Культура и язык

Соотношение культуры и языка в историческом аспекте

Сущность культуры осталась бы непонятой без рассмотрения основополагающего взаимодействия культуры и такого важного ее элемента, каким является язык. Более того, проблемное поле знаковой сущности культуры занимает сегодня одно из главных мест и в программе культурологических исследований. Нельзя забывать, что язык — носитель духовной самостоятельности нации, ее бесценное богатство, выполняя как этноинтегрирующую, так и этнодифференцирующую функции, становится своеобразным «становым хребтом» национальной культуры. Как отмечал К. Леви-Строс, язык есть одновременно и продукт культуры, и ее важная составная часть, и условие существования культуры, а наш знаменитый соотечественник-языковед Георгий Осипович Винокур (1896—1947) по этому поводу писал: «Язык есть условие и продукт человеческой культуры, и поэтому всякое изучение языка неизбежно имеет своим предметом саму культуру… Но общие законы, которым подчинено культурное развитие человечества, проявляются в разных концах земного шара, среди разных человеческих коллективов, в зависимости от местных условий настолько разновременно и своеобразно, что конкретная история каждой отдельной культуры так же мало похожа на все остальные и созданный данной культурой язык»^[1]. Говоря о языке, мы, соответственно, имеем в виду язык культуры, понимаемый как совокупность всех знаковых способов вербальной и невербальной коммуникации, которые объективируют специфику культуры этноса и отражают ее взаимодействие с культурами других этносов.

Не случайно большая часть подобных исследований сосредоточилась вокруг проблем вербального языка, содержательная универсальность которого — основное средство передачи информации и общения людей. Потому язык выполняет в культуре отмеченные функции, позволяя осмыслить себя как феномен культуры и исследовать знаковое строение культуры в целом (не давая забывать при этом, что, к сожалению, не все исследователи считают его частью культуры). Одновременно следует обратить внимание на то, что словосочетание «язык и культура» (именно такой последовательности компонентов мы будем придерживаться в дальнейшем) относительно давно воспринимается, пожалуй, как одно из наиболее устойчивых сочетаний типа «язык и…» — «язык и речь», «язык и мышление», «язык и сознание», «язык и общество» и т. д., что связано с интересом к проблемам межкультурной коммуникации в различных ее проявлениях и диалога культур, представляющих особую значимость в условиях современной глобализации.

Исследования в области соотношения языка и культуры имеют относительно давнюю историю и связаны в первую очередь с именами таких зарубежных и отечественных ученых, как В. фон Гумбольдт, Й. Трир, Л. Вейсгербер, Э. Сепир и Б. Уорф, А. А. Потебня. Эти и другие ученые, преимущественно лингвисты, в разное время пытались ответить на вопрос, как именно связаны между собой язык и культура, каким образом язык воздействует на культуру и какие формы принимает влияние культуры на выразительные и содержательные возможности языка.

Примечательно, что в науке представлены, по крайней мере, три основных точки зрения на проблему взаимодействия языка и культуры в интересующем нас аспекте. В чем же они заключаются?

Первая связана с именами В. фон Гумбольдта и его последователей и сводится к тому, что в диаде «язык и культура» не культура, а язык — определяющее, движущее начало, что именно язык обусловливает формы, которые принимает культура, что в конечном счете мышление человека некоторой лингвокультурной общности зависит от языка, и только от него (более того: мышление совпадает с содержательным аспектом языка). По мысли Гумбольдта, «в каждом языке оказывается заложенным свое мировоззрение… Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступить в другой круг; язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык»^[2].

С рассматриваемой точки зрения каждый язык и, следовательно, каждая национальная культура абсолютно своеобразны, не имеют между собой никаких точек соприкосновения, так что, например, при изучении нового, иностранного языка человек должен совершенно отрешиться от опоры на родной язык и соответственно полностью забыть культуру, в которой прошла его социализация.

С 1821 г., выйдя в отставку, он целиком посвятил себя науке, прежде всего лингвистике; свободно владел более чем двумя десятками западных и восточных, живых и мертвых языков, представлявших самые различные народы-этносы.

В. фон Гумбольдт (1767—1835) — современник и последователь Гегеля, немецкий языковед, философ и эстетик, применявший гегелевское понятие «духа» преимущественно к культуре отдельных народов, — происходил из обеспеченной и высокоинтеллектуальной семьи (его родной брат Александр позднее стол знаменитым естествоиспытателем), получил образование в лучших университетах Германии; в молодости посетил несколько стран Европы, в том числе революционную Францию, оказавшую на его взгляды заметное влияние; был лично знаком со многими выдающимися людьми своего времени, в частности с Шиллером и Гёте; работал на дипломатических постах в Риме, Вене и Лондоне; участвовал в создании Берлинского университета, ныне носящего его имя; был членом Государственного совета и министром Пруссии, участником Венского конгресса после разгрома Наполеона.

Гумбольдт рассматривал народы-этносы как неповторимые культурные, духовные единства, специфика которых выражается и определяется главным образом языком. В самом названии его основной работы по этому вопросу — «О различии строения человеческих языков и его влиянии на развитие человеческого рода» (1836—1839) — уже содержится указание на неразрывную связь языка и культуры. Подчеркивая творческую природу языка как формы выражения национального духа, Гумбольдт исследовал его в тесной связи с культурным бытием народа. Язык, по Гумбольдту, не только инструмент, но и сама деятельность «духа». В его структуре уже заложены свойственные тому или иному народу восприятие окружающего мира и стереотипы поведения. Например, отсутствие в английском языке обращения «ты»; замена в японском языке местоимений «я» и «вы» уничижительными или льстивыми прилагательными «ничтожный» и «почтенный»; обилие в немецком языке сложных многосоставных слов; наличие в любом языке сугубо национальных и непереводимых пословиц и поговорок, а также слов-концептов типа русских «авось» и «воля» в смысле «свобода». Эти и другие чисто лингвистические факты ярко свидетельствуют о наличии у каждого народа неповторимого духовного мира, а проще — «души». Гумбольдта по праву можно назвать основоположником философии языка как самостоятельной дисциплины, оказавшим огромное влияние на всю историю изучения связи между языком и культурой.

Среди продолжателей идей Гумбольдта в русле направления, получившего название «неогумбольдтианство», следует назвать Й. Трира, Л. Вейсгербера, Э. Сепира и Б. Уорфа. Особое место принадлежит русско-украинскому языковеду А. А. Потебне, не относящемуся напрямую к неогумбольдтианству, но считающемуся одним из интерпретаторов учения великого исследователя. Что же представляет собой неогумбольдтианство?

Неогумбольдтианство — совокупность лингвофилософских воззрений, сложившихся в середине XX в. и восходящих к идеям Гумбольдта. Принято выделять два направления: сформировавшееся в 1920—1940;х гг. в Германии «европейское» и «американское», возникшее примерно в то же время и иногда отождествляемое с этнолингвистикой. Основоположниками европейского неогумбольдтианства считаются Й. Трир и Л. Вейсгербер, американская версия неогумбольдтианства связывается в первую очередь с именами таких мэтров, как Э. Сепир и Б. Уорф. Оба направления возникли и развивались совершенно независимо, без непосредственных научных контактов и обмена идеями.

Базовый принцип «неогумбольдтианского взгляда» на сущность языка — постулат о неповторимом своеобразии концептуальных систем, лежащих в основе конкретных языков. Суть этого принципа можно свести к трем тезисам:

• 1. Каждый язык уникален, причем нс только и не столько со структурной стороны, сколько с точки зрения зафиксированной в нем картины мира. Здесь обнаруживаются наиболее существенные различия между европейским и американским подходами, поскольку содержательно ориентированное изучение языка предполагает уникальность модели мира, зафиксированной в каждом конкретном языке, в то время как этнолингвистика допускает существование некоторых обобшаюших «понятийных стандартов» — во всяком случае, признается «европейский (понятийный) стандарт» — «Standard Average European», целиком противопоставляемый «экзотическим» языкам (прежде всего индейским).
• 2. Способ мышления говорящего на этом языке определяется данным языком. Вейсгербер говорил в связи с этим «о стиле присвоения действительности» посредством языка.
• 3. Следовательно, способ мышления каждого народа уникален. Одним из основоположников неогумбольдтианства, как отмечалось выше, является немецкий лингвист Пост Трир (1894—1970) — основатель теории семантических полей и методов исследования их специфики, но особого внимания заслуживает личность и идеи другого немецкого ученого — Лео Вейсгербера (/899—1985).

Л. Вейсгербер родился в городе Меце (Лотарингия), после окончания школы принимал участие в боевых действиях Первой мировой войны. После возвращения с фронта поступил в Боннский университет, где изучал сравнительное языкознание и германистику, а также роман 1стику. В 1925 г. в Боннском университете защитил докторскую диссертацию на тему: «Язык как форма общественного познания. Исследование о сути языка как введение в теорию языковых изменений», в 1926 г. стал профессором, а в 1927 г. познакомился с Й. Триром, что оказало решающее влияние на его дальнейшую научную деятельность. Основной труд — четырехтомник «О силах немецкого языка», в котором сформулированы и обоснованы положения его лингвофилософской концепции. Член-корреспондент ряда международных академий, лауреат престижных премий, удостоен звания кавалера ордена «Федеральный Крест».

Как и Трир, он считается основоположником структурной семантики, главная идея концепции которой заключается в том, что значение слова не может быть адекватно описано без обращения к лексическим единицам, входящим в то же семантическое поле (поле значений), которые рассматриваются в функции их отношений с другими членами поля. Так, объем и содержание значений слов «утро», «день», «вечер», «ночь», входящих в поле обозначения временных интервалов в пределах суток, зависят от того места, которое каждое из них занимает в этом поле. В немецком языке сутки членятся иначе: «Morgen» — «утро», «Vormittag» — «предполуденное время», «Nachmittag» — «послеполуденное время», «Abend» — «вечер», «Nacht» — «ночь». Отсюда следует, что «Morgen» не является точным эквивалентом русского «утро». Во многих ситуациях, в которых в русском языке было бы употреблено слово «утро», носители немецкого языка употребили бы слово «Vormittag». Иначе говоря, для того чтобы определить, когда начинается и кончается утро и вечер, нужно знать, какие отрезки суток концептуализированы и означены в данном языке как самостоятельные сущности, т. е. иметь информацию обо всем семантическом поле.

Если Гумбольдт писал о влиянии языка на мышление, о тождестве языка и мировоззрения с преобладающей ролью последнего, то у Вейсгербера язык предстает единственным фактором развития мышления.

Признавая особые «понятия немецкого языка, французского языка», он видел смысл также в том, чтобы говорить о немецком или французском языках не как об экземплярах существующих языков, но лишь как о родных языках немцев и французов. Сравнительное изучение языков означает контрастивный анализ мировоззрений, культур народов, говорящих на них. Язык, по Вейсгерберу, — это «промежуточный мир», «межесвет», т. е. особая форма существования «силы», соединяющей и разъединяющей внешний мир и сознание. В прямую зависимость от языка ставится не только «тип мышления», но и самое познание окружающего мира говорящими на данном языке людьми.

В своей работе «О силах немецкого языка», посвященной данному вопросу, Вейсгербер рисует язык, обслуживающий все области жизни не как средство общения, а как «формирующая сила», определяющее начало всей материальной и духовной культуры нации, ее истории, а также поведения людей. Нравы и обычаи немецкого народа, его суеверия, фольклор, утверждает он, обусловлены немецким языком (а не наоборот). Влияние языка на культуру, как и на историю, мышление и мировоззрение говорящего на нем народа, — следствие «человеческого закона языка», проявляющегося в трех формах: 1) обусловленного языком существования; 2) языковой общности; 3) родного языка. Все они выступают как законы природы, коим человек обязан слепо следовать.

Смысл первого закона заключается в том, что язык представляет собой характерный признак человека, который отличает его от животного, а многообразие языков находится вне истории наряду с самим даром речи. Второй закон определяет устойчивость национальной государственности, а согласно третьему, язык господствует над обществом и личностью и через воспитание определяет способности мыслить и действовать в соответствии с национальной принадлежностью.

На примере Л. Вейсгербера видно, как его последователи-неогумбольдтианцы во многом по-своему подошли к идеям своего учителя, который осторожно писал о том, что мышление зависит не только от языка вообще, но до известной степени и от каждого отдельного языка. выдвигая мысль о переплетении национальных особенностей мышления с наднациональными, общечеловеческими, не зависящими от конкретного языка.

Американская версия неогумбольдтианства, представленная именами Э. Сепира (1884—1939) и Б. Уорфа (1897—1941), опиралась на следующий тезис: «Люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления. На самом деле „реальный мир“ в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы… Мы видим, слышим, воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения»^[3]. Зависимость поведения от языка ярче всего, по мнению американских ученых, отражает следующий пример. У нефтяного склада люди ведут себя осторожно, но теряют осторожность, если видят надпись «Склад пустых бензиновых цистерн», хотя здесь опасность особо велика. Дело тут в языковой ориентации на слово «пустой»: в расчет не принимается наличие паров, капель жидкости или любых других остатков взрывоопасного вещества в хранилище из-за своеобразной «тирании» данного слова.

Согласно гипотезе лингвистической относительности Сепира— Уорфа, разработанной в 30-х гг. XX в. и вызвавшей бурную идеологическую дискуссию в СССР в 60-х гг. ввиду ее «идеалистической», как тогда считалось, направленности, мышление, мировоззрение и поведение людей зависят от принятых форм словоупотребления, от природы и характера языка, на котором люди выражают свои чувства, а язык является единственным средством упорядочения потока ощущений, отчего самое восприятие мира обусловлено его структурой. По мнению американских этнолингвистов-неогумбольдтианцев, языки различаются не только тем, как они строят предложения, но и тем, как они делят окружающий мир на элементы, которые являются материалом для построения предложений.

В России приверженцем гумбольдтовских идей зарекомендовал себя выдающийся языковед Александр Александрович Потебня (1835— 1891).

Он родился на Украине, в Полтавской губернии, в 1856 г. окончил Харьковский университет, позднее преподавал там же, с 1875 г. профессор. Потебня находился под сильным влиянием идей Гумбольдта, однако переосмыслил их в психологическом духе. Много занимался изучением соотношения мышления и языка, в том числе в историческом аспекте, выявляя, прежде всего на русском и славянском материале, исторические изменения в мышлении народа. Потебня известен также своей теорией внутренней формы слова, в которой конкретизировал идеи Гумбольдта. Создал научную школу, известную как Харьковская лингвистическая школа. Основные труды А. А. Потебни: «Мысль и язык» (1862), «Из записок по русской грамматике"(1874).

В теории значения слова Потебня исходил, так же как и Гумбольдт, из того, что язык — это духовная сила, а значение слова — выраженное в языке мыслительное содержание. Он развивал вопрос о ближайшем и дальнейшем значении слова, понимая под первым «действительное содержание мысли во время произнесения слова», а под вторым — то многообразное представление, которое имеет человек о предмете, обозначаемом словом, например, «дерево», дальнейшее значение которого связано с рядом понятий уже из области ботаники.

Касаясь внутренней формы, Потебня под ней подразумевал образ, так как, по его мнению, слово создается в результате творчества человека, а образ служит основой наименования предмета или явления. При этом он отождествлял внутреннюю форму с этимологическим значением («подоконник» — место, находящееся под окном, слово «смородина» связано с выражением «издавать сильный запах, смород» и т. д. и т. п.).

Вторая точка зрения — противоположна первой. Она утверждает, что мышление всех людей по содержанию совершенно идентично, так что языки, по сути, выполняют функции кодов. В соответствии с этим язык декларируется оторванным от культуры. Поскольку мышление и по формально-динамическим признакам, и по содержанию у всех народов одно и то же, за исключением тех немногих случаев, когда в родном языке действительно отсутствуют понятия культуры иноязычного народа, то учить надо именно словоупотреблению. В соответствии с этим язык признается независимым от культуры: язык, А (родной язык обучаемого) может обслуживать культуру Б (изучаемую) без каких либо непреодолимых или даже заслуживающих упоминания затруднений. Данная точка зрения в целом не снискала себе значительного количества именитых сторонников, за исключением ряда отечественных и зарубежных специалистов в области обучения иностранным языкам^[4], взгляды которых на современном этапе вполне могут быть опровергнуты самим опытом преподавания живых языков.

Наконец, третья точка зрения представляет собой синтез первых двух: не отрицая полностью идей В. фон Гумбольдта и неогумбольдтианства, она отказывается от взгляда на язык и на культуру как на абсолютно замкнутые, закрытые сущности.

По мнению представителей данной точки зрения, которой придерживаемся и мы, культуры, А и Б обладают, с одной стороны, некоторыми общими культурными элементами (аб); с другой стороны, в каждой из этих культур имеются и частные, своеобразные, индивидуальные культурные элементы. При этом степень «общности» — «частности» зависит от характеристик сопоставляемых культур. Так, по линии контактности — дистантности, как показывают исследования, в культурах европейского ареала и русской культуре существует значительно больше общих черт, чем России и Юго-Восточной Азии.

Одновременно в языке А, обслуживающем культуру А, всегда найдутся выразительные средства для культурных элементов, общих с культурой Б, так как в языке Б имеются средства, совпадающие своей содержательной стороной со средствами выражения языка А. Но ввиду того, что существует немало элементов в культуре Б, незнакомых носителю культуры А, остается достаточно много единиц в языке Б, которые не имеют содержательного соответствия в родном для обучаемого языке А, и здесь необходима работа по формированию понятий о новых предметах и явлениях, не находящих аналогии ни в культуре А, ни в языке А.

Проблемы преподавания русского языка как иностранного, обусловленные в первую очередь несовпадением культур и языков, вызвали к жизни в конце 1960;х — начале 1970;х гг., когда был накоплен значительный опыт, направление, получившее название «лингвострановедение» и сыгравшее огромную роль и в преподавании, и в научном исследовании связи, существующей между языком и культурой.

«Отцами-создателями» данного филологического и лингводидактического направления одновременно, ставящего своей целью исследовать и обеспечить возможность обучения культуре страны изучаемого языка непосредственно через этот язык и на его уроках любого иностранного учащегося, явились известные отечественные ученые Евгений Михайлович Верещагин и Виталий Григорьевич Костомаров. «Известно, что язык, будучи одним из основных признаков нации, выражает культуру народа, который на нем говорит, т. е. национальную культуру… Изучающие иностранный язык обычно стремятся в первую очередь овладеть еще одним способом участия в коммуникации. Однако когда усвоение языка достигает полноты, человек одновременно получает огромное духовное богатство, хранимое языком, проникает в новую национальную культуру»^[5].

Авторы опирались на существующую в разных странах общую традицию включения сведений о стране изучаемого языка в практику преподавания, подчеркивая при этом, что «страноведение» — термин методический, а в плане онтологии, т. е. применительно к объективной реальности, этот термин означает то же самое, что и термин «культура». К сведениям, не совпадающим в двух культурах и в языках, Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров первостепенно относили так называемую лексику с культурным компонентом, предложив классифицировать ее по 7 группам: советизм ы — слова, выражающие понятия, которые появились в нашей стране в результате Октября 1917 г. (агитпункт, сельсовет, Верховный совет и т. д.); слова нового быта, которые тесно примыкают к советизмам (парк культуры и отдыха, стенгазета, трудодень и т. д.); наименования предметов и явлений традиционного быта (блины, валенки, самовар и т. д.); историзм ы — слова, обозначающие предметы и явления предшествующих исторических периодов (боярин, купчая крепость, вече и т. д.); лексика фразеологических единиц (узнать всю подноготную, как Мамай прошел, бить челом и др.); слова из фольклора (добрый молодец, баба-яга, кощей бессмертный и т. д.); слова нерусского происхождения, т. е. вошедшие в русский язык из языков народов, составлявших когда-то СССР (тайга, пельмени, тюбетейка и т. д.). Однако лингвострановедческая проблематика изучением слов отнюдь не исчерпывалась (ср. язык мимики и жестов и язык повседневного поведения, текст в лингвострановедческом рассмотрении и т. д.).

Аналогом лингвострановедения за рубежом можно считать концепцию культурной грамотности (Cultural Literacy), которая получила в последние десятилетия распространение в США и дала новый стимул к углублению духовности общечеловеческих традиций в обучении иностранным языкам. Профессор английской филологии университета штата Виргиния Е. Д. Хирш-младший, создатель данной концепции, полагает, что «общие знания — кислород социальной коммуникации и необходимость их стала очевидной, когда… начали задыхаться от культурной малограмотности»^[6]. В своей монографии он доказывает важнейшую роль в общении культурных сведений и фоновых знаний^[7], а также теоретически обосновывает возможность минимизации этих сведений и описания их в форме целой системы широко разделяемых ассоциаций и информации, называемой «вокабуляром» — словарем реалий, которые каждый американец, преимущественно англосаксонского происхождения, обязан знать. Культурная грамотность, по его определению, — это не только умение читать, но и владение неким знанием, понятиями всей данной локальной культуры, общепринятыми в ней сведениями и оценками как символами, общими для всех образованных «средних американцев».

• [1] Винокур Г. О. Об изучении языка литературных произведений // Избранные работы по русскому языку. М. 1959. С. 246.
• [2] Гумбольдт В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода // Хрестоматия по истории развития языкознанияXIX и XX вв. М. 1956.
• [3] Новое в лингвистике. Вып. I. М., I960. С. 135.
• [4] См.: Артемов В. А. Психология обучения иностранным языкам. М., 1969.
• [5] Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М., 1990. С. 5.
• [6] Hirsch Jr.E.D. Cultural Literacy (What Every American Needs to Know). Boston, 1987.P. 10.
• [7] Под фоновыми знаниями следует понимать обоюдное знание реалий говорящими слушающим, являющееся основой языкового общения.