Итоги и перспективы

Тема социальной справедливости по-разному раскрывалась в трудах российских мыслителей в разные периоды истории государства. В допетровскую эпоху справедливость отождествлялась с однокоренным понятием «правда». Под «правдой» в те времена понимались рассуждения и действия, которые имели благое, богоугодное направление. Во многих случаях «правда» выходила за рамки кодифицирующих текстов, что зиждилось на интуиции верующего человека. Не «буква», а «правда», т. е. нравственность, имеющая источником искреннюю веру в Святое Писание, становилась настоящей основой справедливого действия. В эпоху Средневековья в России справедливым было то, что освещалось верой, то, что соответствовало Божьему промыслу, несправедливым же было то, что нарушало гармонию божественного мира. В этом начальном пункте разошлось, причем радикально, понимание справедливости в России и странах Европы. В России справедливость изначально трактовалась как религиозное переживание, в странах Западной Европы она все чаще становилась совокупностью формальных процедур, обеспечивающих равные условия социальной конкуренции. Справедливость по-российски чем дальше, тем больше раскрывалась как противоречие между признанием существующего как Божьего творения, как проявления Божественной воли, и необходимостью во имя чистоты веры возвратиться к ее истокам и признать всех людей — и господ, и рабов — равными перед Богом. По мере развития российская мысль становилась все более критичной по отношению к существующему социальному порядку, она все более тяготела к идее его улучшения в духе божественной идеи равенства. Поначалу это проявлялось в настойчивом стремлении решить проблему освобождения крепостных крестьян. Российские государи несколько раз приступали к этой задаче. Екатерина II, в юности гольштейнская принцесса, пестовала идею освобождения крестьян, введения в России европейских порядков. В надежде на продвижение к этой цели ею был написан упоминавшийся выше «Наказ», намечавший прогрессивное направление российских реформ. В общих принципах, заявленных в «Наказе», монархия рассматривалась как наиболее совершенная формы государственного правления, но наряду с этим признавалось, что монарх не своеволен и не должен ограничивать свободу общества, а призван направлять ее в русло благих действий. Таким образом, возможно впервые в российской истории власть государя предлагалось поставить в рамки, заданные целями развития общества, устанавливались формальные ограничения его власти. Основным инструментом, посредством которого монарх должен был управлять огромной страной, должен был стать закон, понимаемый не только как «буква», но и как отражение «народного духа». Именно в «Наказе» была впервые сформулирована идея равенства всех сословий перед законом. За совершенные преступления должны были в одинаковой мере отвечать и дворяне, и мещане, и свободные крестьяне.

«Наказ» должен был стать основой для депутатов Уложенной Комиссии, созданной для работы над новыми российскими законами. В Комиссии были пропорционально представлены все сословия, кроме крепостных крестьян. Уже в самом начале работы Комиссии обозначились серьезные противоречия по каждому из рассматриваемых вопросов. Социальные различия оказались более важным фактором, влияющим на позиции депутатов, чем общенациональные интересы. Единственное, в чем депутаты пришли к единому мнению, — это вопрос о крепостном праве: его предлагалось сохранить в неизменном виде. Екатерина не посмела пойти против согласованной позиции депутатов: ее поразило то единодушие, с которым российское просвещенное общество выступило в защиту рабовладения. Она слишком хорошо знала, что решения, идущие вразрез с интересами дворянства, да и других сословных групп, могут оказаться поводом для возмущения в той среде, на которую опиралась российская власть. «Наказ» послужил одним из многих примеров того, как идея справедливости, равенства граждан перед законом, заявленная в самых зачаточных своих формах, наталкивалась на сопротивление элиты, полагавшей единственно справедливым то социальное устройство, которое сохраняло за ней привилегии. Становилось ясно, что справедливое устроение общества не может быть достигнуто без ограничения и, в конечном итоге, устранения статусного неравенства. В России XVIII в. справедливость понималась правящим классом дворян как сохранение от века данных привилегий, неизменность деления общества на господ и рабов. По мере того как российское общество проникалось европейскими идеями политической свободы, общественное устройство, характеризовавшееся крайними формами неравенства, все чаще подвергалось критике, причем не только снизу, что было естественно, но и «сверху», со стороны некоторых представителей дворянства. В основе критики лежали две ключевые идеи: идея целесообразности во имя развития общества и идея человеческого достоинства. Идея целесообразности была заявлена в екатерининском «Наказе», призывавшем к тому, чтобы своевольными действиями, изъятиями не разорять крепостных крестьян — основную производящую силу общества. Схожие идеи содержались в упомянутых выше рассуждениях купца Ивана Посошкова, полагавшего, что страна будет способна развиваться только в том случае, если крестьяне смогут вести свои дела без вмешательства извне. «В коем царстве люди богаты, то и царство богато», — утверждал этот философ из российских низов. Богатству же людей в России, полагал он, препятствует расточительность, мотовство российского дворянства, слабое развитие ремесел, засилье иностранных купцов, затрудняющих развитие национальных рынков. Идея достоинства получила развитие в книге А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», в которой крепостной строй объявлялся одной из главных причин несправедливости российских порядков. Основная мысль книги заключалась в том, что не может быть счастливым общество, если в нем не соблюдаются принципы свободы, если одна часть населения держит другую в униженном состоянии. Радищев подвергал критике не только российские нравы, но и американское рабовладение, где сотня богатых людей держит тысячи в унижении и «мрази».

Важно и то, что в русской мысли XVIII — начала XIX вв. идея справедливости все чаще являлась вкупе с идеей экономической и политической свободы. Справедливость уравнивалась с гармонией, а последняя оказывалась достижимой только в том случае, если все граждане получали возможность действовать в избранном ими направлении, если над ними не довлели чужие политические и экономические интересы. Чем более развитым становилось российское общество, тем дальше расходились друг от друга социальные интересы, тем острее конкурировали между собой идеи справедливости. Идеи природного права сталкивались в поле общественной дискуссии с идей равенства, идеи развития вступали в противоречие с идеями охраны национальных традиций, «подлинной русской культуры». Как правило, идеи справедливости, базирующиеся на европейских идеях равенства, получали распространение в образованном классе. Охранительную позицию, отождествлявшую справедливость с русской стариной, занимала власть и приближенные к ней политические силы. Было бы неверно при этом представлять самодержавие только как тормоз на пути реализации идеи справедливости. Роль российских монархов была более сложной. С одной стороны, они действительно видели свой долг в том, что сохранить существующее общественное устройство, хотя бы и несправедливое. С другой — стремились избежать той ситуации, при которой общество скатывается в состояние хаоса. Когда власть не может поддерживать порядок, существенно возрастают масштабы насилия, разрушаются действующие социальные и экономические институты, а вместе с ними и вся социальная и хозяйственная жизнь. Кроме того, по опыту власть знала, что в русских бунтах идея справедливости неизменно приравнивалась к идее возмездия, а пострадавшими оказывались не только представители правящих классов, но и рядовые граждане. Однако постепенное проведение реформ, сохранявших существующие институты, могло, полагала власть, улучшать положение всех слоев общества. Умеренные, осторожные реформы Александра II создали предпосылки для дальнейшего укрепления институциональной среды: крестьяне получили свободу, возникли земства, которые выбирало население. В России начали работать, причем вполне успешно, суды i фисяжных. Курс на развитие таких институтов приносил свои плоды, общество убеждалось в пользе признания всех сословий процедурно равными друг другу.

Война существенно ускорила процесс выравнивания социальных позиций, поставив в одни военные шеренги представителей разных социальных групп, разных статусов. В условиях всеобщего призыва сословные идентичности не имели прежнего влияния, а «справедливость» все чаще приравнивалась к полной эмансипации низших сословий — рабочих и крестьян. «Справедливость» постепенно становилась политическим лозунгом будущей русской революции. Она подразумевала не только уравнивание в правах, но и кару для тех, кто завел страну в тупик, отлучение от власти тех, кто жертвовал интересами соотечественников в угоду интересам других мировых держав. В той предреволюционной ситуации справедливость трактовалась, помимо всего прочего, и как выравнивание экономических возможностей, завершение крестьянской реформы посредством передачи земли тем, кто на ней работает. Февральская революция покончила с самодержавием, взяв курс на строительство новых институтов власти, созыв Учредительного собрания. Однако революционный процесс имел собственную инерцию, которую ни одной из политических сил не удалось полностью поставить под контроль. В представлениях о социальной справедливости следующей, октябрьской революции лозунги, призывавшие к возмездию, сравнялись по силе с лозунгами созидательными. На знаменах большевиков писались призывы к полной уравнительности, окончательному решению проблемы вопиющего неравенства, уничтожению высших классов общества, повинных в бедах его низов. Один из первых актов советской власти упразднял сословия и сословные различия. Но далее политика большевиков стремительно радикализировалась: жертвами террора становились не только представители правящих классов, не только те, кто противодействовал революции, но и бывшие соратники по борьбе — эсеры и меньшевики. На смену идее процедурного равенства пришла идея тотальной национализации: социалистическое государство мыслилось властью как единственный и наиболее эффективный инструмент достижения справедливости. Диктатура осуществлялась в отсутствие действующих институтов законности, которые новая власть презирала и видела в них лишь потаенную форму закрепления отношений неравенства. Во главу угла были поставлены «классовое чувство», «классовая интуиция», на основании которых выносились приговоры, включая смертные. На новом витке российской истории справедливость снова стала рассматриваться как внугреннее переживание, согласованное с революционным духом эпохи, имеющее источник вовне человека, в его принадлежности к определенной социальной группе. Социалистическое государство создавалось как носитель новой неопровержимой правды, новой веры. Его политика могла быть справедливой и никакой больше.

В советскую эпоху лозунг справедливости стал расхожей фразеологией, прикрывающей любые преступления власти. Массовые репрессии, подавление прав отдельных слоев населения, сокрушение традиций — все это делалось якобы для того, чтобы восстановить или укрепить справедливость. Однако пропагандистские усилия новой власти не могли полностью закрыть от общества тот факт, что в его недрах набирают силу новые формы неравенства. Уже в первые годы советской власти дали о себе знать такие пороки этатизма, как «комчванство», «бюрократизм», «волокита». Первоначально их значение меркло на фоне достижений уравнительной политики, приведшей в движение широкие слои населения. Социалистическому государству удалось в короткие сроки реализовать уникальный проект социальной мобильности, распространить грамоту и образование в широких слоях населения. Образовательная модернизация создавала предпосылки для мощных восходящих потоков: справедливость отождествлялась с полной проницаемостью социальных перегородок, с возможностью для любого гражданина социалистического отечества подняться до самых высоких позиций в государственной иерархии управления. Оборотной, не слишком афишируемой стороной восходящей мобильности стала нисходящая мобильность тех, кого государственная машина маркировала как классовых врагов. В этой группе оказывались не только те, кто когда-то принадлежал к «эксплуататорским» классам, но и те, кто имел смелость выразить сомнения в эффективности власти, кто в открытой форме выражал недовольство всевластием партийных бюрократов. В рядах врагов народа оказывались не только сомневающиеся интеллигенты, но и старые большевики, рабочие, не принимающие новых методов управления производством, зажиточные крестьяне. Лейтмотивом советской пропаганды стало не только враждебное отношение к «врагам народа», суровое воздаяние которым предлагалось считать справедливым, но и неприятие экономических социальных различий, воплощенных в понятии «мещанство». Обустраивание жизни, стремление к комфорту оказывались в ней более страшным врагом, чем Врангель:

Страшнее Врангеля обывательский быт.

Скорее головы канарейкам сверните — чтобы коммунизм канарейками не был побит!

В. Маяковский

Между тем чем дальше, тем больше сами новые элиты обнаруживали желание жить вразрез с провозглашаемыми ими лозунгами. В политике, реализуемой социалистическим государством, обнаружились качественные различия, которые отчасти камуфлировались немонетарной природой распределительных отношений, а отчасти прикрывались пропагандой, подчеркивающей эгалитарный характер советской системы. В элитных слоях общества зрела идея воспроизводства, сохранения тех социальных достижений, которые стали возможными для них после революции. Советская элита полагала, что заслужила возможность пользоваться спецраспредителями, магазинами «Березка», спецстоловыми и прочими благами, которые существовали вопреки и в обход проповедуемой ими идеи равенства. Таким образом, понимание справедливости как равенства, реализованное в советской идеологии, входило в противоречие с интересами и практиками партийно-бюрократического аппарата, тяготевшего к легитимации имеющихся у него социальных преимуществ. Идея справедливости постепенно трансформировалась в массовом сознании в представления об ограниченной справедливости, а затем и несправедливости советской общественной системы. Не случайно уже в самом начале перестройки, затеянной партийным руководством в середине 80-х гг., зазвучали призывы к борьбе с партийными привилегиями, восстановлению справедливости путем возвращения к подлинному, «честному» социализму. Наряду с ними широкую популярность в обществе приобрела идея меритократической, процедурной справедливости, которую поддерживали, прежде всего, образованные слои общества. Предлагалось реформировать общество так, чтобы оно было способно оценивать любого работника по результатам его труда, по уровню его квалификации, не обращая внимания на то неравенство, которое могло бы быть следствием такой политики. Равенство в результатах распределения предполагалось заменить равенством меритократии, требующей каждого оценивать по имеющимся у него достоинствам. Одновременно предлагалось уменьшить роль государства в процессах распределения: опустить многие из распределительных функций на уровень предприятий, где сами коллективы могли бы решать, как распорядиться социальными и экономическими благами.

В годы Перестройки одним из направлений критики советской системы становилась несправедливость социальной селекции, основанной на классовых принципах, а также несправедливость тех практик наказания, которые на этих принципах базировались. В обществе активно обсуждалась вопиющая несправедливость массовых репрессий 20—50-х гг., отмечалось, что эти репрессии сыграли пагубную роль в российской истории, ослабив общество накануне большой войны и после нее. Несправедливость усматривалась во всех аспектах политики равенства: в попытках советской власти спонсировать образование для низших слоев общества, в политике выравнивания развития разных республик, приводившей к тому, что значительная часть ресурсов отбиралась у Российской Федерации и передавалась в южные и азиатские регионы страны, во внешнеэкономической деятельности, ориентированной на поддержку дружественных режимов. Критический пафос перестройки создал климат, в котором стали возможными радикальные реформы, запущенные в Российской Федерации после распада СССР.

За последние 20 лет проблема справедливости становилась в российском обществе все острее. Приватизация, несправедливая даже по признанию самих ее инициаторов, огромный разрыв в доходах между бенефициарами сформированными реформами административного рынка и массой населения, деградация социальной инфраструктуры, большинства производящих отраслей экономики, вывоз российских капиталов за рубеж — все это становилось и является сейчас предметом острых дискуссий. Чем острее полемика, тем очевиднее становятся различия в подходах к проблеме между разными политическими акторами, разными социальными группами. Проблема справедливости прочно укоренилась в политической риторике различных партий и движений России. Именно поэтому представления о справедливости должны быть объектом постоянных наблюдений. От того, как воспринимается российское общество, насколько справедливым оно представляется большинству его граждан, будет в значительной степени зависеть его будущее.