Метапознание и творческое воображение

Материал, который собран здесь, во многом спекулятивен. Тем не менее необходимо продолжить начатое выше (см. 5.3.3 и 8.1.1) обсуждение метакогнитивных координаций, поскольку только в этом случае представления о функциональной организации познания приобретают определенную законченность, позволяющую перейти к анализу продуктивного мышления (Величковский. 19 866). «Метапознание» (meta-cognition — «метакогниция») является обобщением понятия метапамять, введенного в исследованиях развития запоминания в 1970;е гг. (см. 5.4.2). Если метапамять означает знания о возможностях и функционировании памяти, то под метапознанием понимаются механизмы, посредством которых мы отдаем себе отчет о содержании и особенностях любых познавательных функций, как наших собственных, так и других людей. Можно ожидать, что эти процессы имеют не только «глубинные», но и доступные рефлексивному сознанию компоненты (см. 7.4.1). Мы рассмотрим сначала вопросы об основной функции и о специфике субъективной «окраски» метакогнитивных координаций (координаций уровня F), а затем перейдем к анализу их роли в качестве средств творческого воображения.

К первому вопросу лучше подойти со стороны нейрофизиологических механизмов. В чем состоит общая функция связанных с префронтальными областями процессов? Хорошо известна роль лобных долей в планировании деятельности и контроле действий (см. 4.4.2), но можно ли выделить при этом специфические аспекты, относящиеся к познанию? Речь идет о классической проблеме нейропсихологии, так как эти функции настолько разнообразны, что, казалось бы, не имеют общего набора признаков. Ответ позволяют найти эксперименты на обезьянах, в которых животное должно было найти пищу в одном из двух контейнеров. При разрушении передних отделов коры животное не могло выучить простое, но, так сказать, «контрфактическое» правило — «пища находится не там, где она последний раз показывалась» (Deacon. 1996). Исследования с применением трехмерного мозгового картирования показывают, что активация префронтальных областей обычно сопровождает выполнение всякого нового действия, при котором необходимо активно подавлять тенденции использования уже известных правил и способов работы (Reichle. 1999)¹. Наиболее базовая функция префронтальных отделов мозга может состоять поэтому в выходе за рамки актуально знаемого, или, в усиленной формулировке, в преодолении знания.

Близкие особенности обнаруживают и процессы творческого мышления. В психологии мышление понимается как преобразование знаний в соответствии с требованиями задачи. Сохранение и репродуктивное использование знания описывалось нами ранее в связи с функционированием уровня концептуальных структур Е (см. 5.3.3 и 6.3.3). Продуктивная работа со знанием значительно сложнее. Она предполагает наличие метакогнитивного компонента знания о знании, а также владение общими приемами — назовем их метапроцедурами, с помощью которых могут осуществляться преобразования знания и стратегический контроль активности^[1][2]. Очевидно, что для сколько-нибудь систематической творческой работы необходимо наличие и некоторой достаточно устойчивой системы мотивирующих ее ценностных ориентиров (см. 8.3.2 и 9.4.3).

Вклад уровня метапознавательных координаций F в познавательные процессы состоит прежде всего в релятивизации и изменении концептуальной модели мира, которая создается на базе координаций нижележащих уровней. Метакошитивные координации позволяют нам справляться с ситуациями, характеризующимися относительной новизной. Это объясняет их важнейшую роль в процессах продуктивного мышления и в обеспечении действительно оригинальных интеллектуальных достижений — недаром Б. Л. Пастернак назвал творчество «ездой в незнаемое» (см. 8.4.3). Вводя структуры знаний в новые контексты и осуществляя трансформации как самих представляемых объектов, так и их отношений (в частности, меняя онтологические, истинностные параметры знания — см. 6.3.1), мы способны создавать модели подчеркнуто субъективных, гипотетических и даже абсурдных ситуаций.

Базовым механизмом создания таких моделей является рассмотренный в предыдущей главе механизм порождения ментальных пространств, с характерной для последних относительной непроницаемостью границ и оттенком «нереальности» («как если бы» реальности — см. 7.4.1). Например, в качестве ментального пространства место фантастических событий обычно отделено от остального мира: на начальных этапах развития этого литературного жанра события развивались на некоем острове (ср. остров Utopia — букв, «место, которого нет»), в наше время — на космическом корабле, отдаленной планете или в особом измерении привычного жизненного окружения. «Как если бы» семантика освобождает наше мышление и поведение от безусловной привязки к знаниям и актуальному восприятию. Ее возникновение в онтогенезе, по-видимому, связано с развитием символическо-ролевой игры (pretended play), которая появляется обычно примерно в возрасте двух лет, то есть несколько раньше индивидуальной теории психики. В такой игре предметам начинают приписываться значения, не совпадающие с их перцептивным обликом и известной из опыта функцией.

Центральной темой психологии мышления является решение задач (см. 8.3.1). Релевантные для процессов решения задач смысловые контексты задаются модальными фреймами «долженствовать», «мочь» и «хотеть» (в двух значениях последнего — «желать» и «намереваться»). В качестве психологических глаголов эти фреймы служат также операторами создания ментальных пространств, Обрамление проблемной ситуации интенционально-волевыми контекстами ХОЧУ или ДОЛЖЕН означает принятие задачи, за которым следует вопрос МОГУ ЛИ, в свою очередь образующий ментальный контекст для усилий, направленных на непосредственное достижение цели. Рассмотрение этих же контекстов часто является центральным в моральной философии и этике. Так, признавая общезначимость нравственных обязательств, мы, согласно Канту, должны верить, что наша воля свободна, что мы сами способны предписывать себе те или иные правила поведения (см. 1.1.3 и 9.4.1). Вместо обоснования «я должен» посредством «я могу», Кант выдвигает в «Критике практического разума» правило «ты можешь, потому что ты должен». Надо сказать, что при принятии решений в повседневных ситуациях последовательность контекстов действительно может быть и другой, например, МОГУ [ХОЧУ ЛИ[… ]].

Не приходится удивляться, что именно эти аспекты планирования и организации деятельности оказываются нарушены при поражениях префронтальных структур коры. В случае дезэкзекутивного (в прошлом называвшегося лобнъьч) синдрома обычный для здорового взрослого человека внутренний, или эндогенный, контроль деятельности сменяется экзогенным, навязанным извне. Поражения часто ведут к тому, что не только имеющиеся знания (уровень Е), но и актуальная предметная ситуация (D и С) начинают доминировать, диктуя особенности поведения — соответствующую картину гештальтпсихологи называли «полевым поведением». Так, видя предмет, пациент не может удержаться от того, чтобы не взять его и не начать с ним манипулировать (см. 4.4.2). В зависимости от локализации поражения возможно возникновение проблем с согласованием компонентов действия во времени, в особенности затруднения с его остановкой. В последнем случае возникают персеверации — бессмысленные повторы разнообразных фрагментов действия или действия в целом (Гольдберг. 2004).

Нарушения в стабильности деятельности сопровождаются отклонениями в социальном поведении и искажениями структуры личности. Особенно явно при этом страдают интегративные, связанные с рефлексивным сознанием процессы. Пациент может много знать и в целом даже адекватно оценивать ситуацию, однако он испытывает большие трудности на пути к принятию, казалось бы, очевидного решения. Если же когнитивно решение принято, то за ним совсем не обязательно следуют соответствующие действия. При поражениях префронтальных отделов коры также может меняться характер субъективной «окраски» ситуации, прежде всего исчезать впечатление новизны — все кажется давно знакомым, таким же, каким было всегда (см. 5.1.1). Поскольку уровень метакогнитивных координаций F реагирует именно на новизну и необычность, этот факт дополняет картину селективного нарушения высших нейрофизиологических механизмов познания.

В чем состоят признаки ситуаций, выходящих за рамки компетенции концептуальных структур и с необходимостью вовлекающих метакогнитивные координации? Общее разделение могло бы противопоставлять, с одной стороны, ожидаемое, обыденное, типичное, заурядное, а с другой — неожиданное, важное, гипотетическое, фантастическое, абсурдное, заведомо невозможное положение дел в мире. Похожее различение, кстати, является центральным при анализе выделенных в лингвистике «когнитивных универсалий» (см. 8.1.2). Оно маркируется в языке с помощью специальных семантико-синтаксических Средств, таких как сослагательное наклонение. Особой нагрузки префронтальных механизмов требует работа с ментальными моделями контрфактических и фантастических ситуаций. Характерно, что аутисты, у которых не сформирована или ослаблена индивидуальная теория психики (см. 8.1.1), могут представить себе довольно сложные ситуации, но только в том случае, если они остаются правдоподобными (Scott & Baron-Cohen. 1996).

Что касается средств метакогнитивных координаций, то, насколько нам позволяют судить наши ограниченные знания, до сих пор они в явном виде рассматривались лишь в философии (Аристотель, Кант и относительно малоизвестный немецкий философ начала XX в. Вайхингер — Vaihinger. 1911), поэтике (как средства повышения поэтической выразительности — Жолковский, Щеглов. 1996) и, отчасти, в работах по теории изобретательского творчества (Альтшулер. 1973). Очень условно их можно было бы разделить на как минимум пять групп механизмов.

Первая группа включает наиболее общие метапроцедуры понимания, такие как КОНТРОЛЬ, РЕКУРСИЯ, АНАЛОГИЯ, СОВМЕЩЕНИЕ/СРАВНЕНИЕ, ВАРЬИРОВАНИЕ (включая ОТРИЦАНИЕ). Они имеют универсальный характер и могут применяться по отношению к самым различным компонентам концептуальной «базы знаний», чем и объясняет их особое значение для разнообразных мыслительных процессов.

Вторая группа — это метапроцедуры воображения. К ним относятся ПРЕДСТАВЛИВАНИЕ, ВРАЩЕНИЕ, УВЕЛИЧЕНИЕ/УМЕНЬШЕНИЕ (ZOOMING), ИНВЕРСИЯ, а также ТРАНСФОРМАЦИЯ в различных вариантах. Они позволяют строить пространственно-временные ментальные модели ситуаций и подвергать их изменениям, напоминающим изменения, которые возникают в ходе предметной деятельности.

Третья группа могла бы быть названа метапроцедурами вербализации и коммуникации. В эту группу входят стратегии ОПИСАНИЕ/НАЗЫВАНИЕ, МАРКИРОВАНИЕ, МЕТАФОРИЗАЦИЯ, ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ, а также знание принципов кооперативного (и, безусловно, конфликтного) общения, основных коммуникативных жанров и некоторых более специальных правил построения/интерпретации речевых высказываний^[3].

Четвертая группа содержит эвристики мышления и принятая решений (такие как АНАЛИЗ СРЕДСТВ/ЦЕЛЕЙ и ДОСТУПНОСТЬ — см. 8.1.1 и 8.4.1), а также относительно эксплицитные правила, позволяющие решать задачи в различных областях деятельности. Диапазон последних чрезвычайно широк: от профессиональных правил и принципов до житейских, иногда довольно противоречивых истин — ср. «Куй железо, пока горячо», но одновременно «Семь раз отмерь, один раз отрежь».

Пятая группа связана с наименее изученными процессами порождения интенционалъно-личностных и волевых контекстов, определяющих выбор целей и ту или иную общую направленность активности. Мы упоминали их выше как модальностные фреймы МОГУ, ДОЛЖЕН, ХОЧУ Рассмотрение ценностных и мотивационных факторов не входит в число основных задач этой книги, но без их упоминания любое обсуждение метакогнитивных координаций оказывается в принципе неполным (см. 9.4.3).

Начнем анализ метапроцедур с подчеркивания того обстоятельства, что общая установка на ПОНИМАНИЕ (а, скажем, не на НАПАДЕНИЕ или БЕГСТВО) является предпосылкой и основой развернутой познавательной деятельности. Эта деятельность может происходить в режиме ОПИСАНИЯ, предпочтительном в любом потенциально коммуникативном контексте, и (или) ПРЕДСТАВЛИВАНИЯ, то есть обычно визуализации, ведущей к построению пространственных ментальных моделей. КОНТРОЛЬ подавляет иррелевантные ассоциации и, тем самым, служит важнейшим условием достижения поставленной цели и даже критерием интеллекта (см. 4.3.1 и 8.1.1). Так, решение самых сложных задач не оставляет впечатления интеллектуальных достижений, если оно осуществляется под гипнозом или по детальным указаниям извне. Метапроцедура АНАЛОГИЯ (так же как и ее речевой вариант МЕТАФОРИЗАЦИЯ — см. 7.4.2) часто играет критическую роль в процессах решения задач, поскольку она делает возможным выявление полезного, но замаскированного включенностью в другие концептуальные контексты знания.

РЕКУРСИЯ — это вложение ментальных репрезентаций друг в друга. Она важна для самосознания, рефлексивного мышления и социального интеллекта — способности к анализу ситуации из перспективы другого человека. Вместе с тем, по мнению М. Хаузера, Н. Хомского и Т. Фитча (Hauser, Chomsky & Fitch. 2002), возможность РЕКУРСИИ является главной чертой человеческой речи, отличающей ее от систем коммуникации у животных (см. 1.3.3). Выразительное описание этой метапроцедуры оставил в «Разговоре о Данте» О. Э. Мандельштам: «Образное мышление у Данта…: представьте себе самолет… который на полном ходу конструирует и спускает другую машину. Эта летательная машина так же точно, будучи поглощена собственным ходом, все же успевает собрать и выпустить еще третью. Для точности моего наводящего и вспомогательного сравнения прибавлю, что сборка и спуск этих выбрасываемых во время полета технически немыслимых новых машин является не добавочной и посторонней функцией летящего аэроплана, но составляет необходимейшую принадлежность и часть самого полета и обуславливает его возможность и безопасность в не меньшей степени, чем исправность руля и бесперебойность мотора».

Еще одна метапроцедура — ВАРЬИРОВАНИЕ — препятствует персевераторному повторению и заставляет нас вносить хотя бы поверхностные изменения в последовательные действия и мысли^[4]. ВАРЬИРОВАНИЕ играет значительную роль в процессах решения задач и в художественном творчестве. Так, как уже отмечалось, для поэтического мира Б. Л. Пастернака характерно соединение в одном эпизоде обыденного и необычайного. Местом такого СОВМЕЩЕНИЯ обычно является окно — в его произведениях имеется множество упоминаний окон и их мельчайших деталей, ни одно из которых, как правило, не повторяется (Жолковский. 1978). ВАРЬИРОВАНИЕ, в комбинации с метапроцедурой КОНТРОЛЬ, останавливает активность, если последняя начинает приобретать монотонный, повторяющийся характер. Примером может быть «зацикливание» мысли в случае попыток понять логические парадоксы, скажем, оценить истинность утверждения «Каждое предложение этой книги ошибочно» с учетом того, что данное утверждение само является одним из предложений этой книги.

Некоторые из числа глобальных метапроцедур имеют аристотелевские корни. К ним прежде всего относится СОВМЕЩЕНИЕ — прием контрастирования, описанный в «Риторике» Аристотеля. СОВМЕЩЕНИЕ столь эффективно благодаря мобилизации внимания (alerting + + orienting), провоцируемого необычным сочетанием сопоставляемых содержаний (см. 4.3.3 и 4.4.1). Как особый художественный прием повышения выразительности, эта метапроцедура очень широко использовалась поэтами-романтиками и неоромантиками, например, в виде контрастирования покоя и интенсивного движения у А. С. Пушкина («Друг милый, предадимся бегу нетерпеливого коня»), или же соединения в одном эпизоде обыденного и чрезвычайного, содержащего тайну у Б. Л. Пастернака («На окна и балкон, где жарились оладьи, смотрел весь южный склон в серебряном окладе»)^[5].

К Аристотелю («О душе») восходит и само различение понятий phantasia и dianoia, которые соответствуют современным понятиям творческое воображение и дискурсивное, или рассудочное, мышление. В течение большей части истории христианской цивилизации воображение резко противопоставлялось рассудку и рассматривалось как низшая способность, вводящая человека в грех и заблуждение. Это отношение выразил математик и убежденный христианин Блез Паскаль, называвший воображение «подругой ошибок и заблуждений» и даже «мерзкой способностью, враждебной разуму». Хотя со временем разум стал ассоциироваться с наукой, а не религией, критическое отношение к воображению сохранялось вплоть до конца XVIII в. Именно поэтыромантики изменили эту традицию, подчеркнув связь воображения с художественным вдохновением (Блэйк и Пушкин) и с мышлением неаналитического, синтетического типа (Шейли).

К началу XX в. воображение было реабилитировано и в математике, о чем свидетельствует известное замечание Гильберта об одном из учеников: «Он стал поэтом — для математики ему не хватило воображения». В современной логике и философии понимание воображения как фундаментального механизма научного мышления связано с работами основателя логико-математического интуитивизма, голландца Л.

Э. Я. Брауэра и американского логика Сола Крипке, создавшего концепцию семантики возможных миров (Kripke. 1982). В этой концепции в качестве обязательных рассматриваются и контрфактические утверждения о референтах имен и терминов, вне зависимости от того, существуют они или нет.

Творческое воображение как особое субъективное состояние, очевидно, отличается от обыденного сознания, например, описанного экзистенциализмом состояния бытия-в-мире (ср. пушкинское «И забываю мир — ив сладкой тишине я сладко усыплен моим воображеньем, и пробуждается поэзия во мне»). С точки зрения развиваемой нами уровневой концепции, ведущим уровнем построения «поэтической модели мира» (Апресян. 1995) является уровень F, тогда как «просто мир» (обыденное, ноэтическое сознание) дан нам в координациях других уровней, прежде всего Е и D. Вместе с тем, воображение есть процесс, который включает множество фоновых координаций из этих нижележащих по отношению к метапознанию уровней. Обычно результаты попыток вообразить самую невероятную ситуацию сразу же обнаруживают ограничения со стороны существующего знания. В когнитивной психологии отмечалось, что, пытаясь представить себе «автомобиль с глазами» или «кита с сигарой», мы всегда строим далеко не случайные образы. Так, сигара наверняка будет торчать у кита во рту, а, скажем, не на спине, наподобие трубы. В этом случае явно выступает включенность понятия «сигара» в схему лица (уровень концептуальных структур Е).

Иногда процессы воображения обнаруживают влияние еще более специализированного, лексико-грамматического знания. В начале XX в. в Институте психологии Московского университета были проведены эксперименты, в которых испытуемые должны были персонифицировать дни недели. Неожиданно для участников этих экспериментов пятница, среда и суббота оказались чаще представленными женскими персонажами, тогда как понедельник, вторник и четверг — мужскими. Данный эффект, специфичный, по понятным причинам, только для русского языка, демонстрирует зависимость, казалось бы, совершенно произвольных процессов творческого воображения от относительно технических параметров единиц внутреннего лексикона, а именно от грамматической категории рода. Эта же категория может имплицитно влиять в качестве фоновой переменной и на интерпретацию сложного невербального материала. Например, в немецком языке слово «смерть» мужского (der Tod), а не женского рода, как в русском, поэтому русский зритель может совершенно неправильно понять замысел автора банальной немецкой картины второй половины XIX в., изображающей безобразного старика, подкрадывающегося к юной девушке.

Творческое воображение вовлекает разные группы метапроцедур, а не только те, которые обеспечивают визуализацию объектов и их трансформации. В самом деле, с точки зрения возможных областей применения, между группами метапроцедур нет жестких границ. Процессы вербального ОПИСАНИЯ могут рассматриваться как средства управления «конвенциональным воображением» (см. 7.3.2). Кроме того, воображение опирается на семантические связи ОПИСАНИЯ, освобождающие познавательные процессы от связи с актуальными стимулами и реакциями (см. 4.4.2). С другой стороны, типичные метапроцедуры пространственно-предметного воображения включены в процессы речевого общения и понимания, а их сочетание во многом определяет индивидуальные особенности литературного творчества — «поэтическую модель мира».

Так, в произведениях одного из наиболее сложных для понимания русских поэтов-авангардистов В. Хлебникова основными приемами создания фантастических ситуаций служат СОВМЕЩЕНИЕ, ТРАНСФОРМАЦИЯ и ИНВЕРСИЯ объектов, их связей, пространственных, временных и социальных отношений (Жолковский, Щеглов. 1996). Сдвиги и совмещения временных перспектив приводят к тому, что сограждане автора оказываются то в Киевской Руси, то в Древнем Египте. ИНВЕРСИЯ шкалы времени приводит (в пьесе «Мирсконца») к обращению естественного хода жизни героев — сюжетный ход, встречающийся, кстати, и у современных американских фантастов, явно не испытавших влияния русской авангардистской поэзии начала XX в. Частыми вариантами используемых в произведениях авторов разных исторических эпох метапроцедур являются ТРАНСФОРМАЦИЯ идентичности действующих лиц и предметов, УВЕЛИЧЕНИЕ и УМЕНЬШЕНИЕ их физических размеров или социального «веса» (ср. аналогичные приемы гиперболы и литоты, хорошо известные в риторике и коммуникативной прагматике), а также ИНВЕРСИЯ социальных ролей, ведущая, скажем, к обращению статуса людей и животных¹.

Художественное творчество не является, конечно, продуктом одного лишь свободного воображения, так как оно неизбежно имеет дело с фоновыми координациями из уровней Е и D. В результате возникают гибридные ментальные пространства, сочетающие свойства реальности, вымысла и определенного эмоционально-личностного отношения. Некоторым из таких ментальных пространств суждено было стать «идеализированными ментальными моделями» общекультурного значения (Петербург Достоевского, Дублин Джойса, Тоскана Пруста, Киев и Москва Булгакова). Феноменологию возникновения подобных «как если бы» объектов выразительно описал Иван Бунин: «Да вот Полоцк, что меня тянуло туда? С этим словом… у меня давно соединилось предание о князе Всеславе, которое я когда-то прочитал еще в отрочестве… С тех пор Полоцк всегда представлялся мне совершенно чудесным в своей древности и грубости: какойто темный, дикий зимний день, какой-то бревенчатый Кремль с деревянными церквами и черными избами… Когда я наконец попал в действительный Полоцк, я, разумеется, не нашел в нем ни малейшего подобия выдуманному. И все-таки во мне и до сих пор два Полоцка — тот, выдуманный, и действительный»^[6][7].

СОВМЕЩЕНИЕ вымышленного или фантастического (ВООБРАЖЕНИЕ) содержания с реалистическим, детально воспроизведенным (ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ) контекстом является еще одним приемом повышения художественной выразительности. Этот прием получил особое развитие в творчестве М. А. Булгакова, прежде всего в романе «Мастер и Маргарита», где параллельно протекают два разделенных в пространстве и времени ряда событий: в реалистический контекст первого ряда при этом вписано подчеркнуто гротескное содержание (история Мастера и Москва 1930;х гг.), а в призрачно-фантастический контекст второго — содержание в психологическом отношении вполне реалистическое (Ершалаим и история Га-Ноцри). Эта созданная автором конструкция отображаемых друг на друга ментальных пространств в действительности оказывается даже более сложной, так как существует еще одно возможное пространство отображения содержания этого романа, очевидное скорее лишь для историков литературы, — «Фауст» Гёте.

Творческое воображение в искусстве, в частности литературе, обычно имеет дело с художественным вымыслом — ПРЕДСТАВЛИВАНИЕМ и ОПИСАНИЕМ фиктивных событий, то есть того, чего нет в действительности. В научной деятельности, которая сама по себе содержит массу рутинных, автоматизированных компонентов и в целом, конечно, имеет значительно менее творческий характер, иногда оказывается существенной способность или, по крайней мере, эпизодическая готовность представить себе то, «чего не может быть никогда» («не может быть» с обыденной, опирающейся на знания и навыки уровней Е и D точки зрения). Хотя, на первый взгляд, такая мыслительная активность совершенно бессмысленна, именно она оказывается предпосылкой серьезных научно-технических достижений, время от времени меняющих наши представления о границах возможного и невозможного. Мы еще вернемся к рассмотрению вопроса о роли психологической установки на работу с моделями контрфактических ситуаций в творческом мышлении и механизмах интеллекта в следующих разделах этой главы.

• [1] Об этом же свидетельствует простая, но несколько необычная глазодвигательнаязадача — тест антисаккад, используемая для быстрого определения сохранности префронтальных функций. В этом тесте испытуемый должен при внезапном появленииобъекта на периферии поля зрения переводить взор в противоположную от этого объекта сторону. Пациенты с нарушениями передних отделов мозга прекрасно фиксируютобъект при его появлении. Однако они не способны противостоять этой естественнойтенденции и при выполнении теста антисаккад совершают значительное число ошибок.
• [2] Как мы неоднократно отмечали в предыдущих главах, в связи с развитием взглядов на рабочую память и внимание в психологии сложилось представление об исполнительных, экзекутивных процессах (см. 5.2.3). По выполняемой ими роли они напоминают то, что мы понимаем под метапроцедурами. Однако для нас существенна рольметапроцедур как психологических средств трансформации знаний и порождения новыхсмысловых контекстов. Их список, таким образом, более разнообразен, а реализуемыефункции выходят за рамки задач кратковременного запоминания.
• [3] К числу этих «семантико-синтаксических эвристик» относится, например, правило «Первое существительное — агенс предложения», открываемое ребенком в возрасте примерно четырех лет. Впоследствие такие правила «обрастают» декларативнымиограничениями на условия применения («Первое существительное — агенс предложения, если оно в именительном падеже») и переводятся из сферы метакогнитивных координаций на уровень концептуальных структур Е (см. 7.3.2 и 9.4.2).
• [4] Исходный феномен был обнаружен в исследованиях психологического пресыщения, проведенных в 1920;е гг. Анитой Карстен под руководством Курта Левина. В этихэкспериментах было установлено, что при необходимости сотни раз повторять некоторое простое действие, например написание буквы «А», испытуемые постепенно начинают вносить в него множество все более причудливых изменений.
• [5] На материале поэтического творчества СОВМЕЩЕНИЕ было подробно рассмотрено А. К. Жолковским и Ю. К. Щегловым (1996). В крайнем выражении оно лежитв основе характерной пушкинской темы грозящей опасности, которую создает для героявнезапное оживление неподвижной до тех пор статуи: «Каменный гость», «Медныйвсадник», «Сказка о золотом петушке». Роман Якобсон (1987), к работам которого восходят исследования средств повышения поэтической выразительности, показал связьэтой темы с обстоятельствами биографии Пушкина.
• [6] Играющее центральную роль в теории Пиаже понятие «обратимость», по-видимому, связано с метапроцедурой ИНВЕРСИЯ. В свою очередь, последняя может быть выражением ВАРЬИРОВАНИЯ (ОТРИЦАНИЯ), а равно компонентом важнейшей общей метапроцедуры КОНТРОЛЬ.
• [7] Близкое описание можно найти у Марселя Пруста («По направлению к Свану»):"Эти названия навсегда впитали в себя представление, которое осталось у меня об этихгородах, но зато они их видоизменили, подчинили их воссоздание во мне своим законам; вследствие этого они приукрасили мое представление, сделали нормандскиеи тосканские города, какими я их себе рисовал, непохожими на настоящие… Образыэти… были очень упрощены… мне удавалось втиснуть в них от силы две-три главнейшие"достопримечательности" города, и там они жались одна к другой… Быть может, этиобразы действовали на меня так сильно именно своей упрощенностью".