«Литературные портреты» Ш. О. Сент-Бёва и биографический метод И. Тэна

Признанный создатель биографического метода Ш. О. СентБёв не был теоретиком — в большей мере критик, а не ученый, он, обладая беллетристическим талантом смог выявить характерные черты своих современников, составивших галерею его «Литературных портретов». Однако нельзя утверждать, что им действительно была создана полноценная теория, применимая к биографии.

Начиная биографический очерк, посвященный Корнелю, Сент-Бёв пишет:

В области критики и истории литературы нет, пожалуй, более занимательного, более приятного и вместе с тем более поучительного чтения, чем хорошо написанные биографии великих людей. Разумеется, не те суховатые, скупые жизнеописания, не те изысканно-жеманные наброски, где автор, стремясь получше блеснуть, превращает каждый параграф в остро отточенную эпиграмму, но обширные, тщательно составленные, порою даже несколько многословные повествования о личности и творениях писателя, цель которых — проникнуть в его душу, освоиться с ним, показать его нам с самых разных сторон, заставить этого человека двигаться, говорить, — так, как это должно было быть на самом деле; представить его средь домашнего круга, со всеми его привычками, которым великие люди подвластны не менее, чем мы с вами, бесчисленными нитями связанным с действительностью, обеими ногами стоящим на земле, от которой он лишь на некоторое время^[1]

Представив галерею литературных портретов, Сент-Бёв пришел к интуитивному открытию, заключающемся в том, что биография была и остается повествованием, или нарративом. Отбор материала (как и выбор самих портретов) субъективен, однако используя различные техники монтажа и фокализации, Сент-Бёв находит наиболее яркие моменты в биографии современных и ставших классическими писателей и, как талантливый очеркист, комбинирует факты в занимательные истории. Нельзя не согласиться с Г. Брандесом, считавшим, что способ изложения в «Литературных портретах» изменчив, «он смешивает биографию с критикой, вставляет множество затемняющих условий и скобок в свои периоды, нагромождает кучу фраз, которые смягчают и ослабляют друг друга; предпочитает неопределенные обороты, но портрет в целом основан на произвольном изменчивом воображении критика, и его „длительное изучение моральной физиологии“ отнюдь не приближается к процессу научного исследования»^[2]. Однако говоря о таком принципе комбинации материала как недостатке, Е. А. Слободская-Ермакова признает: «Итог работы Сент-Бёва — живой портрет художника. Острый ум Сент-Бёва наталкивает его зачастую на верные догадки, зоркий глаз его умеет наблюдать и схватывать…»^[3] Не оставив после себя сколько-нибудь значительного беллетристического наследия, Сент-Бёв интуитивно нашел приемы, позволяющие не только узнать о личности, но и понять ее.

По мнению В. П. Трыкова, «Литературный портрет допускает идеализацию героя. Писатель интересен Сент-Бёву не столько в его интимно-бытовых проявлениях и человеческих слабостях, сколько в становлении и реализации своего гения.

Отсюда характерная для портретов Сент-Бёва поэтика «светотени», лакун, умолчаний, оправданий героя, оптика «двойного зрения», когда самые недостатки героя рассматриваются как достоинства. По сравнению с салонным портретом XVII века, в литературном портрете Сент-Бёва увеличивается удельный вес литературно-критических пассажей, которые имеют предельно сжатый, очерковый характер, поскольку призваны осуществить не литературно-критическую, а художественную функцию — полнее на относительно небольшом художественном пространстве раскрыть образ гения. Ту же характерологическую, а не иллюстративно-аргументирующую, как в критических монографиях и статьях, функцию выполняют и цитаты из произведений портретируемого автора"^[4].

Иллюстрацией здесь может служить очерк, посвященный А. Мюссе:

Альфред де Мюссе, как и многие его герои, которых он создал и заставил действовать, решил, что должен все видеть, все знать, и что тот художник, каким он желал стать, должен испытать решительно все. Опасная и роковая мысль!^[5]

Сравнивая писателя с его героями, Сент-Бёв воплощает традиционный для биографического метода подход — объяснять художественный текст через личность его автора. Однако, развивая свою мысль, Сент-Бёв выступает как явный сторонник романтической идеализации писателя.

Мюссе был только поэт; он стремился чувствовать. Он был представителем того поколения, тайным девизом, первейшим и сокровеннейшим желанием которого была поэзия, поэзия как таковая, поэзия прежде всего.

«На протяжении всей моей прекрасной молодости, — сказал один поэт той же эпохи, — я ничего не желал так страстно, ничего не призывал так пылко, ничему так не поклонялся, как этой священной страсти», то есть живой силе поэзии. Именно таким, и притом в самой высокой степени, был и Мюссе, чудо среди чудес^[6].

Очевидная идеализация А. Мюссе выдает в Сент-Бёве критика романтической школы, а не последовательного исследователя жизни и творчества, придерживающегося позитивистских взглядов.

Однако в том же очерке мы находим и противоположную характеристику:

Он сделался даже модным. Томики его стихов, я уже как-то упоминал об этом, часто служили свадебными подарками, и я знавал некоторых светских молодых мужей, которые давали читать их своим женам в пору медового месяца, дабы привить им вкус к поэзии. Кстати, именно тогда, в салонах, среди остроумцев, слывших людьми хорошего вкуса и в какой-то мере арбитрами в сфере искусства — их не мало на свете, особенно же в нашей стране — стали раздаваться голоса, развязно утверждавшие, что они ценят Мюссе за его прозу, а вовсе не за его стихи, как будто проза Мюссе не есть по сути своей проза поэта: лишь тот, кто пишет стихи, мог создать такую изысканную прозу. Находятся люди, которые, если бы могли, готовы были бы даже пчелу рассечь пополам^[7].

Так, совмещая похвальное слово с социологическими наблюдениями, Сент-Бёв нередко демонстрирует не только судьбу писателя, избранного для портрета, но и судьбу его книг. В связи с этим не лишены значения статьи Сент-Бёва о современном литературном процессе, посвященные коммерциализации литературы, превращению литературы в торговую ярмарку. Особенно любопытны рассуждения критика о том, как писатель становится классиком.

Важным представляется мне сегодня сохранять идею классика и традиционное преклонение перед ним, в то же время расширив это понятие. Нет рецепта, как создавать их. Это утверждение пора, наконец, признать очевидным. Думать, что станешь классиком, подражая определенным качествам чистоты, строгости, безупречности и изящества языка, независимо от своей манеры письма и собственной страстности, значит, думать, что после Расина-отца могут возникнуть Расины-сыновья, — выполнять эту роль — занятие почтенное, но незавидное, а в поэзии худшей и не придумать. Скажу больше: не рекомендуется слишком быстро, одним махом, оказываться в классиках перед современниками; тогда, того и гляди, не останешься классиком для потомков^[8].

Соответственно, говоря о «Литературных портретах» следует учитывать «дистанцию», отделяющую критика от избранной им фигуры. Если Корнель, Руссо или Вольтер представлены Сент-Бёвом как классики, то Бальзак, Стендаль или Флобер — современники и собеседники — скорее, показаны как «претенденты», желающие «занять место» на литературном Олимпе буржуазной культуры.

Метод Сент-Бёва, существующий скорее как гипотетическая возможность метода, получил научное воплощение, благодаря И. Тэну. В отличие от Сент-Бёва, Тэн не был писателем, его установки — в большей мере исследовательские, а произведения тяготеют к жанру научной монографии, а не критической статьи или литературного эссе.

Позиция Тэна исчерпывающим образом отражена в следующем рассуждении, поясняющем, почему автор отказывается писать биографию Диккенса:

На другой день после погребения знаменитого человека, его друзья и его враги принимаются за дело; школьные товарищи рассказывают в журналах его детские шалости; иной с точностью и слово в слово вспоминает разговоры, которые имел с ним двадцать пять лет тому назад. Человек деловой составляет список патентов, назначений, дат и цифр, и рассказывает положительным читателям о его денежных делах и об истории его богатства; двоюродные внуки и дальние кузены печатают описание фактов его нежности и каталог его домашних добродетелей. Если в семье не находится литературного гения, то выбирают господина, получившего ученую степень в Оксфорде, человека добросовестного и ученого, который трактует покойного как греческого автора, приводит множество документов, завершает все это множеством диссертаций, и, лет через десять, на Рождество является в белом галстуке и со светлой улыбкой, и представляет собравшемуся семейству три in-quarto в восемьсот страниц, легкий стиль которых усыпил бы берлинского немца. Его обнимают со слезами на глазах; его усаживают; он лучшее украшение праздника, и посылают его произведение в Эдинбургское Обозрение. Обозрение приходит в ужас при виде этого огромного подарка, и отряжает неустрашимого редактора, помоложе, который составляет по оглавлению кое-какую биографию. Другая выгода посмертных биографий: покойник не станет опровергать ни доктора, ни биографа^[9].

В этом развернутом рассуждении прослеживается критика беллетризованных, фикциональных биографий, представленных в том числе работами Сент-Бёва.

Сент-Бёв дал первоначальный импульс для метода, который оказался востребован западноевропейской и русской историографией (П. Д. Боборыкин, А. Н. Пыпин и пр.). Тем не менее, большинство современников не признавали Сент-Бёва. Например, Г. Флобер назвал его в одном из писем лимфатическим мозгляком и утверждал, что готов нанести критику пощечину (что не помешало ему обращаться в письмах к «Дорогому маэстро» и восхищаться речью Сент-Бёва в защиту Э. Ренана)^[10], а М. Пруст планировал создать цикл критических статей, направленных против Сент-Бёва. Пруст начинает свои рассуждения с полемически заостренного высказывания С каждым днем я все меньше значения придаю интеллекту. С каждым днем я все яснее сознаю, что лишь за пределами интеллекта писателю представляется возможность уловить нечто из давних впечатлений, иначе говоря, постичь что-то в самом себе и обрести единственный предмет искусства. То, что интеллект подсовывает нам под именем прошлого, не является таковым. В действительности каждый истекший час нашей жизни находит себе убежище в каком-нибудь материальном предмете и воплощается в нем, как это случается с душами умерших в иных народных легендах. Он становится пленником предмета, его вечным пленником, если, конечно, мы не наткнемся на этот предмет. С его помощью мы опознаем этот минувший час, вызываем его, и он освобождается. Но укрывавший его предмет или ощущение, поскольку всякий предмет по отношению к нам — ощущение, может никогда не возникнуть на нашем пути^[11].

Роман Пруста становится еще и доказательством неприменимости биографического метода к жизни художника, писателя, творца. «Сент-Бёв, видимо, так и не понял, — замечает Пруст, — в чем состоит неповторимость вдохновения и литературного труда и что в корне отличает этот труд от деятельности других людей и иной деятельности самого писателя»^[3]. Используя в своем романе прерывистое время и вводя технику потока сознания, Пруст демонстрирует невозможность позитивистского описания человека, и тем более его эстетической деятельности.

Однако не следует отрицать того, что «Литературные портреты» Сент-Бёва существенным образом повлияли на становление беллетризованных биографий в XX веке. Совместив биографический метод с психоанализом, С. Цвейг написал ряд биографий, предполагающих выход к подсознательным интенциям художника, выбрав в качестве героев Стендаля, Бальзака, Толстого и пр. Его современник А. Моруа не только продолжил традицию Сент-Бёва, написав цикл «Литературных портретов», но и создал на основе существующей формы биографический роман — «Олимпио, или жизнь Гюго», «Прометей, или Жизнь Бальзака». Вслед за Сент-Бёвом, Андре Моруа проводит мысль о том, что «жанр биографии тем и хорош, что позволяет показать, как из обыденной на первый взгляд жизни может возникнуть возвышенное произведение»^[13].

Таким образом, Сент-Бёв оказал непосредственное, а в ряде случаев и опосредованное влияние на развитие биографического жанра. Более того, современное состояние литературной теории, по справедливому замечанию А. Холикова, предполагает переосмысление наследия Сент-Бёва: «сделав круг, литературная теория не смогла окончательно избавиться от принципов биографического подхода, берущего начало от Сент-Бёва, но освобожденного от крайностей импрессионизма и психологизма, трактуемого как вспомогательный, при котором биография рассматривается как один из источников художественного образа, значение и смысл которого шире „материала“, использованного в произведении»^[14].

• [1] Сент-Бёв Ш. О. Пьер Корнель // Сент-Бёв Ш. О. Литературные портреты. Критические очерки. М.: Художественная литература, 1970. С. 47.
• [2] Литературная энциклопедия. В 11 т. Том 10. М.: Художественная литература, 1937. С. 936.
• [3] Там же.
• [4] Трыков В. П. Сент-Бёв и жанр литературного портрета // Тры-ков В. П. Французский литературный портрет XIX века. М.: Флинта; Наука, 1999. С. 32.
• [5] Сент-Бёв Ш. О. Альфред де Мюссе // Сент-Бёв Ш. О. Литературные портреты. Критические очерки. М.: Художественная литература, 1970. С. 465.
• [6] Там же. С. 467.
• [7] Там же. С. 469.
• [8] Сент-Бёв Ш. О. Что такое классик? // Сент-Бёв Ш. О. Литературные портреты. Критические очерки. С. 310.
• [9] Цит. по: Пыпин А. Н. Современный английский роман. Диккенс и Текке-рей // Современник. 1864. № 11.
• [10] См.: Флобер Г. О литературе, искусстве и писательском труде. М.: Художественная литература, 1984.
• [11] Пруст М. Против Сент-Бёва: Статьи и эссе. М., 1999. С. 32.
• [12] Там же.
• [13] Моруа А. Мемуары. М., 1999. С. 411.
• [14] Холиков А. А. Биография писателя как жанр. М.: Либроком, 2010. С. 47.