Вергилий Марон

РЕФЕРАТ по античной культуре

по теме «Вергилий Марон»

Биография

Родился в 70 году до н. э. близ Мантуи, получил первое воспитание в Кремоне; в шестнадцать лет получил тогу зрелости. Это торжество совпало с годом смерти Лукреция, что стало знаковым событием. Дальнейшее образование Вергилий получил в Милане, Неаполе и Риме: там он изучал греческую литературу и философию. Несмотря на интерес к эпикуреизму и на глубокое преклонение перед Лукрецием, Вергилий не примкнул к эпикурейскому учению — его привлекали Платон и стоики.

К этому времени относятся его мелкие стихотворения, из которых самое достоверное — Culex («Комар»). После смерти Цезаря Вергилий вернулся в Мантую и предался там изучению Теокрита; но его покой нарушен был гражданскими войнами. Во время раздачи земель два раза подвергался опасности потерять свои владения в Мантуе; но каждый раз его спасало личное вмешательство Октавиана, которому благодарный поэт посвятил вскоре две хвалебные эклоги (I и IX).

В Риме, куда Вергилий часто приезжал хлопотать по своим владениям, он сошёлся с Меценатом и окружавшими его поэтами. Впоследствии он ввёл в этот круг Горация, и оба поэта совершили вместе с своим покровителем воспетое ими обоими путешествие в Брундизий. В 37 г закончены были Bucolica, и он взялся по просьбе Мецената за Georgica, написанные в Неаполе в 30 г. В 29 г после многих предварительных работ Вергилий приступил к Энеиде и, проработав над ней несколько лет в Италии, отправился в Грецию и Азию, чтобы изучить на месте театр действия своей поэмы и придать своему труду больше жизненной правды. В Афинах он встретил Августа, который уговорил его вернуться в Италию. По дороге в Рим Вергилий заболел и умер в Брундузии в 19 г. до н. э. Перед смертью он просил, чтобы его незаконченная и, по его мнению, несовершенная эпопея была сожжена. Эту просьбу некоторые учёные (Бартенштейн) объясняют так: царствование Августа убедило Вергилия, что он всю жизнь воспевал тирана, и он почувствовал перед смертью раскаяние, что своей эпопеей доставит ему бессмертие.

Произведения

В своём первом произведении — «Bucolica» (состоящем из 10 эклог) — Вергилий хотел внести в латинскую поэзию особенности греческой, её простоту и естественность, и начал подражанием Феокриту. Но ему не удалось достигнуть цели, несмотря на прямой перевод во многих местах сицилийского поэта —простота-то и естественность отсутствуют в Буколиках Вергилия. В то время как пастухи Феокрита в самом деле живут непритязательной жизнью детей природы, весь интерес которых в процветании стад и любви пастушки, пастухи Буколик — поэтическая фикция, художественный образ, прикрывающий сетования римлян на невзгоды гражданских войн. В некоторых из них Вергилий представляет выдающихся лиц той эпохи (в Дафнисе представлен Цезарь.)

Самая знаменитая и на самом деле самая интересная по торжественности настроения и тонкости деталей — эклога IV (называемая также «Pollio», по имени римского консула Гая Азиния Поллиона), в которой Вергилий предсказывает будущий золотой век и скорое рождение ребёнка, который изменит течение жизни на земле. Поэт рисует картину этой будущей счастливой жизни. Христианские писатели видели в этой эклоге пророчество рождения Христа, и на ней основана главным образом распространенная в средние века вера в Вергилия как в волшебника. Возможно, что Вергилий имел в виду в этом стихотворении племянника Августа, Марцелла, раннюю смерть которого он впоследствии воспел в поэтическом эпизоде VI песни «Энеиды».

В общем характере Х эклоги, её ненависти к войне и жажде спокойной жизни Вергилий отразил стремление к миру, охватившее все римское общество. Литературное значение Буколик состоит главным образом в совершенстве стиха, превосходящего все прежде написанное в республиканском Риме.

«Георгики», вторая поэма Вергилия в четырех книгах, написана с целью возбудить любовь к земледелию в душе ветеранов, награждённых землями. Взяв за образец Гесиода, Вергилий, однако, не входит, подобно своему греческому образцу, во все подробности сельскохозяйственного дела — его цель показать в поэтических образах прелести сельской жизни, а не написать правила, как сеять и жать; поэтому детали земледельческого труда его занимают лишь там, где они представляют поэтический интерес. Из Гесиода Вергилий взял лишь указания счастливых и несчастных дней и некоторых земледельческих приемов. Лучшая часть поэмы, то есть отступления натурфилософского характера, большей частью почерпнута из Лукреция.

«Георгики» считаются самым совершенным произведением Вергилия по чистоте и поэтической законченности стиха. В них, вместе с тем, глубже всего отразился характер поэта, его взгляд на жизнь и религиозные убеждения; это — поэтические этюды о достоинстве труда. Земледелие в его глазах — святая война людей против земли, и он часто сравнивает подробности земледельческого быта с военной жизнью. «Георгики» служат также протестом против распространившегося в последнее время республики атеизма.

Одним из подражателей Вергилия является Луиджи Аламанни.

«Энеида» — незаконченный патриотический эпос Вергилия, состоит из 12 книг, написанных между 29−19 гг. После смерти Вергилия «Энеида» была издана его друзьями Варием и Плотием без всяких изменений, но с некоторыми сокращениями.

Вергилий занялся этим сюжетом по просьбе Августа, чтобы возбудить в римлянах национальную гордость сказаниями о великих судьбах их прародителей и, с другой стороны, для защиты династических интересов Августа, будто бы потомка Энея через его сына Юла, или Аскания. Вергилий в «Энеиде» близко примыкает к Гомеру, Эней является героем будущего. Поэма начинается последней частью скитаний Энея, его пребыванием в Карфагене, и затем уже рассказывает эпизодически прежние события, разрушение Илиона (II п.), скитания Энея после этого (III п.), прибытие в Карфаген (I и IV п.), путешествие через Сицилию (V п.) в Италию (VI п.), где начинается новый ряд приключений романического и воинственного характера. Самое исполнение сюжета страдает общим недостатком произведений Вергилия — отсутствием оригинального творчества и сильных характеров. Особенно неудачен герой, «благочестивый Эней» (piusAeneas), лишённый всякой инициативы, управляемый судьбой и решениями богов, которые покровительствуют ему как основателю знатного рода и исполнителю божественной миссии — перенесения Лар на новую родину.

Кроме того, на «Энеиде» лежит отпечаток искусственности, в противоположность Гомеровскому эпосу, вышедшему из народа, «Энеида» создана в уме поэта, без связей с народной жизнью и верованиями. Греческие элементы перепутаны ситалийскими, мифические сказания — с историей, и читатель постоянно чувствует, что мифический мир служит лишь поэтическим выражением национальной идеи. Зато Вергилий употребил всю силу своего стиха на отделку психологических и чисто поэтических эпизодов. Вергилий неподражаем в описаниях нежных оттенков чувств (описаниедружбы Ниса и Эвриала, любовь и страдания Дидоны, встречу Энея с Дидоной в аду). Из 12 песней «Энеиды» шестая, где описывается сошествие Энея в ад, чтобы повидаться с отцом (Анхизом), считается самой замечательной по философской глубине и патриотическому чувству, излагающее пифагорейское и платоническое учение о «душе мироздания» и упоминающее всех великих людей Рима. Внешняя постройка этой песни взята из XI п. «Одиссеи». В остальных песнях заимствования из Гомера тоже весьма многочисленны.

В построении «Энеиды» подчеркнуто стремление создать римскую параллель поэмам Гомера. Большинство мотивов «Энеиды» Вергилий нашёл уже в прежних обработках сказания об Энее, но выбор и расположение их принадлежат самому Вергилию и подчинены его поэтическому заданию. Не только в общем построении, но и в целом ряде сюжетных деталей и в стилистической обработке обнаруживается желание Вергилия «соперничать» с Гомером.

Тем резче выявляются глубокие различия. «Эпическое спокойствие», любовное вырисовывание деталей чужды Вергилию. «Энеида» представляет цепь повествований, полных драматического движения, строго концентрированных, патетически напряженных; звенья этой цепи соединены искусными переходами и общей целеустремленностью, создающей единство поэмы.

Её движущая сила — воля судьбы, которая ведёт Энея к основанию нового царства в латинской земле, а потомков Энея к власти над миром. «Энеида» полна оракулами, вещими снами, чудесами и знамениями, руководящими каждым действием Энея и предвозвещающими грядущее величие римского народа и подвиги его деятелей вплоть до самого Августа.

Массовых сцен Вергилий избегает, выделяя обычно несколько фигур, душевные переживания которых и создают драматическое движение. Драматизм усиливается стилистической обработкой: Вергилий умеет мастерским подбором и расположением слов придавать стёртым формулам обыденной речи большую выразительность и эмоциональную окраску.

В изображении богов и героев Вергилий тщательно избегает грубого и комического, которое так часто имеет место у Гомера, и стремится к «благородным» аффектам. В ясном членении целого на части и в драматизации частей Вергилий находит нужный ему средний путь между Гомером и «неотеориками» и создаёт новую технику эпического повествования, ставшей образцом для последующих поэтов.

Правда, герои Вергилия автономны, они живут вне среды и являются марионетками в руках судьбы, но таково было жизнеощущение распылённого общества эллинистических монархий и Римской империи. Главный герой Вергилия, «благочестивый» Эней, с его своеобразной пассивностью в добровольном подчинении судьбе, воплощает идеал стоицизма, ставшего почти официальной идеологией. В странствиях Энея сопровождает бесстрашный оруженосец Ахат, преданность которого стала нарицательной. И сам поэт выступает как проповедникстоических идей: картина подземного царства в 6 песне, с мучениями грешников и блаженством праведных, нарисована в соответствии с представлениями стоиков. «Энеида» была закончена лишь вчерне. Но и в этом «черновом» виде «Энеида» отличается высоким совершенством стиха, углубляя реформу, начатую в «Буколиках».

Из мелких стихотворений, Вергилию приписываются Culex, Ciris, Moretum и Сора. Вергилий в своей поэзии, так же как и в личной жизни, более человек чувств, чем мысли. В своей поэзии Вергилий менее всего философ, хотя его сильно увлекают философские проблемы, занимавшие республиканский Рим, и ему хотелось бы идти по следам Лукреция.

вергилий гораций буколика эпос

Анализ текста

Вся первая эклога «Буколик» представляет собой диалог между Мелибеем, местным пастухом, и Титиром, человеком, который вынужден покинуть свой родной край и отправится в возможно дальнее и длинное путешествие. Первый образ, образ пастуха, представляет собой беззаботного грека. Причиной своего довольства пастух считает установившийся вселенский порядок, по которому его добрый бог отплачивает за приносимые жертвы (О Мелибей, нам бог спокойствие это доставил — /Ибо он бог для меня, и навек, — алтарь его часто /Кровью будет поить ягненок из наших овчарен. /Он и коровам моим пастись, как видишь, позволил, /И самому мне играть, что хочу, на сельской тростинке.). Несмотря на всю беззаботность своей жизни, Титир не доволен ею, впадает в тоску от ощущения неполноты своей свободы (Свобода. /Поздно, но все ж на беспечность мою она обратила /Взор, когда борода уж белее при стрижке спадала.) и отсутствия богатств (С полной пригоршней монет не случалось домой воротиться.), ради достижения которых готов расстаться с любимой и отправится в дальние края. Встреча со жрецом в Риме и сам город потрясли пастуха (Ранее станут пастись легконогие в море олени, /И обнажившихся рыб на берег прибой перебросит, /Раньше, в скитаньях пройдя родные пределы, изгнанник /КАрарупарф испить подойдет, а к Тибру германец, /Чем из груди у меня начнет исчезать его образ.), поколебав его представление о мире.

Титир же полностью охвачен тоской по дому, который он ещё не покинул, но с которым скоро расстанется. Его пугают не только неизвестные земли и неизвестность судьбы, но и само расставание с родным домом, ибо считает, что больше не увидит своими земли такими, как прежде (Буду ль когда-нибудь вновь любоваться родными краями, /Хижиной бедной моей с ее кровлей, дерном покрытой, /Скудную жатву собрать смогу ли я с собственной нивы? /Полем, возделанным мной, завладеет вояка безбожный,/Варвар — посевами.) Сперва он спокоен, но затем обнаруживает своё недовольство таким раскладом дел (Вот до чего злополучных сограждан /Распри их довели! Для кого ж мы поля засевали!). Титир не может понять причину грусти и лени Малибея, судьба которого так благосклонна.

Интересным представляется и отношение двух этих героев друг к другу в процессе диалога. Малибей не всегда отвечает на вопросы Титира, будучи погружённым в свои мысли, не проявляет большого сочувствия, а сам уходящий грек постоянно описывает чудесную жизнь пастуха, подчёркивая не только её прелесть и беззаботность, но и то, что ему так тяжело прощаться с ней. Он задаёт вопрос Малибею для того, чтобы потом тоже на него ответить и быть услышанным.

Анализируя отрывок вообще, можно сказать, что Малибей, собирательный образ пастухов того времени, призванный быть всегда радостным и весёлым, предстаёт перед нами как философ, задающийся вопросом свободы, а Титир, будущий участник великих походов, не проявляет не только рвения к подвигам, но и не желает вообще покидать своих земель. И я смею предположить, что через эти два образа автор показал настроение людей того времени, солдат и пастухов, которое могло противоречить консервативным убеждениям властителей (Вот какой он ответ просящему дал, не помедлив: /" Дети, пасите коров, как прежде, быков разводите!").

Речь этих двух греков не отличается простотой. Напротив, их слог высок, и они затрагивают глубокие темы. Это подтверждает «неудачу» Вергилия в желании полно отразить простоту пастушьей жизни, но тем не менее сам отрывок говорит о великом мастерстве римского поэта.

ЭКЛОГА I

Мелибей Титир, ты, лежа в тени широковетвистого бука, Новый пастуший напев сочиняешь на тонкой свирели, ;

Мы же родные края покидаем и милые пашни, Мы из отчизны бежим, — ты же учишь леса, прохлаждаясь, Имени вторить своей красавицы Амариллиды.

Титир О Мелибей, нам бог спокойствие это доставил ;

Ибо он бог для меня, и навек, — алтарь его часто Кровью будет поить ягненок из наших овчарен.

Он и коровам моим пастись, как видишь, позволил, И самому мне играть, что хочу, на сельской тростинке.

Мелибей Нет, не завидую я, скорей удивляюсь: такая Смута повсюду в полях. Вот и сам увожу я в печали Коз моих вдаль, и одна еле-еле бредет уже, Титир.

В частом орешнике здесь она только что скинула двойню, Стада надежду, и — ах! — на голом оставила камне.

Помнится, эту беду — когда бы я бьыпоумнее! ;

Мне предвещали не раз дубы, пораженные небом.

Да, но кто же тот бог, однако, мне, Титир, поведай.

Титир Глупому, думалось мне, что город, зовущийся Римом, С нашим схож, Мелибей, куда — пастухи — мы обычно Из году в год продавать ягнят народившихся носим.

Знал я, что так на собак похожи щенки, а козлята На матерей, привык, что с большим меньшее схоже.

Но меж других городов он так головою вознесся, Как над ползучей лозой возносятся ввысь кипарисы.

Мелибей Рим-то тебе увидать что было причиной?

Титир Свобода.

Поздно, но все ж на беспечность мою она обратила Взор, когда борода уж белее при стрижке спадала.

Все-таки взор обратила ко мне, явилась, как только, Амариллидой пленен, расстался я с Галатеей.

Ибо, пока, признаюсь, Галатея была мне подругой, Не было ни на свободу надежд, ни на долю дохода.

Хоть и немало тельцов к алтарям отправляли загоны, Мы хоть и сочный творог для бездушного города жали, С полной пригоршней монет не случалось домой воротиться.

Мелибей Что, я дивился, богам ты печалишься, Амариллида, И для кого ты висеть оставляешь плоды на деревьях?

Титира не бьыо здесь! Тебя эти сосны, о Титир, Сами тебя родники, сами эти кустарники звали.

Титир Что было делать? Никак не выйти б иначе из рабства.

Столь благосклонных богов я в месте ином не узнал бы.

Юношу видел я там, для кого, Мелибей, ежегодно Дней по дважды шести алтари наши дымом курятся.

Вот какой он ответ просящему дал, не помедлив:

" Дети, пасите коров, как прежде, быков разводите!"

Мелибей Счастье тебе, за тобой под старость земля остается ;

Да и довольно с тебя, хоть пастбища все окружает Камень нагой да камыш, растущий на иле болотном.

Не повлияет здесь корм непривычный на маток тяжелых, И заразить не сможет скота соседское стадо.

Счастье тебе, ты здесь на прибрежьях будешь знакомых Между священных ручьев наслаждаться прохладною тенью.

Здесь, на границе твоей, ограда, где беспрестанно, В ивовый цвет залетя, гиблейские трудятся пчелы, Часто легким ко сну приглашать тебя шепотом будет.

Будет здесь петь садовод под высокой скалой, на приволье.

Громко — любимцы твои — ворковать будут голуби в роще, И неустанно стенать на соседнем горлинка вязе.

Титир Ранее станут пастись легконогие в море олени, И обнажившихся рыб на берег прибой перебросит, Раньше, в скитаньях пройдя родные пределы, изгнанник К Арарупарф испить подойдет, а к Тибру германец, Чем из груди у меня начнет исчезать его образ.

Мелибей Мы же уходим — одни к истомленным жаждою афрам, К скифам другие; дойдем, пожалуй, до быстрого Окса И до британнов самих, от мира всего отделенных.

Буду ль когда-нибудь вновь любоваться родными краями, Хижиной бедной моей с ее кровлей, дерном покрытой, Скудную жатву собрать смогу ли я с собственной нивы?

Полем, возделанным мной, завладеет вояка безбожный, Варвар — посевами. Вот до чего злополучных сограждан Распри их довели! Для кого ж мы поля засевали!

Груши теперь, Мелибей, прививай, рассаживай лозы!

Козы, вперед! Вперед, — когда-то счастливое стадо!

Не полюбуюсь теперь из увитой листвою пещеры, Как повисаете вы вдалеке на круче тернистой, Песен не буду я петь, вас не буду пасти, — без меня вам Дрок зацветший щипать и ветлу горьковатую, козы!

Титир Все ж отдохнуть эту ночь ты можешь вместе со мною Здесь на зеленой листве: у меня творога изобилье, Свежие есть плоды, созревшие есть и каштаны.

Уж в отдаленье — смотри — задымились сельские кровли, И уж длиннее от гор вечерние тянутся тени.