Факторы, обусловливающие развитие социальной и культурной антропологии

Новые стимулы социальная и культурная антропология получила после Второй мировой войны. Их можно разделить на следующие основные категории.

Политические факторы. В этот период начались глобальные процессы, во многом определившие мировую ситуацию второй половины XX в. Вопервых, завершилась эпоха колониализма; по крайней мере на официальном уровне подавляющее большинство бывших колоний приобрели политическую самостоятельность. Между развитыми и развивающимися странами начали формироваться новые отношения и в то же время возникли специфичные напряжения. Развивающиеся страны оказались перед выбором путей движения, партнеров и т. п. Соответственно возникла необходимость осмыслить изменившийся контекст международных связей, наметить стратегии взаимодействий в его рамках. Это расширило сферу познания, связанного с культурным многообразием и динамизмом стран, регионов, этнических групп. Во-вторых, активизировались националистические движения, обострились межрегиональные, межэтнические, межконфессиональные конфликты, участились локальные войны, интенсифицировались международные терроризм и преступность. Это стимулировало антропологические исследования политических отношений, войн, агрессивности и преступности.

Социально-экономические факторы. После Второй мировой войны начался переход от индустриализма к постиндустриализму в развитых странах и интенсифицировались процессы модернизации в развивающихся. Это вызвало ряд глобальных социальных и культурных последствий. Вопервых, ускорились процессы формирования транснациональных корпораций, международных политических и экономических сообществ и т. п. Реакцией на это стало выделение политической, организационной и правовой антропологии. Во-вторых, возросла динамичность урбанизационных процессов, в частности, за счет миграции значительных групп населения, в основном бедных и малообразованных. Благодаря этому сформировалась урбанистическая антропология, включающая в себя, в частности, исследования культур бедности, субкультур городских сообществ, групп риска, а также возможностей социального участия. Изменения в мировой экономике породили ряд новых социокультурных проблем, связанных с увеличением общего объема свободного времени, переменами в структуре профессиональной подготовки и переподготовки, ростом безработицы. Соответственно в области наук о человеке усилился интерес к теме образа, стиля, качества жизни; проблемам молодежи и «третьего возраста»; изменениям гендерных отношений и ролей; развитию индустрии досуга.

Мировоззренческие факторы. Вторая половина XX в., как известно, характеризуется усложнением социокультурной жизни в глобальном масштабе. Изменение традиционных нормативных структур, распространение аномических процессов, релятивизация культурных ценностей обусловили кризис социальной, культурной идентичности, если и не в массовом, то в весьма значительном масштабе. Это стимулировало научные поиски в области психологической антропологии, социализации и инкультурации, отклоняющегося поведения. Далее, благодаря превращению массовой культуры в глобальный феномен множество людей погрузилось в пространство унифицированного языка, стандартизованных образов и эстетических форм, упрощенных алгоритмизированных образцов суждений, поведения, отношений. Однако в таких условиях люди ощущают, что их переживания не укладываются в предлагаемые стереотипные рамки, и за этими пределами остается многое, чему пока еще не найдено приемлемых выразительных средств. Отсюда тяга к более сложному социальному и культурному самоопределению, которое люди ищут в обращении к этническим, историческим, конфессиональным корням. В рамках культурной антропологии ответом на это стали исследования проблем идентичности, типов и форм реакции на процессы унификации в культуре; изучение закономерностей существования массовой культуры и ее связей с более широким культурным контекстом.

Научные факторы. В этот период происходят серьезные изменения в сфере философского и научного познания, которые распространились на социальную и культурную антропологию не в меньшей степени, чем на другие науки. Примерно с середины 60-х гг. XX в. постепенно становилось очевидным, что начался процесс, обозначенный Т. Куном как смена научных парадигм, а М. Фуко как изменение эпистемы. Рефлексия к основаниям теорий и методологий, относящихся к изучению человека, общества и культуры, привела к обнаружению сомнительности, несоответствия, устаревания некоторых из них по отношению к необходимости решать накопившиеся в этой области проблемы. Так, неадекватными для объяснения функционирования и динамики социокультурных систем оказались практически все теории, авторы которых претендовали на универсальность интерпретаций. Соответственно в качестве проблемной зоны высветилась социокультурная микродинамика, ее движущие силы и их организация в механизмы формирования моделей исторических процессов. Исчерпал свой эвристический потенциал принцип тотальной взаимосвязанности, непрерывности, целостности общества и культуры, системного априоризма. Пришлось признать, что автономность, дискретность и множественность являются столь же значимыми параметрами совместной жизни людей. Но для того, чтобы иметь дело с ними, в социальных науках нет надежных теорий, и они до сих пор не созданы. Наконец, стало понятным, что общество и культура — это категории или концептуальные, но отнюдь не реальные объекты. Соответственно вопрос о расхождении в представлениях о социокультурной реальности между профессиональными исследователями и непрофессионалами перестал однозначно решаться в пользу абсолютной правоты ученого. Оказалось, что культурные представления, сколь бы фантастичными и далекими от эмпирической верификации они ни были, составляют элементы реальности для разделяющих их людей. В то же время самые рационально выстроенные и эмпирически проверенные суждения ученых могут встречаться с недоверием и пренебрежением; окружающие могут сопротивляться предлагаемому знанию, даже если это приносит им вред. Соответственно стали актуальными вопросы о том, как формируются, существуют подобные представления; почему люди предпочитают их позитивному знанию. Вообще, картезианский образ человека ныне поставлен под сомнение.

Для решения перечисленных проблем не существует ни развитых теорий, ни надежных методологических принципов. Способы извлечения информации, имеющиеся в социальных науках, базируются на представлении об объектах изучения как об устойчивых, самотождественных целостностях, к которым вполне применимо правило экспериментальной логики. Однако из-за накопления ошибок в объяснениях и прогнозах стало очевидным, что классическая методология неприменима к эмпирическому исследованию новых проблем. На этой почве появилось интеллектуальное течение постмодерна, в рамках которого они хотя и не решены, но по крайней мере очерчены.

Обобщая сказанное, следует подчеркнуть, что в течение XX в. в рамках социальной и культурной антропологии сконцентировался богатейший эмпирический и теоретический материал. И не только благодаря научному переосмыслению результатов многочисленных и разнообразных исторических изысканий. Теперь основными источниками систематизированных данных стали результаты многочисленных нолевых исследований. И если в первой половине века такие исследования носили, в основном, академический характер и побуждались стремлением сохранить информацию об уходящих в прошлое «примитивных» культурах, то со второй его половины ситуация меняется. Стала очевидной прагматическая ценность знаний об истоках общего и специфичного, устойчивого и меняющегося в культуре. Такого рода знания начали эффективно применяться в сферах массовой коммуникации, торговли, в практике транснациональных корпораций, дипломатии и т. п. Соответственно социальнои культурно-антропологические исследования стали лучше финансироваться, что способствовало как росту объема эмпирических данных, так и развитию теоретической и методологической оснащенности дисциплины.