и Новой Академии, которую с большой долей вероятности хотел представить Филон, вряд ли могла вызвать такой ажиотаж. Мы слишком мало знаем о критике Антиохом исторического тезиса, зато.

Цицерон специально останавливается в Acad. рг. 18 на том, что выдвинутое Филоном понимание каталепсиса вызвало критику со стороны Антиоха, а потому вполне можно допустить, что причина его недовольства и гнева кроется и здесь. В таком случае Антиоха понять можно, поскольку в обычном понимании термин «каталепсис» означал схватывание объективной предметности, такой, какая она есть сама по себе, но было бы очень странно, если бы слабая трактовка Филоном каталепсиса удовлетворяла этому условию. Пойдя на компромисс в этом вопросе, Филон продолжал придерживаться аргумента о неразличимости впечатлений, как направленного против стоиков. Он воспользовался тем, что этот аргумент академиков служил скорее оружием против стоиков, нежели постулировал невозможность всякого иного вида постижения. В этот сохранявшийся «зазор» Филон и вводит свое понимание каталепсиса. Зачем ему потребовалось говорить об этом? Во-первых, он, возможно, хотел легитимировать познавательные результаты нашего повседневного опыта. Во-вторых, как мы знаем, Филон также изучал этические вопросы еще до написания «Римских книг», если верить, что критика Энесидема предшествовала этой дате. Возможно, он учел один из стоических аргументов, согласно которому понимание добра и зла невозможно без существования постижения. Возможно, он посчитал логические доводы стоиков достойными, но при этом хотел показать, что для решения этических вопросов совсем не обязательно существования такого рода постижения, как его понимают стоики. Таким образом, причины принятия Филоном особого вида каталепсиса были вызваны как полемикой со стоиками, так и наверняка отражали самостоятельные тенденции в развитии Новой Академии.

Что касается стоиков, то некоторый отход от гносеологических проблем в Средней и Поздней Стое также имел множество обоснований. Во-первых, греческий стоицизм, начавший тесно соприкасаться с римской культурой, мог поменять свои интересы в связи с потребностями последней, которые носили прагматический характер и не слишком способствовали разработке сложных и специфических понятий стоической гносеологии. Во-вторых, стоическая гносеология имела не так много потенциала для дальнейшего развития. Учение о каталептических впечатлениях уже в период Древней Стой получило более — менее законченный характер, и скорее могло уточняться, нежели претерпеть сколько-нибудь значительные изменения. В-третьих, Панэтий и Посидоний испытывали большой интерес к платонизму, но поскольку стоическая гносеология явно противостояла платоновской, то поле для поисков смещалось в сторону этической проблематики и физики. Ни в коем случае нельзя сказать, что каталептические впечатления исчезли из стоического лексикона (даже Марк Аврелий обращается к этому понятию643), скорее, они отошли на периферию стоического рассмотрения. Таким образом, как бы ни был привлекателен вариант свести причины радикальных изменений в обеих школах к их полемике между собой, здесь нужно помнить о ряде дополнительных факторов, которые также сыграли свою роль.

Таким образом, как нам кажется, основные задачи, поставленные во введении к диссертационному исследованию, можно считать выполненными. Мы проанализировали главные аргументы полемики, обсудили и попытались критически осмыслить существующие в литературе интерпретации, выделили основные, на наш взгляд, причины эволюции идей обеих философских школ, рассмотрели главные идеи основных представителей Новой Академии, а также предложили свою точку зрения по поводу соотношения критического и позитивного в философии Новой Академии.

643 М. АигеНиэ АпШшпиз. Аё Бе ¡-рэиш. IV 22.