1984 годы. 
История русской литературы XX века

Этот период в творчестве Кузнецова можно назвать «мифологическим». Именно в это время основной темой его поэзии становятся зримая (увиденная поэтом-визионером) мифо-реальность и ее взаимоотношения с обыденной реальностью. Для «мифологического» периода литературной деятельности Юрия Кузнецова характерно появление большого количества так называемых стихотворений-превращеиий — поэтических текстов, в которых повествуется о неожиданном столкновении мифо-реальности с обыденной реальностью. В некоторых случаях это столкновение приводит к гибели объектов мифо-реальности (" Атомная сказка" ). Но чаще всего его итогом становится гротескное поражение обыденной реальности — ее исчезновение («Змеиные травы», «Гулом, криками площадь полна…», «Кактус»), уничтожение («Из земли в час вечерний, тревожный…»), искажение («Осенний космос»), подчинение навязчиво-механическому круговому движению («Кольцо», «Родство»). Возможны и иные результаты контакта между двумя реальностями: гибель героев, олицетворяющих обыденную реальность (поэма " Змеи на маяке" ); появление фантомов («Снег», «Урод», «Сотни птиц», «Бревно», «Мел», «Мне снились ноздри! Тысячи ноздрей…»). Не контактирующая с обыденной реальностью мифо-реальность противоположно рисуется Кузнецовым в возвышенных тонах («И снился мне кондовый сон России…», «Посох», «Пустынник», «Семейная вечеря»).

Обратимся к наиболее типичному примеру стихотворения-превращения — к тексту " Змеиные травы" (1968):

Мчался поезд обычного класса, Вез мечты и проклятья земли.

Между тем впереди через насыпь Серебристые змеи ползли.

Людям снилась их жизнь неуклонно, Снился город, бумаги в пыли.

Но колеса всего эшелона На змеиные спины сошли.

Все сильней пассажиров шатало, Только змеи со свистом ползли.

Незнакомая местность предстала.

И змеиные травы пошли.

Канул поезд в пустое пространство, И из вас никому невдомек, Если вдруг среди мысли раздастся Неизвестно откуда — гудок.

Косная обыденная реальность, описываемая в стихотворении, — самодостаточна и уверена в собственной самодостаточности. «Поезд обычного класса» везет пассажиров «обычного класса», которым снятся сны «обычного класса» — «бумаги в пыли» (поэт создает сновидение из сочетания двух привычных подробностей: ныли и скучных бумаг). Но внезапно эта тусклая, рутинная, повседневная реальность подвергается партизанскому набегу другой реальности — мифо-реальности. Поезд сходит на волшебные рельсы, ведущие в иное измерение. Это измерение существует вне географических координат нашего четырехмерного мира («змеиные травы» бесполезно искать в какой-либо конкретной местности, они произрастают в «незнакомой местности», неведомой никому из смертных). Пространство сознания, в которое попадает поезд, нематериально. Поэт нс заботится о научном обосновании перехода объекта (поезда) из одного измерения в другое. Поезд оказался в ином мире потому, что навстречу ему ползли змеи; эти сакральные существа могли стать проводниками в новое измерение. Миф доказывает в стихотворении собственное могущество, совершая мгновенное «замыкание» между двумя мирами. События, описываемые Кузнецовым в стихотворении «Змеиные травы» (и во многих других его стихотворениях-превращениях), не являются для автора художественной условностью; они так же реальны для него, как события мифа для народа — носителя мифа.

Чудеса, происходящие в стихотворениях-превращениях Кузнецова, не имеют ничего общего ни с феноменом чуда в христианской культуре, ни с античными метаморфозами, выстраивающимися на основе четкой причинности. Скорее они близки к чудесам из языческих мифов (ребенок выдул мыльный пузырь, и так появилась луна — стихотворение «Родство»). Описываемые Кузнецовым превращения механистичны, лишены смысла и целеполагания: «Но беда эта старше земли / И не ведает смысла и цели» («Вечный снег»); их сущность примитивна. Порой эти чудеса — побочные эффекты действия неведомой программы:

Человека усеяли птицы, Шевелятся, лица не видать.

Подойдешь — человек разлетится.

Отойдешь — соберется опять.

(«Сотни птиц»).

Иногда их причина — технологический сбой, последствия случайного столкновения различных программ. Это придает стихотворениям-превращениям легкий оттенок комизма (гротеска). По своей сюжетной структуре стихотворения-превращения близки к произведениям фольклорных жанров, в особенности к космогоническим мифам, былинкам («страшным историям»), балладам. Их поэтика близка поэтике фольклорных текстов, в частности кельтских (шотландских, ирландских и валлийских) баллад (например, стихотворение «Пустынник»).

" Мифологический" период творчества Кузнецова ознаменован обращением к теме «любви-соперничества». Лирический герой-протагонист Кузнецова («мужчина») и героиня-антагонистка противопоставлены друг другу. Отношения между ними зачастую сведены к ненависти («Закрой себя руками: ненавижу…») или к безоговорочному подчинению («Ты чужие слова повторяла…», «Пошла ты по красному лету…»). Для Кузнецова женское начало представляет собой начало природное, инстинктивное, требующее укрощения (в этом поэт близок Фридриху Ницше). Часто Кузнецов при сопоставлении героини и героя использует образы бабочки, летящей на свет далекой звезды («Звезда»), или камней, попавших в мощный горный поток:

Он поток. Он ломает хребты И летящих камней не боится.

Он зажмет им орущие рты, Он обточит им грубые лица.

(«Что тебе до семейных измен…»).

В то же время женское начало в поэзии Кузнецова неотделимо от измены: «Но запели в отверстых ушах / Заунывные вопли: измена!» («Брачная ночь»; см. также «Ты не любишь загадок в любви…», «Все прошло. Золотые надежды…»). Необыкновенная энергия чувств, проявляющаяся в стихотворениях Кузнецова о любви, делает их яркими образцами психологической лирики.

-2003 годы

Для позднего периода творчества Юрия Кузнецова характерно преобладание аллегорических текстов на политическую тематику. В качестве типичного примера назовем стихотворение «Захоронение в Кремлевской стене» (1988). Здесь открыто показана и четко сформулирована авторская политическая позиция: неприятие советской идеологии и советских символов, проявленное с точки зрения русского традиционализма. Эта позиция раскрывается в системе образов стихотворения: праздничную демонстрацию поэт сопоставляет с «последним штурмом Кремля» (при этом он использует элементы модернистского переосмысления официального «новояза»: «поток краснознаменный», «проклятьем заклейменный»). Почетные захоронения советских деятелей в Кремлевской стене для поэта суть проявления враждебного России начала, подтачивающие ее основы. Все эти образы автор создает для того, чтобы подвести читателя к идее: советские реалии несовместимы с Россией, они чужды и враждебны ей: «Ячейки с прахом прогрызают стену — / Она на них едва ли устоит». Степень реальности описываемых в стихотворении образов отлична от степени реальности событий, происходивших в «Змеиных травах»: «прогрызание» Кремлевской стены ячейками с прахом — явная условность, аллегория, нелюбимая Кузнецовым метафора. Возвращение поэта к метафоре — показатель распада замкнутой образно-поэтической системы этого автора.

В последние годы жизни Юрий Кузнецов пытался уйти от языческой философии иррационализма. В этот период в его поэзии появились многочисленные образы христианского происхождения. Он даже переложил на поэтический лад строки Евангелия (трилогия поэм " Детство Христа" - «Юность Христа» — «Путь Христа» ). Однако эта компромиссная попытка совместить Евангелие с апокрифами и мифами оказалась малоудачной.