Злоупотребления правом как гражданское правонарушение

В общей теории права существуют два метода определения правонарушения. Первый из них относится к научно-теоретическим методам и заключается в отграничении правонарушения от правомерного деяния. Второй выражается в обнаружении эмпирическим путем ряда необходимых и достаточных признаков в поведении лица, совокупность которых будет указывать на совершение им правонарушения.

Если следовать первому из приведенных методов, то прежде всего нужно будет определить круг отношений, которые подлежат таким оценкам, как правомерность и противоправность. Для этого потребуется исключить из предмета рассуждений множество социальных отношений, которые не могут по различным причинам называться правовыми^[1].

Речь идет об отношениях, которые лежат вне сферы правового регулирования, в связи с непригодностью применения к ним юридических средств воздействия. Главным образом, не подвержены правовой оценке чувства (любовь, дружба и проч.), мысли людей. Существуют виды отношений в обществе, правовая безразличность к которым объясняется одновременно и неэффективностью для них правовых методов, и незаинтересованностью в регулировании со стороны государства. К последним можно отнести область создания произведений искусства, творчества и тому подобные юридические поступки, где право опосредует, защищает только результат и способы его использования.

Именно такая логика подхода к выяснению существа правонарушения позволяет в дальнейшем не переносить юридические конструкции в область морали, этики, бытового уклада человеческих взаимоотношений. При этом нужно понимать, что правовые нормы, конечно, уже впитали необходимую для их применяемости долю моральных установлений, но это не значит, что правовыми средствами возможно урегулировать ситуации, находящиеся исключительно в области действия моральных требований. Иначе грань между правовой нормой и моральной абсолютно стирается.

Особенно остро подобная тенденция наблюдается при анализе проблемы злоупотребления правом. В литературе по этому вопросу можно встретить, к примеру, следующее суждение: «Правомерное злоупотребление правом причиняет вред неохраняемым законом отношениям, поэтому такие злоупотребления в зависимости от конкретных обстоятельств можно рассматривать как аморальные или нецелесообразные»^[2]. Некорректность приведенной формулировки заключается не только в двойном парадоксе термина «правомерное злоупотребление правом», но главным образом в попытке распространить юридическую конструкцию злоупотребления субъективными правами на область жизнедеятельности людей, которую право не регулирует. Автор сам подчеркивает то обстоятельство, что указанные им отношения не охраняются законом, то есть их участники не обладают субъективными правами, следовательно, они не могут осуществить их с нарушением установленных пределов, то есть злоупотребить. Если и возможно использовать в подобной ситуации термин «злоупотребление», то в его общеупотребимом, бытовом звучании, и без добавления слова «правом».

В теории государства и права разработаны определенные признаки правового поведения. В частности, его определяют как «социально значимое осознанное поведение индивидуальных или коллективных субъектов, урегулированное нормами права и влекущее за собой юридические последствия»^[3]. В целом такое понимание правового поведения не вызывает возражений, хотя и требует некоторых уточнений.

Правовое поведение включает в себя правомерные и противоправные варианты деяний. Для исследования правовой природы злоупотребления гражданским правом ключевым является вопрос о социальной значимости действий лица, осуществляющего право. С одной стороны, фиксируя ту или иную возможность в качестве субъективного права, государство стремится подчеркнуть небезразличное к ней отношение и одновременно указывает на правомерность. С другой стороны, особенно в поле гражданского законодательства, действует разрешительный метод регулирования общественных отношений, одним из принципов которого является «все, что не запрещено, дозволено».

По общему правилу необходимо доказать наличие в деянии четырех условий, совокупность которых и будет свидетельствовать о совершении лицом правонарушения:

• 1) неправомерности действия или бездействия причинителя вреда;
• 2) наличия убытков (вреда);
• 3) причинная связь противоправного деяния с наступившим вредом;
• 4) вина причинителя вреда.

Нужно начать с того обстоятельства, что характерные черты феномена злоупотребления правом накладывают отпечаток, в первую очередь, на субъекта данных отношений. Лицо, совершающее этот вид гражданских правонарушений, должно иметь формально возможность действовать подобным образом.

Субъектом злоупотребления может быть только управомоченное лицо. Если у него нет соответствующего субъективного права или оно заблуждается относительно наличия права, то его действия нельзя квалифицировать как злоупотребление правом. Субъектный состав этого вида правонарушения представлен гражданами РФ, юридическими лицами, Российской Федерацией, субъектами РФ, муниципальными образованиями, иностранными лицами.

В связи с особенностями юридической природы злоупотребления правом суды отказывают в удовлетворении требований о признании действий лица в качестве злоупотребления правом, если при этом будет выяснено, что лицо не осуществляло свое право, а не исполняло обязанность.

Неправомерность или противоправность есть признак объективной стороны деяния, означающий несоответствие поведения субъекта предписаниям норм объективного права. Применительно к злоупотреблению гражданским правом в договорных отношениях можно считать неправомерным поведение, не соответствующее норме договора, если договорное положение изменяет диспозитивную норму закона.

Для юридической характеристики злоупотребления гражданским правом важное значение имеет механизм преобразования формально правомерного поведения, каким является осуществление субъективного права, в поведение противоправное. Для правонарушения свойственно наличие расхождения между индивидуальной волей субъекта и общественной, государственной волей, объективированной в правовых нормах. В этой связи логическая цепь рассуждений применительно к злоупотреблению правом выглядит следующим образом:

1) управомоченное лицо, реализующее возможности, заключенные в принадлежащем ему праве, так или иначе вторгается в сферу правового господства третьего лица (лиц). При этом результат вторжения может быть для последнего безразличен либо в определенной степени полезен. Это явление получило название «рефлективного действия»^[4] субъективного права. Выгода, которую получает третье лицо, не выражается правом.

Ее природа фактического свойства, она рассматривается для целей правового регулирования в качестве интереса, лишь при определенных условиях получающего защиту;

• 2) если эффект от осуществления гражданского права негативный, вредоносный, то независимо от формального соответствия поведения содержанию субъективного права его следует устранять. В подобной ситуации конфликт частных правообладателей одновременно проявляется как конфликт частной и публичной воли, означающий противоправность действий лица;
• 3) алгоритм внешней реакции на подобное поведение различается в зависимости от того, что нарушается при правоосуществлении — права или интересы иных участников отношений. Ранее уже отмечалось, что посредством закрепления в юридических нормах желательного и социально полезного для государства поведения в виде субъективных прав подчеркивается особая заинтересованность в нем общества. Поэтому невольное или намеренное причинение вреда и посягательство на права третьих лиц с необходимостью будет противоправно.

Когда объектом посягательства выступает интерес, то для признания осуществления права неправомерным потребуется прямое указание в нормативных источниках на его охраняемость. Примером могут служить правила п. 2, 3 ст. 209, ст. 293 ГК РФ. В противном случае поведение управомоченного лица нельзя будет квалифицировать как неправомерное.

Наибольшие сложности связаны с установлением противоправности деяния, формально соответствующего осуществлению права. В том случае, если в тексте общей нормы о злоупотреблении будут поименованы все основные виды пределов осуществления гражданских прав, то для доказательства противоправности поведения управомоченного лица достаточно будет обосновать превышение хотя бы одного из них.

Назначение пределов заключается именно в том, чтобы служить основанием для квалификации правонарушения.

В настоящее время, когда пределы осуществления обозначены в самом общем виде, трудно установимы из текста нормы, временным показателем неправомерности должен выступать объективно причиненный третьим лицам вред (за исключением случаев, когда причинение вреда допускается законом).

Следующий признак — наличие вреда. Понимание негативных последствий, наступивших для третьих лиц в силу злоупотребления правом, будет различным в зависимости от того, в рамках договорных или внедоговорных отношений произошло злоупотребление. Думается, что негативные последствия применительно к злоупотреблению правом должны трактоваться максимально широко: убытки (ст. 15 ГК РФ), вред жизни, здоровью, умаление нематериальных благ и пр.

Однако, думается, не оправданно расширять понятие вредных последствий настолько, что они будут превращаться в оценочную категорию с безграничным содержанием, как это иногда пробуют сделать в периодической печати: «Как представляется, по смыслу закона данную норму следует толковать расширительно, а именно — термин „вред“ здесь означает не только вред в смысле убытков и морального вреда, а вообще всякое неудобство, пусть и не связанное с материальными потерями или физическими и нравственными страданиями. Точнее, на наш взгляд, говорить не о „вреде“, а о вообще неблагоприятных последствиях»^[5].

В. Пашин предлагает рассматривать в качестве вреда любой дискомфорт и неудобства для целей квалификации деяния как злоупотребления правом. С этим предложением нельзя согласиться по двум причинам. Во-первых, непонятно, почему к отдельно взятому институту гражданского права нужно применять не общий подход к пониманию вредных последствий, а некий особый и специальный. Во-вторых, еще в Древнем Риме многие «неудобства» собственников предписывалось терпеть, если они были связаны с нормальным осуществлением собственником своего права. Неудобство и дискомфорт — явления трудно определимые и субъективные (что одному неудобно, другому нормально или даже хорошо), их доказательство крайне затруднительно, а уж оспаривание и вовсе невозможно. Трудно представить себе, как ответчик сможет убедить судью, что на самом деле истцу удобно и комфортно.

В отношении наличности причиненного вреда нужно заметить, что, на наш взгляд, в качестве злоупотребления правом должны признаваться и те ситуации, при которых вредоносный результат еще не наступил, но ненадлежащее осуществление права создало все условия его наступления. В частности, когда реализация права носит длящийся характер. При квалификации такого поведения суд должен применить не только ст. 10, но и ст. 1065 ГК РФ о предупреждении вреда. По своей конструкции подобные действия напоминают одну из моделей древнеримских квазиделиктов, когда, согласно Институциям Юстиниана, предусматривалась ответственность за создание угрозы для прохожих. К примеру, если на крыше или на карнизе дома был установлен предмет, который при случайном падении мог нанести ущерб третьим лицам^[6].

Такое видение разделяют и другие авторы, считающие, что наличие вреда не является обязательным признаком шиканы. В обоснование достаточно было бы достаточно сослаться здесь на буквальный смысл закона, который говорит только о намерении причинить вред, а не об уже наступившем вреде. Однако в литературе высказываются и иные точки зрения. При этом не учитывается, во-первых, то, что нормы о шикане применяются не только (и не столько) для привлечения лица к ответственности, сколько для отказа ему в защите права (п. 2 ст. 10 ГК РФ), а это не предполагает с необходимостью наличия вреда и привлечения правонарушителя к ответственности. Во-вторых, не учитывается и возможность существования таких ситуаций, когда вред еще не наступил, но потенциальная угроза его наступления уже налицо. И, следовательно, намерения лица причинить вред могут быть уже известны не только ему, но и окружающим: сторона спора уже может доказывать наличие у другой стороны исключительного намерения причинить ей вред^[7].

Объективная сторона состава характеризуется активными действиями лица, поскольку законодатель в ст. 10 ГК РФ подчеркивает именно эту форму осуществления. Такой подход представляется разумным в той связи, что осуществление путем бездействия нужно расценивать как отказ от осуществления права. Последнее вполне допустимо и не влечет прекращение права (п. 2 ст. 9 ГК РФ), но в случае отказа от осуществления нет возможности причинить вред посредством права, то есть невозможно злоупотребление.

Интересен в этой связи пример из арбитражной практики по делу о возмещении имущественного ущерба (вреда), причиненного ненадлежащей охраной товарно-материальных ценностей. В указанном деле истец пытался доказать, что в действиях ответчика были все элементы состава злоупотребления правом. Доказаны были вред, нарушение ответчиком (собственником склада) прав третьих лиц (арендаторов склада), т. е. универсального предела осуществления гражданских прав. Следовательно, противоправность деяния не вызывала сомнений. Но все это связывалось с бездействием собственника (он не принял элементарных мер к техническому укреплению склада и его оборудованию техническими средствами охраны и т. п.). Поскольку ст. 10 ГК РФ предусматривает именно действия управомоченного лица и суд не смог выяснить, являлось ли подобное неосуществление права причиной наступившего вреда, то в удовлетворении исковых требований было отказано^[8].

Ранее уже отмечалось, что злоупотребление правом по своей природе не должно служить средством восполнения пробелов в гражданском законодательстве. Любое правонарушение как договорного, так и внедоговорного характера требует доказывания всех его элементов в суде. Злоупотребление правом не исключение. Исторически сложилось так, что начиная с 1930;х гг. и до настоящего времени конструкцию злоупотребления используют именно в этом вспомогательном качестве.

По ряду причин злоупотребление правом не раз становилось орудием «целесообразности» в праве. Российские арбитражные суды посредством модели злоупотребления борются с недостатками законодательства о несостоятельности (банкротстве). Показательно определение Арбитражного суда Воронежской области «Об отказе в принятии заявления о банкротстве». Мотивируя отказ в принятии заявления от кредитора о банкротстве должника, судья квалифицирует действия заявителя как злоупотребление правом на принудительную ликвидацию неплатежеспособного контрагента. При этом в действительности у судьи возникли небезосновательные опасения в том, что, не исчерпав иных способов взыскания задолженности, кредитор прибег к наиболее радикальному средству — банкротству Полагая, что ликвидировать организацию следует только в исключительных случаях, судья вынесла указанное определение.

В этом случае речь не идет о безграмотности правоприменителя, напротив, судья выносила определение, руководствуясь большим опытом в рассмотрении дел о несостоятельности. Нередки случаи, когда ради взыскания незначительных долгов (законодательный критерий для обращения в суд с требованием о банкротстве крайне низкий для юридических лиц — 500 МРОТ^[9]) процедуры банкротства устанавливаются в отношении вполне работоспособного лица. Начав дело о банкротстве, заявитель вынуждает остальных кредиторов также предъявить требования ко взысканию, несмотря на то, что они, возможно, еще могли бы отсрочить оплаты, и т. п. Судебный процесс о банкротстве действительно не может служить целям взыскания долга любыми средствами. В то же время, нужно подчеркнуть абсолютную невозможность пресекать процессуальные злоупотребления (сутяжничество и прочее) при помощи нормы ст. 10 ГК РФ, состав злоупотребления правом требует состязательного доказывания^[10]. Следовательно, только принятие новой редакции Закона о банкротстве может служить надлежащей борьбе с процессуальными нарушениями. А ссылка на ст. 10 ГК РФ должна быть мотивирована в судебном решении доводами сторон, оценкой судом всех элементов состава злоупотребления правом. Примером грамотного, с точки зрения квалификации состава злоупотребления правом в области банкротства, судебного акта может служить постановление Федерального арбитражного суда Московского округа от 25 мая 2001 г.^[11]

Для уяснения сущности злоупотребления правом как правонарушения имеет смысл отграничить его от сходных отношений, в частности, определить, может ли состав злоупотребления служить основанием для признания сделки недействительной. Природа недействительных, в особенности ничтожных, сделок сложна. Так и нет единой позиции в отношении того, являются ли такого рода сделки правонарушением или остаются деянием правомерным^[12]. Одни ученые исходят из тех соображений, что деяние, противоречащее норме объективного права, например, сделка, не соответствующая закону, по ст. 168 не может расцениваться правомерной. Другие считают, что сделка, в особенности оспоримая, остается сделкой и по намерениям сторон, и в силу не оспаривания этой сделки заинтересованными лицами и т. п.

В этой связи, если исходить из второй позиции, то не ясно, каким образом злоупотребление правом, выступающее основанием для недействительности, сможет в итоге сохранить такое свойство сделки, как правомерность.

Субъективная сторона злоупотребления правом всегда характеризуется виной управомоченного лица в форме умысла. Это утверждение основано на существе анализируемого явления, законодательный запрет которого связан с особой общественной опасностью сознательного извращения смысла субъективного права управомоченным лицом, что девальвирует ценность субъективного права для гражданского оборота. Об этом же свидетельствует термин «злоупотребление», подчеркивающий намерение лица использовать право ненадлежащим образом.

Неосторожное причинение вреда в рамках осуществления лицом принадлежащего ему гражданского права должно дополнительно оцениваться судом. В случае, когда безвредное использование этого правомочия невозможно, приоритет должен быть отдан управомоченному лицу как обладателю юридически обеспеченной возможности действовать. В этой связи суд должен исключить при квалификации злоупотребления правом ситуации, при причиняемый третьим лицам вред является следствием обычной эксплуатации вещи и должен расцениваться как разумно-терпимым.

Именно по особенностям субъективной стороны злоупотребление гражданским правом разграничивается на формы.

• [1] См.: Шабуров Л. С. Поведение людей в правовой сфере. Правомерное поведение. Правонарушение // Теория государства и права / Под ред. В. М. Корельского, В. Д. Перевалова. М., 1997. С. 399.
• [2] Малиновский А. А. Злоупотребление правом: Теоретические аспекты // Журналроссийского права. 1998. № 7. С. 71.
• [3] Шабуров А. С. Указ. соч. С. 401.
• [4] См.: Гамбаров Ю. С. Указ. соч. С. 388.
• [5] Пашин В. Выявление злоупотребления // ЭЖ-Юрист. 2005. № 5.
• [6] См.: Институции Юстиниана / Пер. с лат. Д. Расснера; Под ред. Л. Л. Кофанова, В. А. Томсинова. М., 1998. С. 317—319; Дождев Д. В. Указ. соч. С. 560.
• [7] См.: Пашин В. Указ. соч.
• [8] См.: Архив Арбитражного суда Воронежской области. 2002. Дело № А14−91−02−15/9.
• [9] См.: Федеральный закон РФ от 8 января 1998 г. № 6-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» // СЗ РФ. 1998. № 2. Ст. 222.
• [10] См.: Архив арбитражного суда Воронежской области. 1999. Определение Арбитражного суда Воронежской области по делу № А14−7942−99/20/36−36.
• [11] См.: Постановление Федерального арбитражного суда Московского округаот 25 мая 2001 г. по делу № КГ-А40/2495−01.
• [12] См., например: Рабинович Н. В. Недействительность сделок и ее последствия. Л., 1960; Шахматов В. П. Составы противоправных сделок и обусловленные ими последствия. Томск, 1967.