Объективация трансфера в антропосоциогенезе

Бесспорно, что «взрывы» осмысления действительности в эволюции человека уже не могут быть зафиксированы непосредственным образом, но они могут быть объективно установлены экспертным образом (по шкале их неи возможности с оценкой степени выраженности) и далее обработаны специальными средствами факторного анализа, все результаты применения которого в современных социологических и психологических исследованиях с неизбежностью устанавливают проявление макрои микрофакторов культуры респондентов в любом из планов (признаков) их повседневного бытия.

При этом необходимо иметь в виду, что сама процедура факторного анализа по существу является философско-методологической, а поэтому она может быть применима не только при количественном расчете корреляций признаков, но и в рамках качественного, философско-антропологического подхода, — по принципу последовательного логического поиска общего смысла множества признаков изучаемого явления.

Качественными и количественными средствами факторного анализа может быть также установлена системность так называемого «социального наследования», выражаемая не столько формами непосредственного общения индивидов, сколько объективным движением некоторого «оптимума» взаимозависимости признаков по линии социальной (культурной) адаптации антропоидов.

Согласно антропогенетическим исследованиям, в качестве системообразующих признаков эволюционно значимых коммуникативных и «трудовых» адаптаций антропоидов могут рассматриваться, например, асимметрия потребления природных ресурсов, высокая или пониженная степень сохранения «застывшей», предковой формы стадной организации, динамика морфологической организации, специфика сочетания элементов поведения, а также изменения в особенностях общения и орудийной деятельности (включая закрепление за орудиями труда функций вожаческих «оружий» разрешения конфликтов) и многие другие признаки.

В этом оптимуме системообразующих признаков значение тех из них, что представляют филогенетически более ранние адаптации, может оказаться и стабилизирующим, и, в других условиях, не настолько консервативным, чтобы препятствовать сапиентации антропоидов. Вместе с тем, например, «…успешное осуществление вожаческой функции на фоне высокого уровня орудийной, оснащенности других членов стада должно привести к повышению поглощающей роли группы и в дальнейшем к значительной степени „деиндивидуализации“ входящих в ее состав особей» (279; 165).

Сужение пространства индивидуального опыта и снижение роли особей во внутрипопуляционных отношениях препятствует накоплению поведенческих и психологических навыков по использованию предметов в качестве орудий: «Утрата способности к совершенствованию орудийного арсенала в сочетании с возросшими требованиями, предъявляемыми условиями стадной жизни (звуковая сигнализация, орудийность), способствовали выработке адаптаций, связанных с увеличением размеров тела и возрастанием роли предковых форм инстинктивного поведения» (279; 165).

Таким образом, движение оптимума системных признаков по линии сапиентации можно представить как изменяющееся в зависимости от глубины снятия предковых признаков вновь приобретаемыми возможностями. При пониженной степени снятия возможности движения оптимума соотношения биологического и социального следует определить как индифферентные эволюционным изменениям, определяемым по параметру культуры.

Так, при всех ранее достигнутых эволюционных преимуществах в планах орудийности и способности вырабатывать сложные формы общения относительно высокоразвитые антропоиды образовали, тем не менее, тупиковые ветви эволюции, поскольку в них уже не являлся жизненно необходимым поиск новых возможностей автономизации, — тех самых, которые имеют отвлеченное и отсроченное значение, т. е. значение культурное и, что важно, — базисное. Несвоевременная или отсроченная аккультурация в ходе антропосоциогенеза обнаруживается чаще всего лишь post faktum, т. е. уже как необратимое явление, — в формах «утраты укорененности в биосфере», «тупиковых ветвей», «уклонений» и «внезапного исчезновения». Таким образом, «уклоняющиеся», антисапиентные варианты формирования оптимума системных признаков, которым характеризуются питекантропы, синантропы и неандертальцы, оказываются в конечном счете неожиданно потерявшими устойчивость в эволюционных процессах, поскольку представляют, по истечении некоторого критического периода времени, относительно низкую степень снятия биологического социальным.

Столь же неустойчиво, т. е. заведомо проблематично в культурной их перспективе и состояние тех «оптимумов», что возникают благодаря чрезмерной глубине снятия биологического социальным. В этом случае социальный статус и культурный потенциал отдельных особей в группах относительно превышены, вследствие чего становятся возможными дезинтеграционные процессы внутри этих групп и целых популяций, буквально «растворяемых» среди других видов, отличающихся оптимальной глубиной эволюционных преобразований. Таким образом, при замещении фактора естественного отбора социально-трудовыми факторами при неоднозначном их отношении к базису культуры возникают различные эффекты подвижек в глубине снятия одних возможностей эволюции другими, что и приводит к различного рода следствиям, выражающимся, например, как в продолжении процесса сапиентации гоминид, так и в том, что неандертальцы оказались в конечном счете вне этого процесса. Их замещение кроманьонцами было, по-видимому, обусловлено и консервативностью палеолитической культуры труда и сохранностью естественного его разделения, сопровождаемого повышенной агрессивностью отдельных особей.

В терминологии начала XX века, определяющей консервативность естественности как «инстинкт», а доминанту сапиентации как «поведение разумного типа», известный русский ученый В. А. Вагнер предполагал, что естественный отбор и социальное наследование возникли практически одновременно, — как формы, снимающие собой рефлекторную деятельность. Но в дальнейшей их «сопряженной» и «параллельной» эволюции либо инстинкт (особенно у насекомых) вытесняет разумное поведение, либо разумность, совершенствуясь, лишает инстинкты и любые другие автоматизмы их абсолютного машинообразного значения в поведении гоминид (170; 8). Понимая «инстинкт» и «разумность» как реактивное и активное начала понгидно-гоминидного комплекса признаков возможно, продолжая идеи Вагнера, утверждать, что макрофактор культуры или, по-другому, активное начало сапиентации должно было проявиться и проявилось в доминировании, например, кроманьонцев по отношению к неандертальцам.

Активно-реактивной природой культурного базиса эволюции человека заведомо отрицаются такие ее концепции, в которых биологическое и социальное понимаются субстанциональным образом, как автономно развивающиеся реалии, по отношению к которым эволюция человека принимает страдательный характер.

Внутреннее единство культуры и труда, фиксируемое сплавом идеальной и материальной конструкций орудия, противостоит тем абстрактным концепциям, в которых явочным порядком утверждается приоритетность «культурных артефактов» в эволюции человека. Идеальные и материальные явления культуры не могут выступать как совершенно независимые от смыслообразующего содержания трудовой деятельности человека в его эволюции. Точно так же не может быть лишена культурных оснований и теория антропосоциогенеза, если она устремлена к поиску существа человеческой истории и предыстории, несводимых к «истории цивилизаций» в ее популярном изложении.

С этой точки зрения пока что совершенно абсурдны поражающие своим культурным и научным провинциализмом биокибернетические модели обратных связей в структуре процессов антропогенеза. Воинствующий провинциализм возобладал в проектах клонирования человека и в исследованиях его генома. В массе печатных псевдонаучных изданий и в их электронных версиях, распространяемых по всему миру средствами электронной техники и связи на место антропосоциогенеза подставляются самые невероятные, «сенсационные» истории прошлого и особенно — будущего человека и человечества. Однако, методологией экологического прогнозирования показано, что прошлое и будущее человечества определяется прежде всего дальнейшим проникновением науки в существо постоянно эволюционирующих взаимоотношений человека и природы, причем, например, дальнейшее развитие биологических наук становится все более необходимым в той самой, все возрастающей мере, в которой социальными процессами преобразуется и вместе с тем оберегается течение процессов биологических (170).

Эволюцией понятий, подменяющей действительную эволюцию человека предстает, в частности, теория Л. Н. Гумилева, согласно которой бессознательная «пассионарность» или «жизненная энергия» этносов, извне прибывая или убывая, определяет развитие этих этносов при независимом, параллельном действии законов природы и общества.

Даже пренебрегая внутренней противоречивостью этой теории, для нее не находится объективного исторического оправдания, поскольку сама история человечества в изложении автора приобретает мифологический характер. Стадии становления, расцвета и упадка этносов не обнаруживают внутренней связи и не отвечают логике реальных, легитимных в культурно-трудовой их обоснованности общественных отношений, опосредующих процессы воспроизводства населения тех или иных регионов планеты. Земная укорененность пассионарности кроется в культуре общественных отношений каждого периода антропосоциогенеза, включая современность. С позиций культурно-исторической антропологии и психологии человека, вполне возможна диагностика качества пассионарности (см. специальную методику «Индекс пассионарности…» в приложении к тексту учебника).

PR-продвинутая, формально занимательная, но по существу крайне поверхностная, внеземная теория пассионарности представляет эманацию в область науки обыденного сознания, особенно часто спекулирующего именно на нерешенных еще проблемах, где, говоря словами Ф. Энгельса, «здравый рассудок» сравнительно легко находит невероятные приключения. Не эволюция понятий, а эволюция самих законов эволюции, по мнению В. И. Стрельченко, должна быть исследована в тех проблемных ситуациях научного поиска, где культура уже выступает как мегафактор развития всей популяции человечества, поскольку «особенности снятия биологических закономерностей на различных стадиях социально-исторического процесса могут быть правильно поняты лишь как результат развития самих этих законов…» (279; 174).

Отображая в своем идеальном содержании объективные закономерности истории и предыстории человека, культура как макро-, микрои мегафактор его трудовой активности, выражается в прерывно-непрерывном движении различных форм снятия биологического социальным и таким образом становится все более весомой и постоянно расширяющейся смысловой общностью коэволюционного понимания оснований антропосоциогенеза (170; 9).