Потребность в бескорыстном самовыражении
В качестве еще одной иллюстрации приведем свидетельства Ромена Роллана о живительной силе творчества на примере жизни Рихарда Вагнера: «Зигфрид (имеется в виду одноименная опера Р. Вагнера. — В.П.) дышит совершенным здоровьем и неомраченным счастьем — и удивительно, что он был создан в страдании и болезни. Время его написания — одно из самых печальных в жизни Вагнера. Так почти всегда бывает… Читать ещё >
Потребность в бескорыстном самовыражении (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
«Цель жизни, — говорил английский писатель Оскар Уайльд, — самовыражение. Проявить во всей полноте свою сущность — вот для чего мы живем». Под этими словами могут подписаться тысячи творцов, оставивших после себя романы, симфонии, живописные полотна и незатейливые песни.
Ф.М. Достоевский признавался: «В литературном деле моем есть для меня одна торжественная сторона, моя цель и надежда — желание высказаться в чем-нибудь, по возможности вполне, прежде, чем умру» (Русские писатели о литературном труде. Л., 1955. Т.З. С. 167).
Аналогичным образом высказывался и Л. Толстой, говоря, что почти во всем, что он писал, им руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя.
Знаменитый английский поэт Байрон: «Потребность писать кипит во мне и терзает меня, как мука, от которой я должен освободиться» (Илиади А. Природа художественного таланта. М., 1964. С. 73 — 74).
Стефан Цвейг: «Спасительное действие художественного творчества — избавить, избавить символически, человека от томительных внутренних перенапряжений, перенести гнетущую его силу в силу другую, безопасную для его духа область. Это — творческое самовысвобождение. И если Гете говорил, что Вертер покончил самоубийством вместо него, то этим он с необычайной выразительностью поясняет, что спас свою собственную жизнь, осуществив задуманное им самоубийство на другом, вымышленном образе, двойнике, выражаясь психоаналитически, он „отреагировал“ свое самоубийство в самоубийстве Вертера».
У Рихарда Вагнера мы находим его признание о том, что только создав свою оперу «Лоэнгрин», он освободил себя от не дававшего ему покоя образа. Переполненность образами у Бетховена была столь сильна, что он, по воспоминаниям друзей и современников, метался по комнате, как помешанный, и выл, как зверь. «И этот дикий бред преследовал мой разум много лет», — писал о подобном состоянии М. Лермонтов.
Яркое описание подобного состояния мы находим у Горького: «Нередко я чувствовал себя точно пьяным и переживал припадки многоречивости, словесного буйства от желания выговорить все, что тяготило и радовало меня, хотел рассказать, чтобы «разгрузиться». Бывали моменты столь мучительного напряжения, когда у меня, точно у истерика, стоял ком в горле и мне хотелось кричать… (Горький М. О литературе. М., 1963. С. 325).
Вот как выразительно описывал Данте свою потребность во внутреннем освобождении от страданий, которые возникли у него после смерти его возлюбленной Беатриче: «Глаза мои изо дня в день проливали слезы и так утомились, что не могли более облегчить мое горе. Тогда я подумал о том, что следовало бы ослабить силу моих страданий и сложить слова, исполненные печали. И я решился написать канцону, в которой, жалуясь, скажу о той, оплакивая которую я истерзал душу. И я начал канцону: «Сердечной скорби…».
Николай Васильевич Гоголь, всю жизнь страдавший от маниакально-депрессивного психоза, в своей «Авторской исповеди» так объяснял свою потребность в творчестве: «На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать самого себя, я… выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставлял их мысленно в самые смешные положения, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому выйдет от этого какая польза».
Великий русский писатель — Владимир Галактионович Короленко — задался целью проследить по письмам Н. В. Гоголя его жизнь и сопоставить ее с его творчеством. По словам Короленко, знакомясь с письмами Гоголя, он сам отраженно переживал настоящую душевную пытку. Прочитав ряд писем, датированных определенным временем, Короленко обращался затем к Гоголю-художнику и прочитывал то, что тот написал за это же время. Вот впечатления Короленко от этого сравнения: «Точно светлый луч пронизывал мутную мглу, точно струя свежего воздуха врывалась в больничную палату…»1 Н. В. Гоголь не случайно полагал, что «искусство есть водворенье в душу стройности и порядка, а не смущенья и расстройства».
В качестве еще одной иллюстрации приведем свидетельства Ромена Роллана о живительной силе творчества на примере жизни Рихарда Вагнера: «Зигфрид (имеется в виду одноименная опера Р. Вагнера. — В.П.) дышит совершенным здоровьем и неомраченным счастьем — и удивительно, что он был создан в страдании и болезни. Время его написания — одно из самых печальных в жизни Вагнера. Так почти всегда бывает в искусстве. Ошибочно было бы искать в произведениях великого художника объяснения его жизни. Это верно лишь в виде исключения. Можно с уверенностью биться об заклад, что чаще всего произведения художника —.
' Короленко В.Г. Воспоминания. Статьи. Письма. М., 1988 С. 172.
как раз обратное его жизни, они говорят о том, чего ему не удалось пережить. Предмет искусства — возмещение художником того, чего он лишен. «Симфония к радости» (имеется в виду Девятая симфония Бетховена. —.
В.П.) —дочь несчастья. Стараются отыскать в «Тристане» (имеется в виду опера Вагнера «Тристан и Изольда») следы какой-либо любовной страсти Вагнера, — а сам Вагнер говорит: «Так как я всю свою жизнь никогда не испытывал настоящего счастья любви, то я хочу воздвигнуть памятник этой прекрасной мечте. Я задумал план «Тристана и Изольды» «(Роллан Р. Музыканты наших дней. М., 1938. С. 82).
Хорошо об этом способе преодоления трудностей сказал поэт В. Бенедиктов:
Пиши, поэт, слагай для милой девы Симфонии сердечные свои.
Переливай в гремучие напевы Несчастный жар страдальческой любви.
Потребность в самовыражении заложена в человеке на генетическом уровне как способ нормализации психического состояния. Но дар художественного самовыражения, к сожалению, дан далеко не всем людям. Однако потребность в нем очень велика. И художник выражает в своем творчестве то, что другие люди чувствуют, но выразить не могут ни словами, ни красками, ни звуками музыки, ни движениями танца.
Потребность в самовыражении в ярких художественных образах мы находим у всех значительных творческих личностей. Она проистекает из-за того, что художник часто оказывается настолько перегруженным своими впечатлениями, что ради сохранения своего здоровья и нормальной жизни он обязательно должен от них освободиться. Л. С. Выготский в своей книге «Психология искусства» приводит на этот счет суждение английского физиолога Шеррингтона, который сравнивал нашу нервную систему с воронкой, которая обращена широким отверстием к миру и узким отверстием к действию. Мир вливается в человека через широкое отверстие воронки тысячью зовов, влечений, раздражений, ничтожная часть их осуществляется и как бы вытекает наружу через узкое отверстие. «Совершенно понятно, — пишет Л. С. Выготский, — что эта не осуществившаяся часть жизни, не прошедшая через узкое отверстие, часть нашего поведения должна быть так или иначе изжита… необходимо открыть клапан в котле, в котором давление пара превышает сопротивление его тела. И вот искусство, видимо, и является средством для такого взрывного уравновешивания со средой в критических точках нашего поведения (Выготский Л. Психология искусства. М., 1965. С. 323).
В свою очередь развитая в процессе эстетического воспитания и жизненного опыта способность к эмпатии и к сопереживанию позволяет созерцателям пережить созвучные ему чувства героев художественных произведений как свои и катарсически изжить их.
Желание обогащаться через создание произведений искусства почти наверняка указывает на скромную меру таланта данного художника. Хорошо об этом сказал Гете в своих беседах с Эккерманом: «…настоящий, истинно великий талант всегда находит свое счастье в осуществлении… Художников с меньшим талантом искусство как таковое не удовлетворяет; они при выполнении работы всегда думают лишь о барыше, который им даст готовое произведение. Но при таких суетных целях и настроениях нельзя создать ничего великого» (Эккерман И.П. Разговоры с Гете. М.; Л., 1934.
С. 221).
Ему вторилА. Пушкин, который в письме к своей жене Наталье Николаевне признавался: «Писать книги для денег, видит бог, не могу» (Пушкин А.С. Поли, собр. соч. М., 1949. Т. X. С. 547).
Такой же точки зрения придерживался немецкий композитор Р. Шуман в своих обращениях к молодым музыкантам: «Искусство не предназначено для того, чтобы наживать богатства» (Шуман Р. О музыке и музыкантах: Сб. статей: В 2 т. Т. 2. С. 182).
Э. Хемингуэй: «Будь я проклят, если напишу роман только ради того, чтобы обедать каждый день! Я начну его, когда не смогу заниматься ничем другим и иного выбора у меня не будет» (цит. по: Слово о книге. М" 1974. С. 142).
Молодой Шиллер в 1776 г. в своем первом напечатанном стихотворении — оде «Вечер» — просит Всевышнего осчастливить его не властью или богатством, а даром песен.
Великий русский художник И. Крамской мечтало том времени, когда художники и поэты будут свободны от материальных забот и станут творить как птицы, поющие задаром. Его кредо было: «» Даром получили, даром и давайте" , — только при этих нормальных условиях искусство будет настоящим, истинным искусством. Только при таком порядке возможно появление тех созданий, которые народными преданиями приписываются богам, так хороши они, так чисты и так безупречны по форме. Ни одной ноты фальшивой, ни одного слова лишнего" (Крамской об искусстве. М., 1960. С. 51).
О высоком отношении к своему призванию красноречиво говорит эпизод из жизни художника В. В. Верещагина. Однажды к нему приехали два американца с предложением, чтобы он написал их портреты, по десять тысяч долларов за каждый. Несмотря на столь крупную сумму, которая была бы кстати, т. к. в то время Верещагин переживал денежные затруднения, художник категорически отказался от предложения. Когда один из его близких родственников сделал предположение, что, может быть, боязнь плохо выполнить работу заставляет его отвергнуть заказ, Василий Васильевич отрицал это: «Конечно, мог бы прилично написать, да наконец этим господам нужно не качество портрета, а только мое имя». — «Тогда что же мешает принять заказ?» — не унимался родственник. «Да пойми же ты, — отвечал В. В. Верещагин, — что не могу я писать то, что меня не интересует, только потому, что мне за это заплатят, тогда я был бы ремесленник, а не художник». — «Да ведь и Репин, и другие художники пишут же портреты за деньги?» — «Вероятно, если их интересуют лица, да, наконец, какое мне дело до других!"'.
В Вене «Дон Жуан» Моцарта был поставлен в первый раз только год спустя после его написания и не имел никакого успеха. Моцарт настолько знал вкусы венцев, что и не ожидал никакого успеха. Он говорил: что его «Дон Жуан» написан не для Вены, а для Праги, еще больше для него самого и для его друзей, т. е.
' Андреевский П.В. Воспоминания о В. В. Верещагине // Панорама искусств. № 8. М., 1985. С. 144.
никакого материального расчета при сочинении этой оперы у Моцарта не было.
Известный голливудский актер Микки Рурк, прославившийся благодаря фильмам «Дикая орхидея» и «Девять с половиной недель» в одном из своих интервью на вопрос: «Что значат для вас слава, деньги?» — ответил так: «Многое, все хотят прославиться. А деньги, конечно, имеют значение, но не слишком большое. Я их никогда не копил. И очень редко соглашался играть роль, которая мне не нравилась, ради денег. Я перфекционист, готов ждать подходящего сценария и два, и три года»1.
Из приведенных выше высказываний видно, что большие художники служили своему искусству бескорыстно и довольно редко рассматривали его как способ разбогатеть. Вероятно, особняком и редким исключением здесь будет стоять меркантильная мотивация знаменитого американского писателя Джека Лондона, который в одном из своих интервью, взятых у него в расцвете его славы, признался, что он пишет ни для чего иного, как прибавить три-четыре сотни акров земли к своему великолепному имению.
- — Я пишу рассказ лишь для того, — говорил он, — чтобы на гонорар купить жеребца. Мой скот больше интересует меня, чем моя профессия. Друзья не верят этим словам. А между тем я абсолютно искренен…
- — Для меня писательство, — продолжал Дж. Лондон, — легкий способ обеспечить себе приятную жизнь. Если бы я так не думал, мне и в голову не пришло бы говорить подобные вещи, ведь это будет напечатано. Я ничуть не кривлю душой, говоря, что моя профессия вызывает во мне отвращение. Каждый мой рассказ написан ради денег. Я всегда пишу то, что нравится издателям, а не то, что мне самому хотелось бы написать. Я вымучиваю из себя то, что нужно капиталистическим издателям, а издатели покупают это. Что котируется на рынке и что позволяет печатать цензура. Их не интересует правда"[1][2].
За такое насилие над самим собой ради денег Дж. Лондон заплатил преждевременной смертью.