Перспективы использования различных теорий социального познания для исследования современного терроризма

Изучение современного терроризма показывает, что данное явление может быть соотнесено с гой или иной теорией социального познания, которая «разворачивается» в особый метод. Среди таких методологических направлений с переменным успехом могут использоваться следующие:

• — влияние бессознательных установок и генетической предрасположенности в деятельности субъектов терроризма (психоанализ, психогенетика и социальный дарвинизм);
• — воздействие дискурсивных практик на идеологию и поведение террористов (ностструктурализм и постмодернизм);
• — функциональность, объективированная определенной структурой (структурный функционализм);
• — терроризм как результат символического насилия (семиотика);
• — мировоззренческие переживания террориста, особенности восприятия им своего социального бытия (экзистенциализм);
• — интерпретация смысла деятельности террористов и необходимость понимания состояния их сознания и объяснения их возможных поступков (феноменология и герменевтика); и др.

Каждое из перечисленных направлений вносит свой вклад в разработку методологии современного терроризма. Так, например, согласно психоаналитической методологии следует рассматривать общественные явления как результат реализации глубинных инстинктов человека. Э. Фромм полагал, что люди делятся на агрессивных и миролюбивых, злых и добрых, эгоистов и альтруистов, бунтарей и умеренных, свободолюбивых и раболепных, витафилов и некрофилов. Он делает вывод о «мягкой» (ответной, защитной, оборонной) и «жесткой» (нападательной) агрессивности, разделении людей на соответствующие группы; злокачественная агрессия, выражающаяся, в частности, в насилии, не является инстинктивной и свойственна двум типам личности: садистскому и некрофильскому^[1]. Без мобилизации некрофильских тенденций немыслим ни один террористический акт. Террористы, несомненно, относятся ко второй группе в силу своей инициативности в нанесении террористических ударов.

Сегодня большой популярностью на Западе пользуется социобиология, которая пытается объяснить социальные действия человека, в том числе и террористическое насилие, исходя из эволюционно-биологических и генетических характеристик. Один из основоположников социобиологии, американский ученый Э. Уилсон, не усматривая качественного различия между человеком и животными, провозглашает генетическую детерминацию всех, в том числе высших форм человеческого поведения. Согласно логике ученого личности на генетическом уровне передаются склонности к агрессии, насилию и в конечном счете к убийству. В то же время Э. Уилсон предупреждает о возможности «оптового вымирания» человечества в том случае, если оно не разрешит свои глобальные проблемы, такие как сохранение окружающей среды, предотвращение войн (в том числе и террористической), стабилизация численности человечества и продовольственная проблема^[2].

Можно с определенными оговорками согласиться с некоторыми выводами американских психологов Ч. Тойча и Дж. М. Ноэли, основателей психогенетики, об определении генетическим кодом еще до рождения человека некоторых его свойств: здоровья, характера центральной нервной системы, предрасположенности к той или иной деятельности, общих моделей поведения и др.^[3] Безоговорочно принимать их идеи не нужно, однако следует признать, что подпитывать склонность человеческой личности к насилию могут подсознательные импульсы: комплекс неполноценности; психологические фрустрации — разряды накопившихся гнева и ненависти; «внутренняя смута» и т. д. Таким образом, склонность к террористическому насилию определяется не только сложным комплексом идей, взглядов, принципов, нравов, психических черт, подсознательных влечений, а также поступков и действий, но и в определенной мере генетической предрасположенностью.

Авторы другого подхода к обществу — социального дарвинизма (расовой гигиены), психолог Р. Херрнстейн и политолог Ч. Мюррей, изучая результаты измерения уровня IQ (коэффициент интеллекта) среди представителей разных национальных и социальных групп в Америке, высказали идею о «диктатуре наследственности», обусловленности интеллекта принадлежностью к определенной расе и на этом основании дополнили теорию естественного отбора Ч. Дарвина^[4]. В США была предпринята попытка осуществить программу, направленную на поиск гена, который объяснял бы убийства и насилие, распространенные в негритянских и испанских трущобах. Во имя эволюции, как считают указанные авторы, сильнейшие должны преуспевать, а слабые — уступать им место под солнцем. Обществу надлежит строиться по иерархическому принципу, в соответствии с законами природы, ибо никто не может перепрыгнуть через свою «генетическую тень». Сходная идея проповедуется исламскими фундаменталистами (массовый фатализм, вместо возврата к природе — возврат к первоначальному толкованию Корана).

Современная наука доказывает, что в человеке отсутствуют «гены насилия», явления, связанные с социальным насилием, не запрограммированы генетически, т. е. у людей нет передаваемых посредством генных механизмов стремлений к ним. К такому выводу пришел российский исследователь проблемы личности человека Н. П. Дубинин. Поиск несущих в себе социальные свойства человека генов, к которым относится и склонность некоторых из людей к террористическому насилию, является заблуждением. Ученый утверждает: «Поведение человека формируется социальной программой, оно по своей структуре и содержанию соответствует человеческому образу жизни и не может быть записано в генетической программе»^[5]. Некритическое отношение к биологизаторскому подходу может привести к антинаучным выводам о том, что гены одной расы заслуживают социальной поддержки, а против другой допустимы все методы борьбы, включая террористические.

М. Фуко, представитель постструктурализма и автор метода археологии знания, исследуя проблемы психиатрии, критикует современное общество (проект модерна). Последнее изображается им как совокупность равнозначных сфер, имеющих свою особую структуру как вариант «единой интеллектуальной системы», от которой полностью зависит человеческая личность. Террорист выступает здесь в качестве инструмента определенных формирующихся структур, пытающихся внести значительные изменения в социальную систему. Философ говорит о «теоретическом антигуманизме» и обосновывает внутреннее родство гуманизма и террора как «параллельное движение освобождения и порабощения», которое он позднее распознает в более масштабных реформах систем наказания, образования, здравоохранения, социального обеспечения и которое осуществляется и проявляется через административную и государственную технику «большого заточения» опасных индивидов (бродяг, преступников, душевнобольных). История, по мнению ученого, — это дискурс власти, дискурс обязанностей, с помощью которых власть подчиняет; это также дискурс сияния, с его помощью власть ослепляет, терроризирует, удерживает^[6].

Основоположник школы структурно-функционального анализа и социального действия Т. Парсонс считает, что общество, будучи целостной социальной системой, вместе со своими подсистемами состоит, в конечном счете, из миллионов индивидов, совершающих свои действия не только как ответ на реакцию социальной среды, но и в соответствии с определенной программой. Социальные действия индивида, которого Т. Парсонс называет «актором» или «актером» (агентом действия), предполагают также «ситуацию» и «поведение актера», направленное на достижение какойлибо цели. В обществе имеются нормы или ценности, т. е. правила, которыми актер должен руководствоваться как своего рода сценарием или планом действий^[7]. Отсюда следует, что террорист — это человек с нарушенной социальной программой, «актер», играющий роль «злодея», руководствующийся в своих действиях сценарием, включающим искаженные моральные и духовные ценности, когда ради достижения «светлых идеалов» необходимо принести в жертву жизни людей, часто абсолютно непричастных к этой борьбе.

Для исследования скрытого значения терроризма Р. Вахитов предлагает воспользоваться семиотическим подходом, который имеет дело с анализом понятий «знак» (не только буквы, но и любой образ архитектуры, одежды, имиджа политиков и т. д.) и «текст» (группа знаков, представляющая собой законченное сообщение). Знаки, объединяясь в текст, порождают структуру, т. е. в определенной степени трансформируются, чем объясняется эффект глубины, многослойное™, многозначности текста^[8].

Семиотика использует метод структурализма, который направлен на «прочтение Текста» или «дешифровку мифа» и сводится к операциям членения (выделения основных элементов — знаков текста) и монтажа (вскрытие внутреннего смысла текстового сообщения и соотнесение его с первым, очевидным смыслом). При этом обнаружится и пространственная глубина исходного текста. Р. Барт утверждает, что если в комбинированном тексте есть знаки разного рода, а именно и икопические, и языковые (например, в рекламе есть фотография и слоган), то последние выступают в ведущей роли. Можно сказать, что текст ведет человека, читающего рекламу, среди множества иконических означаемых, заставляя избегать некоторых из них и допускать в поле восприятия другие; часто, весьма тонко манипулируя читателем, текст руководит им, направляя к заранее заданному смыслу^[9]. В связи с этим каждый теракт может иметь собственное скрытое текстовое сообщение.

Для исследования современного терроризма большое методологическое значение имеют также взгляды на общество и социальные отношения, природу и сущность терроризма современных западных мыслителей А. Камю, А. Глюксмаппа, Ж. Бодрийяра.

Представитель философии экзистенциализма А. Камю, рассматривая проблемы личностного бытия человека, считает главной причиной террористического насилия не преступных одиночек, а государственных чиновников, хладнокровно отправляющих на смерть миллионы людей, оправдывающих массовые убийства интересами нации, государственной безопасности, прогресса человечества, логикой истории^[10]. Отказ от рабского удела одновременно утверждает свободу, равенство и человеческое достоинство каждого. Однако мятежный раб может сам перейти этот предел, он желает сделаться господином, и бунт превращается в кровавую диктатуру, в отрицание всех ценностей и выливается в зверское своеволие, когда бунтарь сам делается «человекобогом», унаследовавшим у отринутого им божества все то, что так ненавидел, — абсолютизм, претензии на последнюю и окончательную истину, провиденциализм, всезнание.

А. Глюксманн, отстаивая идею абсолютной свободы человека, указывает, что сегодня человечество живет в пространстве ненависти, воли к разрушению. Ненависть требует, чтобы се предмет был лишен права на существование. Это не критика действий политиков, а стремление уничтожить того, кто подвергается критике^[11]. Ученый также уделяет большое внимание нагнетанию страха СМИ на общественное сознание людей. Именно на эффект ужаса, вызванный, например, крушением башен Всемирного торгового центра на экранах мирового телевидения, рассчитывал кровавый режиссер (рис. 1.4). Каждая мелочь была запрограммирована с целью добиться максимального потрясения. Все замышлялось для того, чтобы страхом парализовать мировую общественность.

Рис. 1.4. Террористическая атака на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г.

Ж. Бодрийяр, исследуя проблему симулятивного влияния на общество, полагает, что современный терроризм использует эксплуатацию образов в реальном времени, их мгновенное распространение по всему миру. Реальность привносится в образ как примесь страха, как содрогание. Это не только ужасно, но еще и реально. Наш внутренний театр жестокости — единственное, что нам остается, — явление экстраординарное, объединяющее в себе наибольшую зрелищность и максимальный вызов. Это одновременно микромодель сверкающего ядра подлинной жестокости в максимальном усилении — зрелище в наиболее чистой форме и сакральная модель, бросающая историческому и политическому порядку вызов в наиболее чистом виде^[12]. Симулякр насилия, возникающий не столько из страстей, сколько из телевизионного экрана, — насилие, заключенное в самой природе образов. Насилие потенциально существует в пустоте экрана, в провале, которую экран открывает в нашей психической вселенной^[13].

Сама террористическая угроза в настоящее время является плодом симулятивных конструкций. Одним из таких симулякров ряд исследователей считают так называемый международный терроризм. Так, исследователь терроризма Н. Б. Шулевский пишет: «Неизвестно, кто и на кого нападает, кому, как и от чего защищаться; сильные становятся уязвимыми, слабые — непобедимыми, победители боятся победы, а побежденные не печалятся поражению; ученые и эксперты действуют как слепые, а незнающие действуют как одержимые мудростью»^[14].

Сегодня на арену активной общественной жизни выходят все новые социальные акторы, готовые ради осуществления своих целей к развертыванию широкомасштабной террористической деятельности, а некоторые субъекты, пользуясь отсутствием общепринятой оценки терроризма, используют его в качестве предлога для реализации своих далеко идущих геополитических планов и проектов глобализации, например для внедрения в общественное мнение Запада мифов о террористической угрозе Ирака, Ливии, Сирии и Юго-Востока Украины и информационной поддержки своего вооруженного вмешательства во внутренние дела этих стран.

П. Бурдье обращает внимание на лингвистические аспекты современного терроризма. Он полагает, что «использование абстрактного языка, характерных для политической риторики громких абстрактных слов… порождает фанатизм и терроризм якобинского толка (достаточно почитать переписку Робеспьера с ее ужасной фразеологией), — все это характерно для логики двойной игры, лежащей в основе… легитимной узурпации, совершаемой доверенными лицами. Лингвистический анализ такой двойной игры и риторических стратегий, с помощью которых находит свое выражение структурное лицемерие официальных представителей, в частности, постоянный переход от „мы“ к „я“. В области символического силовые приемы переводятся в формальные приемы. При условии, что мы знаем это, лингвистический анализ может стать инструментом политической критики, а риторика — наукой о символической власти»^[15].

В обществе существует особое языковое сознание, которому навязываются альтернативные суждения, адекватные в рамках данного дискурс-универсума, т. е. первичные ячейки определенного типа структурирования действительности (своего рода «минимальная истина»^[16]), которые формируют возможность «террористической картины мира», общественной приемлемости террористических методов достижения цели.

У. Эко предлагает использовать для анализа терроризма метод научной фантастики {science-fiction). Так, если предположить, что «разразится война Востока и Запада (война В/3), это была бы первая война с врагом, живущим в твоем доме. Война В/3 очень хорошо показала бы, что ислам не столь монолитен, как полагают, что христианство разрозненно и невротично, что всего единицы захотят стать кандидатами в новые тамплиеры, так сказать, камикадзе Запада»^[17]. У. Эко делает вывод о том, что в эпоху глобализации вести глобальную войну цивилизаций, культур либо войну между Востоком и Западом невозможно, это привело бы к поражению всех.

Следует признать, что вышеприведенными научными подходами и приемами методология исследования современного терроризма не исчерпывается. Эффективность или сила того или иного метода обусловлена, прежде всего, содержательностью, глубиной и фундаментальностью теории, которая как бы «сжимается в метод». В свою очередь «метод расширяется в систему», т. е. используется для дальнейшего развития террологического знания, углубления его теоретического аспекта, а также его материализации и объективизации в антитеррористической практике.

Таким образом, в качестве вывода следует отметить следующее. Предметом учебной дисциплины «Противодействие терроризму» являются существенные свойства, причины, содержание и структура, закономерности возникновения, функционирования и развития терроризма, его многообразные проявления, как они представали в истории общества, взаимосвязь и взаимовлияние терроризма и других феноменов социального бытия, а также возможности и ограничения в преодолении этого деструктивного явления.

• [1] Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 16, 244—277.
• [2] Wilson Е. О Sociobiologv. L.: Cambridge (Mass), 1975. Р. 150.
• [3] См.: Тойч Ч. К. Духовный интеллект. Ключ к человеческой эффективности.М.: Клуб друзей Тойча: Проспэрити, 2005.
• [4] См.: llermstein R. r Murray С. The Bell Curve. Intelligence and Class Structurein American Life. N. Y., 1994.
• [5] Дубинин Н. П. Что такое человек. М., 1983. С. 73.
• [6] Фуко М. Нужно защищать общество: курс лекций, прочитанных в Коллеждс Франс в 1975—1976 учебном году. СПб., 2005. С. 84.
• [7] Парсонс Т. Общетеоретические проблемы социологии // Социологиясегодня: проблемы и перспективы. М., 1965. С. 30.
• [8] Вахитов Р. Современный террористический акт как Текст Спектакля (опытсемиотики террора). URL: http://www.situation.ru/app/j_art₁₂.htm
• [9] Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 306.
• [10] Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М., 1990.С. 19−20.
• [11] Глюксманн А. Философия ненависти. М., 2006. С. 7.
• [12] Бодрийяр Ж. Дух терроризма. URL: http://www.inosmi.ru/2001/ll/06/1 005 042 843.html
• [13] Бодрийяр Ж. Зеркало терроризма. URL: http://www.russ.ru/politics/20 021 101-bau.html
• [14] Шулевский Н. Б. Метафизика России и терроризм. М., 2004. С. 6.
• [15] Бурдье II. Социология социального пространства. М.; СПб., 2005. С. 170—171.
• [16] Ворожбитова Л. Л., Рылъцова О. Ф. Документы русского терроризма. Лингвориторические истоки тоталитарного языкового сознания. URL: http://www.tpll999.narod.ru/WebStudl/ SbornikStl-l.htm#_Toc483136369
• [17] См.: Эко У. Несколько сценариев глобальной войны // Па Невском. 2001.№ И.