Закон общественного прогресса

Как и все социологи того времени, М. М. Ковалевский стремился к открытию общественных законов. Соответственно им был обоснован закон общественного прогресса. Его суть вытекала из положений и духа плюралистической социологии.

Раз следует принять во внимание совокупность противоборствующих факторов, причем как объективных, так и субъективных, значит, не может быть единой формы прогресса для всех времен и народов. Культурное разнообразие жизни народов мира, многофакторная основа социального развития просто исключают саму возможность общей формы поступательного развития, что, однако, по его мнению не исключает исторических закономерностей развития человечества в целом.

Отсюда следовало, что, с одной стороны, нс столько важна сама форма общественного развития, главное, чтобы она была адекватна характеру народа, отвечала его чаяниям, коллективным представлениям: «Форма правления — не предмет свободного выбора; она должна отвечать порожденным историей верованиям и желаниям народных масс»^[1].

С другой стороны, какая бы ни была форма правления, она должна, в конечном счете, способствовать развитию прав человека, обеспечить свободы личности. Так, М. М. Ковалевский отмечал «тот факт, что поступательный ход в развитии политических учреждений сводится не к замене одних форм другими, например, монархии республикой, или республики монархией, а в расширении, с одной стороны, основ самодержавия, а с другой — прав личности»^[2].

Для России того исторического периода наиболее оптимальным, соответственно, прогрессивным государственным правлением М. М. Ковалевский считал самодержавие в сочетании с представительной демократией — многообразием форм местного самоуправления, что позволяло в максимальной степени учесть как объективные исторические реалии формирования нашего многонационального государства, так и субъективные факторы, отражающие волю населения во всем его культурном многообразии.

«Россия — страна, образовавшаяся путем частью насильственного, частью добровольного присоединения многих народностей, слагавшихся или уже сложившихся государств. Эти народности и государства не слились вполне с начальным ядром — Московией; они сохранили тяготение, если не к прежней независимости, то к возможно слабому вмешательству центральной власти в их местную жизнь»^[3].

При этом важно, чтобы развитие личной самодеятельности и самоуправления населения в контексте уменьшения централизованной государственной опеки шло в направлении от гражданского неравенства к гражданскому равенству: «В сфере общественных и политических учреждений, — отмечал социолог, — прогресс сказывается в двустороннем процессе — в замене гражданского неравенства равенством всех перед законом, судом, налогом, государственной службой и т. д., а во-вторых, в процессе замены внешнего руководства, правительственной опеки — как личной самодеятельностью, гак и самодеятельностью общественной»^[4].

Прогресс, по М. М. Ковалевскому, это и сохранение, и развитие социального многообразия, что предполагает возможность для каждого класса осуществлять свою «социальную функцию», но полезную для общества в целом.

В связи с этим ученый видел перспективы развития человеческого самосознания разных социальных групп и этносов в направлении «жизни для других». Им была предложена своеобразная концепция общественной солидарности — «социальной замиренности», предполагавшая, что степень прогресса социума или этноса измеряется тем, насколько общественные отношения, свойственные им, исключают вражду, т. е. насколько в них утвердились мир и социальная гармония.

М. М. Ковалевский предлагал использовать критерий замиренности и для оценки развития человеческой цивилизации в целом. Иными словами, степень ее развития определять по тому, насколько из межгосударственных отношений исключены силовые политики, особенно войны.

Характер социальных преобразований, по М. М. Ковалевскому, весьма важен для прогресса. Он должен исходить из исторически сложившихся условий жизни людей, их политических возможностей, равно как и их общественного сознания. По мнению социолога, важно, чтобы «под кровом традиционных форм, внесением в них нового содержания, обеспечить личную свободу, гражданское равенство, равноправие национальностей, свободу преследования обособленными этнографией и историей группами их культурных задач и создание такого политического уклада, при котором свободно выработанные представители этого народа могли бы проводить его волю в законодательство и администрацию»^[1].

Естественно, что такой подход к толкованию прогрессивного общественного развития исключал как революции, социальные конфликты и войны, так и радикальный реформизм.

Из работы: Ковалевский М. М. Понятие генетической социологии и ее метод^[6]

Генетической социологией называют ту часть науки об обществе, его организации и поступательном ходе, которая занимается вопросом о происхождении общественной жизни и общественных институтов, каковы: семья, собственность, религия, государство, нравственность и право, входящие на первых порах в состав одного и того же понятия дозволенных действий в противоположность действиям недозволенным.

В современном ее состоянии, генетическая социология располагает нс более как эмпирическими законами или приблизительными обобщениями, — законами, притом постоянно оспариваемыми и нуждающимися поэтому в прочном фундаменте хорошо обследованных фактов. Материалом для се построения служат, с одной стороны, данные этнографии о быте отсталых, недоразвившихся племен, обыкновенно обозначаемых эпитетами: дикие и варварские… Вопросы генетической социологии, науки о происхождении общественных институтов, имеют особый интерес для русских ввиду чрезвычайно богатого этнографического материала, находящегося в их руках и далеко еще не разработанного, несмотря на целые поколения исследователей…

Из сказанного ясно также, что всякому, занимающемуся генетической социологией, предстоит обращение одновременно к разным научным дисциплинам описательного характера и ко взаимной проверке выводов, добытых каждой из этих дисциплин в отдельности. Ему приходится одновременно быть знакомым и с историей религий, и с древнейшими правовыми институтами, и с народным литературным творчеством, и с пережитками, держащимися или державшимися в форме обычаев и обрядов не в одном современном быту, но и при тех порядках, которые отошли уже в область прошедшего. Но так как следы этого прошлого сохранились у одного народа в одной особенности, а у другого в другой, то социологу, занятому воссозданием в уме того отдаленного периода, когда зарождались общественные отношения и складывались те учреждения, какими в широком смысле можно назвать одинаково и сумму верований, и сумму обычаев того или другого народа, необходимо вносить в общую сокровищницу все эти разбросанные следы архаических порядков.

Много лет тому назад, картинно передавая отношения сравнительного историка права и учреждений к материалу его исследований, мой учитель Мэн говорил, что историк на весь мир должен смотреть не в увеличительное, а, наоборот, в уменьшительное стекло. Такой метод, разумеется, не лишен опасностей; при нем немудрено свести к общей причине факторы местные и временные. Вот почему я рекомендовал бы всем, кто намерен заняться изучением генезиса верований, обычаев и учреждений, запастись достаточной дозой скептицизма и прежде, чем пускаться в какие-либо общие выводы на основании частного факта, искать объяснения ему в современной ему обстановке или в недавнем прошлом. Как часто мне самому приходилось впадать в ту же ошибку, от которой в настоящее время я готов предостеречь других…

Другим условием правильности выводов будет их согласованность между собой. Очевидно, что нам нельзя признать первичными такие порядки, какие стоят в прямом противоречии или с низким уровнем психической деятельности, необходимо составлявшей особенность первобытного человечества в той же мере, как и современных дикарей, или с материальными условиями его и их жизни. Нам нельзя будет, например, говорить о существовании страсти к накоплению и образованию запасов ранее изобретения способов добывать огонь, то есть способов препятствовать истреблению пищи влиянием времени; нельзя будет приписывать первобытному человечеству понятие о едином Боге, творце мира и людей, беспристрастном судье и карателе зла на земле, так как такое понятие для них слишком возвышенно. Роковой ошибкой было бы также всякое злоупотребление логикой, всякое допущение, что из одного факта наличности тех или других условий, экономических, религиозных, политических и т. д., необходимо вытекают и все остальные. Монизм, в данном случае, сводился бы на практике к тому, что французы называют «симплизмом», т.с. к наивному упрощению задачи, к сведению ее, по верному замечанию Фридриха Энгельса, к тому уравнению с одним неизвестным, о котором, по-видимому, мечтали марксистские культур-историки. Я надеюсь показать, что даже такое явление, очевидно, экономического характера, каким надо считать апроприацию предметов природы, из чего со временем развивается собственность, стоит в самой тесной связи с психическими воздействиями, со страхом магической силы, заключающейся будто бы в предметах, бывших или доселе состоящих в тесном отношении к данному лицу. Я познакомлю читателей в одной из дальнейших глав с той ролью, какую играют «табу» или религиозные запреты в сфере чисто экономических отношений. Игнорировать влияние, какое столкновения отдельных племен между собой, сопровождаемые завоеванием и подчинением, имеет на возникновение, например, сословий и классов, было бы не менее ошибочно, чем говорить об их возникновении вне всякой зависимости от разделения труда и накопления достатка. Все стороны общественной жизни тесно связаны между собой и воздействуют друг на друга. Раскрыть это взаимодействие в прошлом и объяснить зарождение верований и учреждений и составляет ближайшую задачу всякого социолога, всего же более того, кто посвятил свой труд генетической социологии.

• [1] Ковалевский М. М. Политическая программа союза народного благоденствия. СПб., 1906. С. 6.
• [2] Ковалевский М. М. Современные социологи. СПб., 1997. С. 151.
• [3] Ковалевский М. М. Политическая программа союза народного благоденствия. СПб., 1906. С. 7.
• [4] Ковалевский М. М. Социология: в 2 т. Т. 1. СПб., 1997. С. 58.
• [5] Ковалевский М. М. Политическая программа союза народного благоденствия. СПб., 1906. С. 6.
• [6] Ковалевский М. М. Понятие генетической социологии и ее метод //Социология в России. XIX — начала XX веков. Вып. 2. М.: Изд-во МАБиУ, 1997.